Галактический штрафбат. Смертники Звездных войн - Бахрошин Николай. Страница 25
Всеобщая свалка выплеснула меня прямиком на Бутона — вот он, голубчик, мне и попался, есть справедливость, есть… Толчок, удар, захват, рука на излом — и поплыл наш Бутоша белым лебедем по сточной канаве, полетел так же гордо, как фанера с пропеллером, подавшаяся из Суходрищенска до Парижа, бывшей столицы бывшего государства Франция…
Краем глаза я успел заметить, как неподалеку от меня на Щуку навалился какой–то детина, объемный и землистый, словно всю жизнь жевавший геномодифицированные дрожжи. Она грамотно впечатала ему ногой в солнечное сплетение, но вес, весовые категории слишком разные, хоть и согнулся, но все равно навалился, припечатал к полу, сдавил ручищами горло…
Откинув кого–то скользкого, я рванул к ней на помощь, но не успел. Меня опередила Капуста, здоровенная бабища, одни груди по пуду весом каждая, отчаянная лесбиянка и лихая артиллеристка–наводчица. Она с легкостью сковырнула детину, застыла на мгновение, примеряясь, потом высоко подпрыгнула на ногах–тумбах и рухнула на него всей массой и плотностью, как мегатанкер на тощий ракетодром колонистов. Мне показалось, я даже расслышал за общим гвалтом, как захрустели у амбала кости. И еще показалось, Щука заметила мою попытку взаимовыручки, блеснула в мою сторону острой, белозубой улыбкой…
Но тут мне крепко, до звона, до мелких, суетящихся перед глазами мошек, наварили по уху, и это мне уже не казалось…
Я от души врезал урке с левой руки, попал полотенцем — удар получился смазанным, жалко. Немедленно добавил с правой — то, что доктор прописал! Этакий стоматолог–энтузиаст…
По сути, драка напоминает бой. Ты точно так же видишь только отдельные фрагменты, мелькание лиц, подпрыгивающую чехарду движений. Я видел, как Цезарь схлестнулся с уголовным по кличке Пузырь и дрался при этом грамотно, хорошо дрался, без лишней интеллигентности. Так навесил ему ботинком в промежность, что любо–дорого стало всем, кроме самого Пузыря. А Цезарь не растерялся — еще добавил тем же концом по тому же месту, после чего Пузырь окончательно сдулся…
Молодец мужик!
Я видел, как Пестрый резко, по–десантному, вымахивал обломками табурета в обеих руках, как на Рваного навалились сразу двое, но он вывернулся, перекинул их через себя одного за другим, а второму добавил коротким, но удивительно эффективным ударом головой в нос противника, абсолютно уголовный ударчик, которого сами урки почему–то не ожидают…
По численности силы были примерно равны, сначала — равны, все смешалось в калейдоскопическое мельтешение, и трудно было понять — кто, кого, как и чем? Но потом с нашей стороны поднаперло пополнение. Политические, хотя и казались мне сначала некой аморфной массой, сугубо штатскими людьми, по случайности наряженными в серые солдатские робы, тоже выступили достаточно браво… Или — отчаянно, это уж как вам угодно…
Словом, упорядоченные военные действия стенка на стенку окончились нашей полной победой. Потом уголовные просто рассыпались на куски, как бетон под действием плазменного огнемета. Их начали отлавливать по всем углам и метелить ногами, кулаками и другими твердыми предметами до тех пор, пока они не оставались лежать.
В итоге — четыре убитых, больше десятка раненых, не считая мелких переломов, ушибов, ссадин и синяков.
Погуляли… Практически не вышли за норму смертности, установленную капитаном Дицом в два–три человека…
В день? — забыли мы тогда уточнить.
* * *
…Перед дверью канцелярии нашей первой роты, находящейся в офицерском, привилегированном крыле казармы, мы остановились. Пестрый, Паук и я — три новых взводных командира, выдвинутых открытым голосованием в порядке стихийного битья по мордасам.
Как положено примерным солдатам, оглядели друг друга, прежде чем предстать пред светлые очи высокого начальства. Я машинальным жестом поддернул робу, Пестрый поправил кепи, а Паук задумчиво почесал ягодицу.
Видок — еще тот, может, и бравый, но доверия не внушающий. У Пестрого распухла левая щека и казалась теперь не просто синей, а прямо–таки вызывающе–фиолетовой, Паук держит правую руку под осторожным углом и лелеет ссадины на лбу и на шее, а у меня, я это ясно чувствовал, одно ухо откровенно больше другого и куда разноцветнее. Нет, примерных солдат можно не изображать, все равно никто не поверит…
Я кивнул на дверь Пестрому, Пестрый — Пауку, а Паук снова переадресовал мне право первого стука.
Я деликатно постучал в дверь.
— Разрешите войти, господин офицер–воспитатель?
— Кого еще там черт принес? — откликнулись изнутри.
Расценив это как приглашение, мы вошли.
В большом помещении ротной канцелярии было безлюдно, спокойно и пахло хвоей от работающего кондиционера. Комната оказалась просторной и светлой. Штампованная мебель скромно пряталась по углам, сознавая свое казенное убожество, только в центре канцелярии высился монументальный стол, на котором красовался «уснувший» монитор. По черному полю экрана неторопливо плавало очередное творение идеологов из УОС, что–то вроде патриотического слогана: «Совершив геройский подвиг, сядь, солдат, и выпей «Одри»!» И дальше, как примечание, чуть помельче: «Пиво «Одри» сделано только на основе натуральных сортов ячменя, модифицированного генами чистой акторианской плесени для лучшего брожения и отчетливого вкуса!»
Хотя за точность слогана я бы не поручился, буквы на экране были слишком мелкими для чтения издалека. Да и кто будет читать эту дребедень, навязчивую, как воздушно–капельная реклама в атмосфере мегаполисов. Впрочем, почему — как? Подобные слоганы и есть реклама, и даже — не слишком скрытая. Пусть наши армейские идеологи не отличаются тонкостью художественного вкуса, зато любую боевую операцию они удивительно ловко превращают в информационно–рекламный повод, тесно (и не без выгоды для себя!) сотрудничая с крупными торговыми фирмами…
Возле «умного», меняющего плотность освещения окна пронзительно жужжала одинокая муха и громко колотилась о стекло всем телом. За монументальным столом спиной к ней восседал в кресле наш ротный командир, первый лейтенант Куница. Он сидел неподвижно, но, честное слово, у меня появилось стойкое ощущение, что он только что гонял эту муху в хвост, и в гриву, и в рога, и копыта. Словом, они были явно друг к другу не расположены, и муха до сих пор возмущалась бесцеремонностью этого великана из бескрылого, бесчешуйчатого племени…
— Это… э… ты, Кир? — промямлил ротный.
Мне показалось, что он чуть было не сказал «вы», но вовремя опомнился. — Так, Пестрый и Паук… Что у вас, солдаты? Какие–нибудь просьбы, жалобы?
— Никак нет, господин офицер–воспитатель, сэр! — отрапортовал я за всех. — Просьб, жалоб и всего прочего не имеем! Пришли представиться вам как новые командиры взводов!
— Так… — Куница глянул на нас с возрастающим интересом. — Так… А кто разрешил?
— Пришли получить ваше разрешение, господин офицер–воспитатель, сэр! — дипломатично ответил Паук.
Куница, мне показалось, глянул на нас с возрастающим интересом:
— А предыдущие командиры… э… не будут возражать?
— Не думаю, сэр! — коротко ответил Пестрый, аккуратным жестом поправляя выпирающую щеку.
— С урками вы все равно много не навоюете, господин офицер–воспитатель. Мы там, в казарме, немного посоветовались между собой и решили выдвинуть на должности младших командиров более опытных солдат из старослужащих, — доложил Пестрый.
— Немного посоветовались, говоришь? — довольно иронично спросил первый лейтенант.
Муха, отлипнув от окна, нахально прочертила пару фигур высшего пилотажа прямо перед его лицом, но он лишь проводил ее хмурым взглядом. Только рука, лежащая на столе, предательски дернулась.
— Так точно, господин офицер–воспитатель, сэр! Совсем немного!
— Вижу, вижу… э… Про драку в казарме я уже слышал. Комбат Диц, между прочим, приказал выявить виновного и примерно наказать… — Куница грозно глянул на нас.
Точнее, это ему, наверное, казалось, что взгляд у него суровый и острый, как бритва. Отец–командир, суровый в своей справедливости… На самом деле его серые глазки просто таращились на нас максимально выпукло. Он явно не знал, что ему делать. С одной стороны — сам хотел, а с другой — комбат приказал…