Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство - Давыдычев Лев Иванович. Страница 14

Выйдя в отставку, Илларион Венедиктович сначала чуть ли не совершенно растерялся, изнывал от вынужденного безделья, но скоро понял, что тратить время на бесполезные переживания, по меньшей мере, неразумно. Дел для ветерана Великой Отечественной войны нашлось много. Не отпускала его и тоска по милым потомчикам, а повидав их, он тосковал ещё сильнее.

Однако постепенно Илларион Венедиктович обнаружил, что он не просто тоскует по своим потомчикам, а беспокоится, волнуется, тревожится об их будущем не только в том смысле, какими людьми они вырастут, а каким будет мир вокруг них. И получалось, что будущее потомчиков зависит и от них самих, именно от того, какими они вырастут.

А потом оказалось, что он волнуется, беспокоится, тревожится о судьбах всех детей, всех потомчиков всей планеты, и особенно, конечно, — нашей страны.

Как помочь мальчишкам и девчонкам стать настоящими людьми?

И что он лично может сделать для этого?

Занимался он тогда интересным делом: писал воспоминания о своей боевой жизни, о том, как от рядового дослужился до генерал-лейтенанта.

Мемуары он начал издалека — с детства, из которого, как показалось сначала, он запомнил немногое. Например, в детстве он только несколько раз (четыре или пять, в лучшем случае шесть) попробовал мороженого, но полюбил его на всю жизнь. Даже став взрослым, а затем и пожилым, а затем и постарев, он никогда не упускал случая вдоволь полакомиться мороженым, каждый раз восхищаясь, что на свете существует такая вкуснота.

Однако сначала, повторяю, Иллариону Венедиктовичу показалось, что из далекого-далекого детства ему запомнилось немногое, а на самом деле постепенно оно встало в памяти всё, обнаружилось, что оно было большим, наполненным множеством значительнейших событий, и все они — поразительный факт! — вели к тому, чтобы впоследствии он стал генерал-лейтенантом. Представляете, уважаемые читатели, три дидактических соображения, которые я изложил выше, Илларион Венедиктович, а тогда ещё мальчишка по прозвищу Лапа, уяснил для себя ещё в детстве!

И даже тогда, когда он в мемуарах перешёл к описанию своей взрослой жизни, помыслы его по-прежнему были крепко-накрепко связаны с детством, с потомчиками, со всеми мальчишками и девчонками, которым ещё только предстояло повзрослеть. Им он и рассказывал; о сражениях и боевых товарищах, с ними делился старый воин сокровенными мыслями о жизни, войне и мире.

Иногда волнение достигало такой необычайной степени, что Илларион Венедиктович бывал вынужден хотя бы ненадолго прилечь на диван тут же, в кабинете, где писал, чтобы сердце угомонилось. Иногда же, наоборот, он отшвыривал ручку и тяжело-тяжело, медленно-премедленно шагал из угла в угол, хмурый, злой и растерянный. Это случалось тогда, когда его начинало пугать неизвестно откуда взявшееся предчувствие, что он трудится понапрасну! В голову не приходили, а прямо-таки нахально лезли разные мыслишки, одна другой нелепее. И, чаще других в голову пролезала самая обидная мыслишечка: не поймут его потомчики, и даже если прочитают его мемуары, лучше от этого не станут! Другая мыслишечка, верткая и ехидненькая, надсадно пищала в голове комариком: «Не нужен ты потомчикам, старик, не нужен! Не до тебя им, не до тебя!» Третья мыслишечка жалила как оса и звенела в мозгу: «Беззззззаботно зззззивут, беззззззаботно зззззззззззивут! Телевизззззззззор обоззззззают! Безззззззздельников разззззззззвелось зззззззззздорово много… а ты сссссссо сссссссвоими воссссссссспоминаниями…»

Но Илларион Венедиктович был мужественный, честный, с остро развитым чувством самоответственности человек. И когда он решил, что в его работе над мемуарами что-то не ладится, он ещё подумал, поразмышлял, посоветовался сам с собой и уже бесповоротно утвердился в окончательном решении. Он аккуратно, хотя руки неприятно подрагивали, словно сопротивляясь ему, сложил исписанные страницы в папку, тройным узлом завязал тесемки и положил её в чулан на верхнюю полку.

Говорят: беда не приходит одна. Или: пришла беда — отворяй ворота. Именно в это и без того горькое время к Иллариону Венедиктовичу дважды во сне являлась Смерть, оказавшаяся обыкновенной фашисткой, и поставила перед ним непременное, страшнейшее и омерзительнейшее условие.

Сон-то сном, но известно: иные сны зря не приходят. Илларион Венедиктович, во всяком случае, один важнейший вывод для себя сделал: не имеет он права медлить, надо дорожить буквально каждым днем. Он, старый, заслуженный, закаленный в боях и походах, знавший подлинную цену победам и поражениям, генерал-лейтенант в отставке Илларион Венедиктович Самойлов, оставшиеся на его долю годы отдаст детям!.. Надо УБЕДИТЕЛЬНО доказать им, что Родина верит в них и надеется, что они будут достойны этого доверия.

А то ведь многие из потомчиков оч-чень наивно полагают — крайне ошибочное мнение! — будто бы детство дано только для валяния дурака, а истинным гражданином можно спокойненько стать, когда достаточно подрастешь. Позволительно задать таким такой вопрос: с какого же именно возраста намереваются они кончать валять дурака и начинать пробовать стать истинными гражданами своей страны?

И вот, когда Илларион Венедиктович размышлял об этом во время болезни, да тут ему ещё Смерть-фашистка дважды привиделась, он впервые и ощутил желание ВЕРНУТЬСЯ В ДЕТСТВО, снова стать мальчиком лет десяти по прозвищу Лапа.

Странная, но необыкновенно интересная эта мысль родилась, по всей вероятности, из сознания того, что на потомчиков воздействовать надо неотвратимо эффективно! Нужно повлиять на характеры и мировоззрение (если, конечно, оно у них имеется) мальчишек и девчонок неведомым для них способом, таким необычным, чтобы они и не подозревали, что их воспитывают!

Поэтому решение Иллариона Венедиктовича вернуться в детство — не плод досужей фантазии, а реальный, точнее, практический подход к делу.

Конечно, сразу возникло множество вопросов, сомнений, сопровождавшихся волнениями, тревогой, даже боязнью, но, как ни странно, Иллариона Венедиктовича почти нисколько не смущала ни сама фантастичность его желания снова стать маленьким, ни то, как это будет осуществлено. Его настораживало лишь одно обстоятельство: а будет ли достаточной польза от этого редчайшего биолого-психолого-педагогического эксперимента? Не помешает ли ему действовать смело и настойчиво та самая неуверенность, которая остановила его работу над мемуарами для потомчиков?

Ну, а как вернуться в детство — вопрос чисто научный, и в успешном его решении Илларион Венедиктович надеялся на помощь своих друзей-ученых Гордея Васильевича Пушкарева, работавшего над созданием прибора «Чадомер», и Ивана Варфоломеевича Мотылёчка, многие труды которого также были связаны с сердечной заботой о детях.

План действий был продуман, казалось бы, до наимельчайших подробностей, были вроде бы учтены все возможные варианты и даже самые непредвиденные ситуации.

Начинался план, естественно, с подготовки к возвращению в детство. Пусть ученые ищут научный способ этого, а Илларион Венедиктович будет готовиться, так сказать, психологически, внутренне. Прежде всего, он должен поближе, вернее, как можно ближе познакомиться, а затем и войти в доверие к нескольким обыкновенным, средним, что ли, мальчишкам и девчонкам, изучить их совершенно досконально. Ведь скоро ему придётся жить среди них не генерал-лейтенантом в отставке, а мальчишкой по прозвищу Лапа. И он должен хотя бы в общих чертах знать, к чему надо быть готовым.

Первые, молено сказать, поверхностные знакомства с несколькими сорванцами Иллариона Венедиктовича, мягко выражаясь, ошарашили, а точно выражаясь, от их некоторых поступков и высказываний он временами обалдевал.

Он, генерал-лейтенант в отставке, вовсе не хотел, чтобы мальчишки были чем-то вроде солдатиков. Нет, нет, пусть они остаются детьми, пусть иногда даже немножечко и побезобразничают, но чтобы после этого соображали, чего натворили!