Руки вверх! или Враг №1 - Давыдычев Лев Иванович. Страница 37

К несчастью для человечества, именно в этот самый момент пришли санитары, освободили фон Гадке, подождали, пока он не придёт в себя.

— Дайте мне укол, чтоб меня не трясло! — завопил он, увидев в зеркале свою сплющенную головку, расплющенные губы и свёрнутый набок нос. — Дайте мне сто уколов, а то я совсем разобьюсь!

Ему всадили четырнадцать уколов, и фон Гадке с блаженством вытянулся на невероятных размеров постели. Трясти его больше не трясло, только ножки часто дёргались да уши больно шевелились и вытягивались.

Ну что ж, он будет служить генералу Шито-Крыто. Предать своё родное начальство — тоже очень приятно, а работа останется прежней, а денежек будут платить больше, а пакость человечеству он всё-таки сделает.

— Но! Но! — закричал фон Гадке. — Но-о-о-о!

Но ведь и генерал Шито-Крыто может его, фон Гадке предать! Как говорится, за милую душу и с истинным наслаждением! А что нужно делать для того, чтобы тебя кто-нибудь не предал? Надо срочно, хе-хе, предать того, кто может предать тебя!

От этой прекрасной мыслишки на душонке у фон Гадке стало светло и радостно. На мгновение даже закружилась от счастья сплющенная головка. Сладостная истома разлилась по тельцу. И страх прошёл. Нет, не собирается господин оберфобергогердрамхамшнапсфюрер фон Гадке умирать, а собирается он — предавать!

И, освободившись от страха, из-за которого, кстати, и совершаются многие предательства, фон Гадке потребовал еды. На голодный желудок, если вы помните, он соображал совсем худо. Из-за голода он и подписал своё смертельное обязательство генералу Шито-Крыто. (А ел он много ещё и потому, что до сих пор надеялся хоть немного, да подрасти!)

Фон Гадке глотал пищу и бормотал:

— Пре…дам! Про…дам! Пре…про…дам!

Но в предательстве, как во всяком другом деле, одного желания мало, требуется ещё и умение. Фон Гадке по опыту знал, что многие были бы горазды предать, даже знали, кого предать, а вот как — не ведали.

И он думал: а как же пре-продать генерала Шито-Крыто?

В головке фон Гадке медленно возникала ма-а-аленькая мыслишка, такая ма-а-а-алюсенькая, что он не мог её уловить. Постепенно мыслишка росла, росла и часа через четыре заполнила всю фонгадскую головку целиком. Головка отяжелела.

Фон Гадке перестал есть. Сердечко сладко заныла от нахлынувшей на него невероятнейшей подлости.

— Берегись… — свистящим шёпотом прошептал господин оберфобергогердрамхамшнапсфюрер. — Съем я тебя, генерал Шито-Крыто. Скушаю!

Глава № 39

Прощание агента Муравья с младшим сержантом Стрекозой

— Я умираю, — еле слышным голосом сказал агент Муравей младшему сержанту Стрекозе, когда они вдвоём остались в камере. — Перед смертью я хочу кое-что сообщить тебе очень важное. Ты можешь отсюда убежать.

— Ври давай больше, хрыченто муррито!

— Перед смертью не врут.

— Все всегда врут! — отрезала Стрекоза. — Я бы тебя придушила, да есть у меня более важные дела. Чего тебе от меня надо, старниг фентих?

— Только не обзывайся, пожалуйста, и не ругайся! Здесь тебе не площадка молодняка, а серьёзное, солидное заведение… Я бы сам сбежал отсюда и даже тебя не предупредил бы, но неожиданно оказался при смерти. Если ты хочешь убежать, тебе надо притвориться, что ты заболела, — шептал агент Муравей прямо в ухо младшему сержанту Стрекозе. — Заболей и…

— А это что такое?

— Ах, ведь ты ни разу не болела. Ну… как это?.. Притворись почти мёртвой.

— Дохлой, что ли?

— Ну дохлой, по-вашему. Дыши громко-громко. И кричи: «Ах! Эх! Ох! Юх!» Тебя перевезут в другое помещение. Там и в дороге никого не кусай и не царапай, — наставлял агент Муравей. — Ночью спокойно вылезай в форточку. Охраны почти нет. Дежурные только у ворот. Если вернёшься домой, передай моим родителям, что я погиб достойно, хотя и в чине рядового.

— Достойно, достойно! — проворчала Стрекоза, подозрительно его разглядывая. — Подыхай и ни о чём не беспокойся. К твоим старикам я не пойду. Ненавижу всех стариков и старух… Откуда же ты, такой дурак, узнал, как можно сбежать?

— Во-первых, я не дурак! — обиделся Батон. — Во-вторых, если ты не перестанешь грубить…

— Заткнись! Скажи мерсибо, что я оставила тебя в живых, хотя у меня руки чешутся от желания при-и-идушить тебя. Как называется то помещение, куда меня перевезут, когда я притворюсь почти дохлой?

— Больница.

— Больница? — переспросила Стрекоза. — Это что, подыхальня?

— По-вашему, да! Перестань ты… эти ваши шпиончиковские словечки… тошнит от них культурного человека!.. Главное, повторяю, никого не кусай и не царапай. Ночью вылезай в форточку и — ап! — через забор. И ты на свободе!.. Но, если тебя снова схватят, а я не умру, а сбегу, что мне делать?

Стрекоза пожала плечами, но ответила:

— Тебя сюда послали только для того, чтобы ты не вернулся, муссорро.

— Это же безобразие! — Батон даже не поленился сесть. — Я же бывший генерал! У меня заслуги! Ведь я принимал на работу этого выскочку Шито-Крыто! Я, к вашему сведению…

— Хватит! — оборвала Стрекоза. — Никого ты не интересуешь! Ни ты, ни твои заслуги! Последний раз спрашиваю: не врёшь?

— Дело твоё. Уговаривать тебя я не собираюсь.

В камеру вошёл полковник Егоров, спросил:

— Поговорили?

— Благодарю вас, господин полковник, — загробным голосом ответил Батон, — что вы изволили выполнить мою предсмертную просьбу… Я чувствую, что мой командир — младший сержант госпожа Стрекоза — тоже серьёзно болеет. Неплохо бы её отправить в подыхальню.

— Куда? Куда?

— То есть в больницу… Ей плохо, по-моему.

— Ах! Эх! Ох! Юх! — произнесла Стрекоза.

— О, да она действительно больна! — воскликнул полковник Егоров. — Немедленно отправить заключённую Стрекозу в больницу! — И когда её увели, он спросил: — Она согласилась?

— Только будьте начеку, — сказал Батон. — Она может улизнуть. Это же не человек, а шпиончик. И вообще, что за типы в нашей организации! Меня, бывшего руководителя, оказывается, посылали сюда на верную, то есть запланированную смерть. И учтите, господин полковник, что я выполнил ещё одну вашу просьбу.

— Это была не просьба, а приказ. Не забывайте, господин Батон, что мы с вами враги. Вы много лет работали против нас.

— Ха, я так работал против вас, что меня разжаловали в рядовые! — воскликнул Батон. — Если бы так все работали против вас… Мне сохранят три матраца и одиночное заключение?

— Вполне возможно, что суд учтёт ваше раскаяние и некоторые заслуги перед нами.

Когда полковник Егоров ушёл, Батон, облегчённо вздохнув, начал погружаться в сон. Не его дело, как закончится история со Стрекозой… пропади она пропадом вместе со своим Шитом-Крытом… со своей Шитой-Крытой… баю-бай, баю-бай… спи, Батончик, засыпай…

Глава № 40

Откровения офицера Лахита ставят генерала Шито-Крыто в грандиозный тупик

И хотя все испытания всех отрядов, групп, десантов и рот операции «Братцы-тунеядцы» проходили по заранее намеченному плану, генерал Шито-Крыто был мрачен и зол.

За последние дни он разбил в щепки три дубовых письменных стола, и ему в кабинет поставили огромный чугунный стол на толстых стальных ногах.

Стрекоза опять замолчала, и это было в высшей степени подозрительно. Фон Гадке врал, что он очень захворал, не выполнял своего смертельного обязательства, и это тоже было в высшей степени подозрительно.

И генерала Шито-Крыто грыз вопрос: почему он не может всё делать один? Ведь никому нельзя верить! На каждом шагу тебя могут обмануть, надуть, предать, продать!

Но ещё страшнее, до мурашек по огромной, без единого волоска голове, был другой вопрос: а можно ли доверять самому себе? А вдруг предашь самого себя?! Ведь был же случай самодоноса с бывшим генералом Батоном!

В озлобленном, воспалённом воображении генерала Шито-Крыто возникал большой лист бумаги. На нём длинными буквами его, генерала Шито-Крыто, почерком был написан донос на него, на генерала Шито-Крыто!!!