Этторе Фьерамоска, или турнир в Барлетте - д'Азельо Массимо. Страница 42

Она вышла на балкон и уселась под сенью дикого винограда, устремив глаза, ослепленные сиянием безоблачного неба, на величественное зрелище, открывшееся перед ней.

Солнце взошло уже несколько часов тому назад и ярким светом озаряло берег, город и крепость. На фоне розовеющих башен и холмов то и дело появлялись перламутровые клубы дыма, пронизанные стремительными огненными язычками. В солнечных лучах клубы эти становились белее снега, вились бесконечными кольцами и уносились все выше и выше, тая в небесной лазури. Спустя несколько мгновений доносился звук выстрела и, отраженные водной гладью, отдавался эхом в прибрежных скалах и постепенно замирал в далеких горных ущельях. Крепость и город, окутанные дымом, который, впрочем, быстро рассеивался под дыханием свежего морского ветра, смотрелись в синее зеркало неподвижных вод, таких спокойных, что опрокинутое отражение не дробилось, а только чуть заметно трепетало.

Колокольный звон и музыка звучали то громче, то слабее, — их доносил ветер; в тишине, окружавшей монастырь, — иногда можно было ясно расслышать, как народ громкими криками приветствует испанского полководца. Но ни это веселье, ни живописный вид, расстилавшийся перед глазами Джиневры, — ничто не могло разогнать ее печаль. К угрызениям совести примешивалось еще другое, не менее мучительное чувство: подозрение, что ее обманывает тот, ради которого она принесла такую жертву — ослушалась голоса долга и совести. Разум ее отвергал это подозрение, сердцем она тоже противилась ему, но все же сомнение не покидало ее. Тот, кто сам испытал эти чувства, поймет, как трудно рассеять такую тревогу, И в самом деле, если все ее опасения были ложными — немало случайных обстоятельств, по всей видимости, подтверждало их.

Этторе удалось скрыть встречу с Граяно, но он слишком привык не таиться от Джиневры и не умел притворяться; она сразу заметила, что он хранит в душе какую-то тайну, которой не хочет поделиться с ней.

С другой стороны, странное поведение Зораиды мучило ее, словно заноза, прочно засевшая в сердце. «Кто скажет мне, — думалось ей, — что Этторе не замечает ее любви? Кто уверит меня, что он сам к ней равнодушен?» — Джиневра терялась в лабиринте догадок и не могла найти путеводную нить, чтобы выбраться из него.

Утомленная тяжелым раздумьем, Джиневра встала, чтобы пойти побеседовать с кем-нибудь и немного развлечься. Она направилась к Зораиде, но той не было дома; спустилась в сад — но не застала ее и там; расспросила всех, кто оставался в тот день в монастыре, но никто не видел Зораиды. У Джиневры сжалось сердце и в голове вихрем пронеслись бесчисленные неясные подозрения. В поисках Зораиды она дошла до сторожевой башни на краю острова. Башня осталась без охраны; как только комендант уехал, все разбежались, чтобы поглазеть на праздник.

Джиневра миновала мост и пошла берегом; справа от нее простиралось море, слева поднимался горный склон, поросший густым кустарником. Она шла медленно, целиком погруженная в свои мысли, не замечая ничего вокруг. Но внезапно какой-то шорох в кустах привлек ее внимание, и она с испугом увидела, как навстречу ей, шатаясь, вышел человек в окровавленных лохмотьях, исцарапанный колючками, растрепанный и обросший всклокоченной бородой. Он упал перед Джиневрой на колени: она уже готова была обратиться в бегство, но все же осталась, так как была женщиной отважной и решительной. Внимательно вглядевшись в незнакомца, столь неожиданно появившегося перед ней, она узнала Пьетраччо, атамана разбойничьей шайки, побегу которого, по хитрому замыслу дона Микеле, они с Фьерамоской невольно содействовали.

Все случилось именно так, как предвидел приспешник Валентино: пока Джиневра и Этторе пытались оказать помощь женщине, Пьетраччо бросился вверх по лестнице, затем выбежал из ворот, угрожая кинжалом каждому, кто преграждал ему дорогу, и наконец, несмотря на раны и преследующих его людей, добрался до леса, где ему удалось скрыться благодаря своей ловкости и опыту в таких делах. Чтоб не попасть в руки тех, кто его разыскивал, он жил впроголодь, не выходя из чащи; теперь же он вдруг оказался возле женщины, которой не боялся, так как видел в ней свою избавительницу. Он принялся умолять ее о помощи, показывая жестами, что изнемогает от усталости и голода, хотя это и без того бросалось в глаза. Джиневра чувствовала одновременно и отвращение и жалость к несчастному. Она сказала Пьетраччо, что он может ничего не опасаться, так как в монастыре сейчас нет никого, кроме монахинь, и стража покинула башню. Поэтому Джиневра предложила ему спрятаться в дровяном сарае под домиком, где она жила, чтобы он восстановил там свои силы. Разбойник для которого жизнь в лесу была уже страшнее смерти последовал за Джиневрой и, никем не замеченный добрался до своего убежища. Добрая Джиневра накормила его, перевязала рану, которая требовала ухода, хотя не была опасной, и устроила ему постель на куче соломы. Потом она вернулась домой как раз в тот момент, когда Зораида и Дженнаро вернулись из Барлетты.

Джиневра не могла удержаться, чтоб ласково не пожурить девушку за то, что та ушла, не предупредив ее.

— Зораида, дорогая моя! Я так беспокоилась, не видя тебя нигде на острове; почему ты не предупредила меня, что уйдешь?

— Я не хотела будить тебя, — отвечала Зораида и, почувствовав неискренность своего ответа, слегка покраснела, что не укрылось от глаз Джиневры; затем она продолжала:

— Я рано ушла с Дженнаро и…

— И, — прервала ее Джиневра с улыбкой, — ты, значит, вчера не знала, что захочешь посмотреть турнир?

Румянец на лице Зораиды заиграл еще ярче от этого прямого вопроса, и она резко ответила:

— Да… У меня было такое желание… — Потом, подхватив прерванную мысль, она продолжала: — Мне давно хотелось увидеть турнир, чтобы убедиться, что он действительно лучше арабских забав такого рода. Но, клянусь Богом, у нас бы заставляли рабов делать то, что проделывают здесь все эти рыцари и синьоры, и ни один из наших вождей не подвергал бы опасности свою жизнь на потеху тысяч зевак из самой низкой черни.

Джиневра заметила, что Зораида заводит разговор о турнире, чтобы избежать объяснений по поводу своего ухода. Поэтому она не стала настаивать и только спросила:

— Но турнир-то все же был хорош?

— Еще бы не хорош! — вмешался Дженнаро, которому до смерти хотелось поскорее поделиться своими впечатлениями: он начал с выхода Гонсало и описал, как умел, роскошные наряды рыцарей; потом Джиневра заметила, что он качает головой, поджимает губы, вертит в руках шапку на все лады; наконец, желая, видимо, доставить ей удовольствие, сказал:

— Видели б вы, как ехал ваш братец на своем добром серебряном жеребце! Все в один голос твердили: «Что за красавец этот юноша!» И то сказать — в вашем голубом плаще он был как картинка! Я протискался сквозь толпу, чтобы проводить кавалькаду за ворота. здорово, скажу вам, пришлось поработать локтями, но зато… Когда дочка синьора Гонсало сошла с носилок, я стоял как раз возле нее, вот как сейчас возле вас, а синьор Этторе подсадил ее на лошадь… то есть, вернее, она оперлась ножкой о его колено, а ножка-то вот такая, смотрите! — Тут он оттопырил большой палец правой руки и приложил к его основанию указательный палец левой, чтобы показать величину ножки. — И прыг на коня, да так ловко, как кузнечик! И знаете, что я вам скажу? Братец-то ваш ей, как видно, приглянулся. Когда эта синьора была уже в седле, она шепнула ему несколько словечек и состроила такую мордочку, что любо-дорого смотреть! А он весь покраснел, как я заметил. Один Бог знает, что они такое тут друг другу сказали, только я подумал: «Не успеем оглянуться — станет наш синьор Этторе женихом». И премилая это будет парочка, скажу я вам! Словно на заказ сделаны друг для друга!

Можно себе представить, какое удовольствие доставили Джиневре эти рассуждения. Наконец она почувствовала, что не в силах больше слушать, и резко сказала, чтобы отделаться от Дженнаро:

— Да, да… расскажешь мне об этом как-нибудь в другой раз.