Безжалостный (ЛП) - МакИнтаер Шерил. Страница 4

Мне сказали, что существует пять стадий скорби.

Только пять.

А потом ты исцеляешься. Ты живёшь дальше. Своей жизнью. Всё возвращается на круги своя.

Должно быть, я делаю что-то не так, потому что эти пять стадий повторяются снова и снова. Я будто нахожусь в колесе страданий, бегу изо всех сил, но никак не могу добраться до своей цели.

Восприятие.

Пятая и последняя стадия. То волшебное место, где всё волшебным образом вдруг становится лучше.

Где я перестаю отрицать реальность.

Где я больше не виню Бога и судьбу.

Да, мать вашу, я всё делаю не так.

Тяжело поверить, что моя жизнь была нормальной менее трёх лет назад. Я была нормальной. Счастливой.

Теперь три года кажутся вечностью.

— Я — Дженсен, — произносит мужчина, нарушая тишину и врываясь в мои мысли. Я поворачиваю голову, встречаясь взглядом с его тёмными глазами, и замечаю, что он носит очки. А вот ещё один вопрос, который бы задали большинство женщин в самом начале. Его имя. — Боль, — добавляет он.

— Что? — спрашиваю я, застигнутая врасплох одним этим словом. Это был вопрос? Он спрашивает меня, не больно ли мне? Потому что да — чёрт подери, да — я ощущаю настолько ужасную боль, какую только может испытывать человек. Эмоциональную. Душевную.

— Моё имя, — констатирует он медленно. — Дженсен Пэйн (прим. перевод.: Pain — боль, Payne — созвучная фамилия в англ. языке).

Я возвращаю своё внимание к окну. Это даже звучит не по-настоящему, но меня это не волнует. Возможно, это прозвище. Или псевдоним, с помощью которого он разделяет свою обычную жизнь и работу. В любом случае, меня это не волнует.

— Холланд Ховард. Приятно познакомиться.

Дженсен издает какой-то звук, что-то между гортанным и смущённым.

— Уверен, что деревьям точно приятно.

Когда я снова смотрю на него, на его губах играет подобие улыбки, и я понимаю, что он пытается меня подразнить. Большинство женщин улыбнулись бы в ответ или пофлиртовали.

Я не вхожу в это большинство.

Когда тебе становится до лампочки, будешь ли ты жить или умрешь, жизнь становится на удивление… простой.

Простой в том отношении, что ты больше никуда не спешишь. Тебе больше не надо следить за грёбаным временем, ведь это бессмысленно.

Простой в том смысле, что деньги больше не властны ни над тобой, ни над твоей жизнью. Я перестала мечтать уже давно, так что мне больше не нужны грёзы полные дорогих вещей.

Простой, потому что больше не нужно беспокоиться по поводу внешнего вида или прически. Иронично, на самом деле, так как я много лет жила, заботясь обо всех этих мелочах каждое утро. Но когда внутри себя ты не можешь найти ничего, что заботило бы тебя, то, что думают другие, тебя больше не касается.

Всё, о чём я когда-либо заботилась, было вырвано у меня из рук. Вырвано и уничтожено. Но я жду. Продолжаю этот бесполезный круговорот. Встаю каждое утро, пропускаю через себя эмоции и жду момента, когда больше не проснусь. Когда мне больше не нужно будет притворяться, что я живу. Когда мои страдания, наконец, закончатся.

Бывают дни, когда я открываю глаза и кричу навзрыд, потому что до сих пор здесь.

В другие дни я непоколебима.

В большинстве случаев, я ощущаю агонию… агонию настолько ослепляющую, что мне кажется, я начинаю неметь. Её не остановить. Она никогда не уходит. Никогда не оставляет меня.

Я не выбирала такой путь. Так же, как и не выбирала эту потерю. Иногда я мечтаю узнать, как исцелиться и снова стать прежней. Но как я могу сделать это, когда половина меня мертва?

Иногда я задаюсь вопросом — стану ли вновь нормальной. По крайней мере, маленькая часть меня.

Иногда осознаю правду — этого никогда не произойдёт.

Я сворачиваюсь на сиденье и закрываю глаза, снова вызывая перед глазами личико моего малыша. Моего драгоценного сыночка. Думаю о времени, когда он был счастлив и здоров. Когда он всё ещё был моим.

Глава 3

Дженсен

Холланд следует за мной в дом, равнодушно скользя взглядом вокруг. Будто это обыденные вещи, а не предметы искусства. Ничего не говоря, она делает шаг за шагом, не останавливаясь. Подойдя к дивану, она разворачивается на каблуках и поворачивается лицом ко мне. Немое выражение и ожидание.

— Хочешь что-нибудь выпить? — предлагаю я.

— Нет. Спасибо, — её брови приподнимаются в немом вопросе. Она хочет сразу приступить к делу, что мне очень нравится. Но только я контролирую здесь всё! Я говорю, как это произойдёт. Как и когда.

Я обхожу кресло и сажусь. Сжимая руки на плюшевых подлокотниках, я открыто изучаю её для своего удовлетворения.

Её огненные волосы собраны заколкой, и я не вижу их длины. Несколько раз я видел её с распущенными волосами, поэтому знаю, что они доходят по середины спины. Знаю, что они густые и блестящие, сексуальные, и я хочу увидеть их сейчас.

— Сними заколку.

Вижу, как замешательство отражается на её лице, прежде чем она поднимает руку и без усилий освобождает длинные локоны. Они рассыпаются по её плечам, как завитки шёлка.

Руки так и чешутся взять камеру, пока я осматриваю её с головы до ног. Снова и снова. Обычно женщины реагируют одним из трёх способов — хотят меня, посылают меня на три буквы или бегут от меня.

Я не вижу ни желания, ни злости, ни страха на лице Холланд, пока она продолжает стоять передо мной. Она так чертовски идеальна.

Идеальная картина.

Я уже знаю, что сегодняшняя ночь будет отличаться от всех других.

— Можно я сфотографирую тебя? — впиваюсь ногтями в обивку кресла. Я их тех мужчин, которые часто испытывают желание, но я не могу вспомнить, чтобы хотел чего-то больше, чем эту женщину. Я всегда всё держу под контролем. Всегда.

Холланд слегка морщит лоб, и на этот раз на её лице открыто видно замешательство.

— Ты хочешь сделать фото? Мои?

Я киваю, пытаясь скрыть, как сильно хочу этого. Я никогда не позволял никому узнать, как сильно я нуждаюсь в них. Никогда не позволял этой силе взять надо мной верх. Контроль создан для того, чтобы держать его в руках, сохранять его, жаждать — иначе всё это теряет смысл. А я никогда не позволю этому случиться.

— Зачем?

На моих губах постепенно появляется ухмылка. Зачем? Это мой любимый вопрос.

— Я люблю ходить в музеи, — отвечаю я, вставая со своего места. — В моём доме полно предметов искусства, — продолжаю я, проходя по комнате и останавливаясь, лишь чтобы убедиться, что она идет за мной. И она идёт… послушно… выстукивая каблуками по деревянному полу, руки свободно свисают вдоль бёдер, как будто ей абсолютно плевать.

Это скоро изменится.

Я открываю дверь, приглашая её внутрь.

— В библиотеке множество книг. Некоторые я читаю. На некоторые смотрю. Я купил их только потому, что мне нравится, как они выглядят.

Холланд быстро осматривает комнату, и мы идём дальше.

— Мне нравится смотреть на красивые вещи. От опавшего листа до солнца, которое восходит над горизонтом. От сияния полной луны непроглядной ночью... — я останавливаюсь на мгновенье, разворачиваясь к Холланд, — до изгибов женского тела.

Мой взгляд многозначительно скользит по её телу. — Если в чём-то есть красота, я её найду. Возьму. И сохраню.

И обычно, в этот момент, женщины начинают забрасывать меня вопросами или же я вынужден попросить их уйти после изнурительной речи. Некоторые понимают, или, по крайней мере, думают, что понимают. Большинство даже не пытаются.

Холланд не делает ничего. На её лице нет даже намёка на вопрос. Нет какого-либо интереса или отвращения во взгляде.

— У таких людей, как я, есть название. Я имею в виду, такому стилю жизни, какой веду я, — продолжаю я. — Хотя большинство даже не слышали об этом. Скопофилия.