Портрет незнакомца. Сочинения - Вахтин Борис Борисович. Страница 102

— Вы часто принимаете транквилизаторы… Это потому, что ваша мать очень больна… Так… А еще в детстве у вас был аппендицит… Так…

Называлось это «откровениями», должно было свидетельствовать о мистической силе Джонса — люди, которых он приглашал на эти сеансы из толпы, с ним раньше не встречались и представить себе не могли, откуда он о них так много знает — оставалось верить в чудо.

Чуда, конечно, не было. В обязанности ближайших приспешников Джонса входило собирать сведения о всех членах секты и сочувствующих, о тех кто посещал ее собрания. Нужно было узнать как можно больше, годилось все — с кем кто переписывается, что любит есть, какие принимает лекарства, какие читает книги и т. п. О результатах шпионства приближенные докладывали Джонсу письменно.

После сеанса отгадывания с помощью откровений Джонс приступал к сбору средств на свой храм. Делал он это так: называл сумму, например, 500 долларов, и говорил:

— Кто пожертвует столько? Кто достаточно любит ближних и хочет им помочь? Поднимите руку!

Когда желающих внести пятьсот долларов больше не было, он понижал сумму до четырехсот, трехсот, ста, пятидесяти, десяти, двух, одного…

А случалось, что он, если удавалось особенно сильно возбудить аудиторию исцелениями или откровениями, поступал проще:

— Я хочу, чтобы каждый, — гремел он, — подарил бы Храму немедленно, сейчас же чек на сто долларов! Мы не уйдем отсюда, пока каждый не сделает этого! Именно столько мы должны богу. Вы жадные, вы норовите копить, грести все себе… Меня не интересует, есть у вас эти деньги или вы возьмете их в долг — пишите чеки, пишите! Все до единого!

И не было ни одного, кто не повиновался бы этому приказу.

Часто он рассказывал о судьбе евреев там, где брали власть гитлеровцы.

— Такой же фашистской страной, — говорил он слушателям, добрая половина которых была иногда черные, — становится и Америка. Скоро начнут истреблять всех, в чьих жилах течет африканская кровь. Это будет время массовых убийств, концлагерей и газовых печей! Подумайте сами — кто, кроме Народного Храма, предоставит вам убежище, укроет вас, доставит в безопасное место, где мы сможем укрыться от фашистских убийц? Так давайте объединим наши деньги, наше имущество, чтобы ничто не досталось расистам, чтобы было на что построить нам вдали от этой погибающей и растленной страны свое собственное счастливое, свободное и мирное государство!

И деньги текли в казну Храма, которой полностью и бесконтрольно распоряжался Джонс.

Случались во время службы и накладки. Дело в том, что Народный Храм тщательно охранял тайну своих культовых отправлений — его членам строжайше запрещалось выносить сор из избы. Поэтому характер проповедей Джонса всегда менялся, когда на службе присутствовали посторонние; как приближенные, так и паства были хорошо обучены, как себя вести при «чужих», о появлении которых надлежало немедленно докладывать Джонсу.

Однажды шла служба. Джонс особенно яростно обличал собравшихся:

— Все вы святоши, лицемеры! Все вы верующие идиоты, тратящие деньги на бессмысленную веру в Библию, в Иисуса Христа, в Господа! Меня тошнит от вашего ханжества! А ну-ка, слезайте с ваших котурнов, познакомьтесь с потрохами жизни, с ее утробой, с тем, из чего она на деле состряпана! Ну-ка, давайте, хором, каждый, громко — «говно»!

Кое-кто послушно пробормотал это слово.

— Нет, нет, каждый, громко! Это вам же на пользу! Орать надо, а не шептать! Раз, два, три!

— Говно!

— Еще раз!

— Говно!!!

— Громче!

Однажды примерно пять минут добивался Джонс все более и более громкого и дружного звучания неприличного слова, которое, по его словам, должно было «помочь присутствующим избавиться от религиозного лицемерия», и добился: здание ходуном ходило от дружных и все более мощных воплей присутствующих. Вдруг кто-то подбежал к Джонсу и шепнул ему, что в фойе находится его друг, известный политический деятель, будущий мэр Сан-Франциско.

— Минутку, леди и джентльмены, — поднял он руку, — к нам неожиданно прибыл дорогой гость, которого мы все очень любим и ценим, не правда ли?

Он захлопал, зал дружно зааплодировал; на передний план вывели детей, наряду со взрослыми, участвовавшими в предыдущей антиханжеской тренировке, которые запели «Мы за демократию, братство наша вера».

Надо полагать, что подобные сцены наносили пережиткам лицемерия в секте сокрушительные удары.

Гость во внутренние дела секты не вмешивался и вопросов не задал. Джонс покряхтел по поводу печального недоразумения и принял новые меры к тому, чтобы визитеры, даже друзья, неожиданно не появлялись.

Иногда Джонс заканчивал собрание эффектным спектаклем. Он воздевал руки над толпой и замирал в позе распятого Христа — и тут из его ладоней начинала хлестать кровь. Фокус нехитрый, но на невежественную толпу приверженцев действовал гипнотически — люди действительно верили, что перед ними божество. Разве не читал он в их душах, не проникал чудесно в их жизнь, не исцелял у них на глазах больных, не воскрешал мертвых? «Он, бесстрашный, был нашей единственной надеждой, и мы готовы были умереть во имя его дела», — вспоминает о чувствах тех, кто видел эти сцены, одна из активисток Народного Храма.

Джонсу было тесно в Рэдвуд Вэлли — и шарлатан широко практиковал такие же собрания по всей Калифорнии, а также и за ее пределами. Набив битком автобусы своими сторонниками, он чуть ли не каждый уик-энд «работал» на выезде — разумеется, с соответствующей предварительной подготовкой и рекламой.

Кроме всей этой непосредственно «обрядовой» деятельности, массу времени и сил требовала от Джонса его политическая жизнь — контакты и связи с влиятельными лицами, которых надо было обворожить, пленить, привлечь на свою сторону; дружба с другими прогрессивными «деятелями», переписка с ними, взаимная помощь, поддержка избирательных кампаний «своих» против «чужих» — многосотенная толпа членов секты, быстро переброшенная на автобусах в нужное место, создавала для прессы и телевидения впечатление массового успеха нужного кандидата; заигрывание с прессой…

А сколько внимания требовали души и поведение сектантов, заседания следственного комитета…

А хозяйство Народного Храма — дома для престарелых, ранчо для умственно отсталых детей, общежитие для студентов, чьи родители были бедняки…

А подготовка к излечению наркоманов и прочих больных…

Да и личная жизнь требовала расходов энергии и времени — Джонс уверял всех, что он сексуальный гигант, что каждая женщина мечтает с ним переспать, и старался доказать это на практике…

В сентябре 1972 года Джонс перевел штаб-квартиру секты в Сан-Франциско. Здесь характер его деятельности не изменился.

Зато изменились масштабы. Он купил большое здание, начал издавать собственную газету в 6–8 полос под названием «Народный Форум» тиражом до 60 тыс. экземпляров, приобрел телевизионное время (полчаса) у одной телекомпании, число сторонников Народного Храма исчислялось уже многими тысячами, имя Джонса замелькало рядом с такими знаменитостями, как Розалинн Картер, без его помощи не могли уже победить на выборах многие либералы, он, окруженный телохранителями и помощниками, кочевал по стране, появляясь в Детройте и Хьюстоне, Сан-Луи и Вашингтоне, он возил за собой сотни членов секты, отправляясь на отдых в Мексику или Диснейленд, он был 18 октября 1975 года назначен членом комиссий штата по жилищному строительству, а 24 февраля 1977 года стал ее председателем — это была плата мэра за поддержку на выборах. «Я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь так ухаживал за левыми, как Джонс, — говорила одна политическая активистка. — Куда бы вы ни пошли, вы слышали его имя и вас спрашивали, кто он и к чему стремится. Удивительное дело — он входит в помещение, произносит речь и уводит триста человек! Его сторонники так преданы делу…» Действительно, он всюду поспевал и был у всех на устах.

Часто мы не замечаем, как судьба постоянно повторяет один и тот же вроде бы рисунок, узор, так что в существе происходящих с нами событий при их кажущейся новизне обнаруживается повторение, порой до огорчения похожее на рок. Политическая активизация Джонса в Индианаполисе вызвала, как мы видели, повышенное внимание к нему прессы, после чего он из этого города уехал. Теперь же в Сан-Франциско, где Джонс добился еще больших успехов, пресса снова стала на его пути.