Святой Илья из Мурома - Алмазов Борис Александрович. Страница 4
— За что ж расслабление тебе?
— По воле Господней, — твёрдо ответил Илья, опуская кудрявую голову на глыбоподобную грудь.
— И не ропщешь противу Господа, и сомнения тебя не берут? — опять спросили монахи.
— Нет, — так же твёрдо ответил Илья. — Господу виднее! Я из воли его не вышел.
— Так для чего ж Он силы тебя лишил? Живым мертвецом сделал?
— Кто ты, человек, что спрашиваешь меня? — пророкотал Илья. — Зачем терзать меня пришёл? Так вот я тебе отвечу! Как Иов многострадальный, в муках не возропщу, не усумнюсь, ибо неисповедимы пути Господни, но всё, что творит Он, Отец мой Небесный, — ко благу моему. А вы меня не мучьте и не докучайте. Вона кадка с водой — попейте да и ступайте с миром. Дух от меня лежалый, тяжкий идёт, мне это неловко.
— Сие не дух, а запах! — сказали монахи, подходя к огромному, привалившемуся к стене Илье и едва доставая до его лица. — А дух в тебе, Илюшенька, медов стоялых крепче и елея слаще.
— Да полно вам! — гудел он, отворачиваясь, но калики троекратно расцеловали его. — Да почто же вы плачете?
— От радости, Илюшенька, от радости.
— Какая радость колоду такую бездвижную видеть?!
— Господь, Илюшенька, пророка Иону во чрево Левиафаново поместил, во глубь моря-окияна низверг, дабы он из воли Господней не вышел, и там во чреве китовом он в разум полный вернулся и возопил:
пропели монахи.
И больной Илья, словно в полубреду, повторил:
— ...Что обещал — исполню. У Господа спасение...
— А что бы исполнил Господу, Илюшенька, когда бы извёл тебя Господь из немощи твоей?
— Какое Господь заповедовал бы послушание, тем бы и служил.
— А мечом служил бы Господу нашему?
— Я человек воистый, приходилось отчину оборонять. И обучен стариками к тому. Служил бы.
— Обетоваешься ли оставить дом и всех сродников своих ради служения воинского? — спросили старцы.
— Обетоваюсь!
— Обетоваешься ли покинуть чад и домочадцев своих ради служения воинского Царю Небесному?
— Обетоваюсь!
— Обетоваешься ли отринуть славу мира сего, и гордыню людскую, и всю суету и красоту тленную мира сего ради Господа и Спаса нашего?
— Обетоваюсь! Господь — моя сила, и в Нём — спасение мира и народа моего, — ответил Илья, дрожа от странного экстатического напряжения. — Да не отступлю и не постыжусь!
— Аминь! — выдохнули старцы. И, споро раскрыв котомочку заплечную, достали оттуда корчажку глиняную запечатанную. — А вот, Илюшенька, испей-ко нашего питья, ровно три глотка.
Они плеснули из корчажки в ковшик. Поднесли к губам больного.
— Раз, два, зри, а более не надо. Запевай за нами «Верую».
— Верую! — пророкотал Илья. — Во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым... — Голос его стал стихать, и на словах: — Исповедую едино крещение во оставление грехов [4], — он откинул голову и уснул.
Монахи, надсаживаясь, вынесли его в огород и положили на траву.
— Отец наш! — кликнули они стоявшему посреди огорода греку, тот словно очнулся от обморока. — Пособи баньку вытопить.
Пока деловито и быстро топили баню и ждали, когда выйдет из неё, чёрной, угар и наполнится вся внутренность ровным жаром от раскалённой каменки, монахи стянули с могучего Ильи рубаху и внимательно прощупали-осмотрели его всего.
Грек видел, как цепкими пальцами старцы перебрали каждый сустав, каждую мышцу огромного, литого тела Ильи.
— Осклиз, — наконец произнёс приговор свой один из старцев, и второй согласился.
— Осклиз — вот здесь и здесь, — показывая на позвоночник, сказал он. — Тута жилу пережимает, а тута вовсе в бок пошёл.
Не смея подойти и дивясь, как это в тесном городище никто не подходит к старцам и не собирается толпою, будто здесь и людей не стало — ни жён, ни стариков, ни мальчишек, — греческий священник наблюдал, как старцы что-то мазали у Ильи на спине, словно письмена какие-то на позвонках его выводили. А потом, обхватив громадное и мягкое, как тесто, Ильино тело, волоком потащили его назад, в баньку.
— А ты-то, отец мой, что раскрылился? Пособляй! — просипели они, сизые от натуги, греку.
И тот поспешно схватил огромную руку Ильи, перекинул через плечо и потащил грузное тело в раскалённую баню.
Старцы растянули спящего на полу, и один из них, разувшись, стал босыми ногами ему на спину.
— Владычица Богородица, помоги нам, грешным! — Старец переступал по широкой спине лежащего ничком Ильи. И вдруг подпрыгнул, мягко и упруго надавив на позвоночник.
Второй в этот момент изо всех сил потянул Илью за ноги. Раздался щелчок, словно переломили сухую палку, и старцы опять кинулись выщупывать чуткими своими пальцами бамбук позвоночного столба.
— Стали! Стали! Мосолки на место стали! Ну, слава Господу! Поправится. Недаром нам игумен говорил: «Во граде незнаемом сыщите расслабленного, в память Ильи Пророка наречённого, излечите его, и слава его будет славою Самсона Ветхозаветного». Так и есть, по-речённому. И нас, грешных, Господь сподобил послужить! Теперь он спать трое суток будет. А ты, батюшка, иди и не сомневайся, да никому про нас не сказывай...
И грек пошёл, пребывая в полном недоумении.
— Как не сказывать? Будто старцы на крыльях прилетели? Будто их никто не видел? А стража? А жители городища?.. А жена да домочадцы Ильины? Жена-то ведь каждый день с расчисток бегает: обмывать да кормить его.
Но три дня мелькнули, как сон утренний, — никто про старцев и не вспомнил, да и грек стал сомневаться, а были старцы-то, либо во сне привиделось? Порывался несколько раз к Ильиной баньке сходить, но ноги, словно заговорённые, в другую сторону несли, и мигом дело всякое неотложное находилось.
Так и не выбрался.
А старцы, сменяя друг друга, трое суток молились подле спящего.
На рассвете четвёртых суток стал Илья во сне постанывать да раскидываться. Раскрывал глаза, но глядел бессмысленно, не по-здешнему.
Старцы подняли его и усадили на лавку под образом Богородицы, который выносили, когда Илью голого на полке да на полу правили да парили, чтобы икона сраму не видела. Надели на Илью рубаху белую, заботливо выстиранную, дали в руку ковшец, из коего он сонное снадобье пил.