Святой Илья из Мурома - Алмазов Борис Александрович. Страница 9

Дружинники-варяги покорили Киев. Дружинники Рюрика Дир и Аскольд покорили окрестных славян, били алан, хазар, ходили на Царьград, их же побил и смерти предал не князь Рюрик, а дружинник — старый Хельги за то, что много воли себе взяли и так в Киеве правили, будто Рюрика и на свете нет... И на престол посадили малолетнего сына Рюрика Янгвара, предпочитая оставаться за его спиной, в тени. Князь был как знамя, как факел пред дружиною в ночи, а вершила все дела дружина, да бояре — дружинники нарочитые, да воеводы — дружинники знатные.

Старый Хельги, или, как стали звать его на славянский манер — Олег, многое предвидел, далеко вперёд смотрел — потому, когда осиротел Игорь, он ему как отец сделался. Он его в походах прикрывал, он ему и жену высмотрел. И не ошибся — он никогда не ошибался, точно заранее знал, что будет, потому и прозвище получил — Вещий... Привели жену Янгвару или, по-киевски, Игорю, от русов, из града их в земле северной, Новгородской, и стала она — Хельги.

При князе Янгваре не видна была — как и положено жене честной. Родила ему сына — княжича Святослава. Его князь в гридницу внёс дружине показать, как только пуповину обрезали. Его на коня сажали, когда ему год исполнился, ему в три года дали меч — засапожный короткий нож, из лука целить стали учить... А в семь лет он сам за копьё взялся. Потому — отца уже не было. И погубила его — дружина...

Много лет спустя, вспоминая то время, уже приняв чин монашеский, обсуждали бывшие дружинники, а ныне калики перехожие, что же случилось в тот год, когда Игорь брал полюдье в земле древлянской. Они и сами на полюдье бывали и видели, что год от года полюдье набег воинский всё меньше напоминает. Это, сказывают, раньше, при Олеге да Рюрике, врывалась дружина в селища и волокла всё, что под руку попадало, а то и рабов, ежели кто замешкался. При Игоре так-то уж не было! Приходили загодя, и выносили смерды дань условленную... И в тот год собрали всё... И древляне, недавно покорённые, но ещё сильные, все вынесли, что было им предписано. И дружина ушла, данью нагруженная. Зачем князь вернулся? Почему стал второй раз дань имати? Для кого?

Да вернулся-то с дружиной малой; что же он думал? Куда дружина его делась? Нить за нитью, словно клубок разматывая, перебирали они, сидя в тёмных кельях, в пещерах киевских. Там при свете слабой лампады можно было легко перенестись в тот ноябрь, когда, скрипя по снегу валенками вослед за санями, поспешали в накинутых поверх панцирей полушубках отроки и гридни варяжские за князем, едущим на коне впереди. Вперяя широко открытые глаза во тьму пещеры, будто видели монахи и коня, фыркающего из ноздрей горячим паром, и заиндевевшее брюхо его. И дружинников с покрытыми сосульками усами — кучка людей средь лесов и снежных просторов, будто волки, идущие след в след на запах дыма... Но почему князь не в алом корзне? Почему шлем на нём, а не шапка княжеская? Да ведь впереди дружины не князь, а воевода — Свенельд. Вот он — совсем ещё молодой, но умелый и безжалостный сборщик дани.

— Всё правда, всё истина... — шептали монахи, вглядываясь в явившуюся им картину и боясь спугнуть зыбкое видение. — Свенельд-воевода был на полюдье. Он с дружиной — опытной и сильной, с дружиной варяжской — ходил древлян примучивать. Он в тот год дань урочную свою собрал и всю в Киев доставил. И долю свою и дружины своей получил.

А это кто опять спешит из Киева? Вот он, Игорь. Едет не на коне, а в санях. Немолод — тяжело ему в седле. И дружина с ним — малая, неопытная. Идёт он опять к ближним древлянам, опять дань собирать. Почему? Почему без дружины, почему второй раз, почему сам?

И шептали монахи, открывая истину потаённую: дань, что Свенельд привёз Игорю, князь кому-то отдал! Кому? Почему его собственная дружина осталась без прокорма, без доли своей, без пропитания? Почему перед самой весною, когда пора возвращаться с полюдья, творимого зимой, поспешал князь к уже уплатившим дань ближним древлянам?

А может, Свенельд дани не отдал? Почему? И выспрашивали они монахов старых, помнивших те годы. И те отвечали. Игорь, дабы оборониться от врагов своих исконных, врагов, и по сей день сильных, — хазар, искал дружбы с Царьградом. С ним мир сотворил и на холме Перуновом клятву принёс. Пятьдесят варягов-дружинников ту клятву удостоверили и сами поклялись... Но клялись они розно, ибо часть варягов была уже крещена. Потому в договоре есть слова новые: «Пусть же крещёные и некрещёные не деразают нарушать мир с греками...» Свенельд был язычник. Свенельд был военачальник, и дружина его, считавшаяся княжеской, была варяжской, языческой. И не хотел он мира с Царьградом. А хотел он дружбу водить с хазарами — они цену хорошую за рабов давали, а Царьград с Игорем уговорились рабов друг у друга по малой цене выкупать: юношу или девицу добрую за десять золотников, середовича — за семь, старца да младенца — за пять... И хотя это касалось только греков и русичей, подданных князя, никогда таких низких выкупов за рабов не устанавливалось.

   — Вот тут-то варяги с хазарами и стакнулись,.. — догадывались монахи. И виделся им князь, оставшийся без дружины и без дани, и грозные послы хазарские, приступившие неожиданно, раньше срока, за данью ежегодной, которую в те поры Киев Итилю платил, и Свенельд — не князь, но глава и сила державы Киевской. Этот Свенельд, глядя со стены киевской вслед уходящему князю, понимал, что вдет князь старый на гибель, что спасти его может только чудо.

И чуда не произошло.

Примученные древляне восстали, не желая отдавать последние припасы, и убили князя с дружиною, принеся его в жертву богам своим. Привязали к двум склонённым священным берёзам за ноги и разорвали...

Так стала Ольга вдовою, а Святослав — сиротою...

Иная бы бежала из Киева, подальше от дружины варяжской, подальше от Свенельда. Но Хельги Великая надела мужнину шапку княжескую и стала сбирать осколки державы Киевской. Под жадными глазами варягов, под гнетом дани хазарской, среди народов славянских, норовивших из-под власти единой киевской уйти, среди народов финских, бегущих от дани и полюдья киевского в леса, лицо в лицо с печенегами из степи, подобно суховею-пожару налетающими, встала Ольга!

Уступи она тогда власть Свенельду, воеводе варяжскому, уже сейчас бы не было державы. Опять рассыпались бы племена славянские да иные, как стрелы из колчана, и стали бы, чем были прежде, — тростью, ветром колеблемой. Примучили бы их окрестные народы сильные. Иных — болгары камские, иных — болгары чёрные. Как примучили авары дулебов — так, что не стало сего племени славянского, сильного прежде. Свенельд бы державы не созидал. Зачем? Его дело воевать, гонять ладьи с товарами, полоны и мать да продавать. Ему государство не нужно! Ему нужна страна, где можно было бы на людей охотиться да работорговлю вести. В том ему боги кровавые помогали...

Потому, надевши княжеское корзно и посадив сына своего малолетнего Святослава впереди себя на коня, повела Ольга дружину Игореву возвращать племена славянские в покорность. Явила она силу, и коварство, и ярость свою над поверженными! Зачем сожгла она Искоростень? Зачем велела изрубить дружину древлянскую? А послов их — закопать живыми? у Свенельд с варягами стоял рядом — стремя в стремя, — так вот, чтобы смотрел, и ему на князя было руку подымать страшно!

Да как же не побоялась женщина среди волков-дружинников одна находиться да ещё повелевать? Кто позволял ей быть сильной? Дружина. Как дружина? Она же Свенельдова?! Она же варяжская?! Нет! Дружина — княжеская, а Свенельду не все дружинники подвластны! Есть меж дружинниками — славянами, русами и варягами — незримая граница: одни — язычники, а другие — христиане! Вот они-то за неё стеною и стали. Варяги крещёные, славяне, и пуще всех русы, земляки княгинины, — все веры Христовой. Потому и получила она прозвание в странах заморских — Ольга, регина русов.

Регина — королева! Хельги — княгиня киевская! В один день свалилась на неё тяжесть непомерная. Не стало мужа, и все заботы княжеские обрушились на неё. Ей бы бежать, скрыться, но как бросить людей земли Киевской? Ибо сразу по смерти Игоря шатнулись недавно покорённые варягами земли славянские. Вновь стали платить дань хазарам, драться меж собою — на радость иноплеменным. Игорь мечтал освободиться от дани хазарской — с Византией договор заключил. Всё — прахом! Восстали северяне, что жили между Хазарией Великой и Киевом, восстали древляне, ближние ко граду, отпали уличи, тиверцы, радимичи... Что осталось? Поляне киевские, словены ильменские — новгородцы, варяги да русы... Все. Потому пошла она немедля походом на древлян! Сей пожар полыхал уже в сенях державы её, горького удела вдовьего. Сама повела дружину, не веря ни Свенельду, ни Асмуду-воеводе.