Был у меня друг - Шкода Валерий Владимирович. Страница 28

Его неподвижные глаза спокойно, безо всяких оценок смотрели, как затекшая рука медленно вытянулась вперед, повернулась вдоль своей оси ладонью вверх и разжала онемевшие пальцы. Граната слегка дернулась, и безучастные ко всему происходящему уши пронзил характерный хлопок, вместе с которым в сторону солнца улетел освобожденный спусковой рычаг. Частично оживший мозг выдал механическую информацию: «Сработала боевая пружина, ударник привел в действие капсюль-воспламенитель, осталось четыре секунды».

И тут на небосводе неожиданно появился большой белый экран, на котором, словно в кино, Максим увидел молодую женщину, пеленавшую грудного ребенка. Ребенок явно не хотел заворачиваться в ненавистные ему байковые пеленки и изо всех сил дрыгал своими сморщенными ручками и ножками, отчаянно борясь за свободу, совершенно не понимая, почему его мучают. Но силы оказались явно не равны, и скоро коконообразный малыш в голубом чепчике и с утешительной пустышкой во рту был уложен в деревянную кроватку, наполненную всевозможными погремушками. Женщина, немного покачав кроватку, медленно повернулась лицом к зрителям, и Максим увидел до боли знакомое лицо. Внимательно посмотрев на него, женщина одними губами прошептала:

– Не искушай.

– Мама?!

ЧАЙКА

Нельзя сказать, что профессия моториста давалась Егору легко, но и особых затруднений с освоением этой специальности он не испытывал. Первое время, правда, пришлось выполнять самую грязную на судне работу: драить палубу, мыть огромные алюминиевые кастрюли, сортировать пойманную рыбу, нести ночные вахты – в общем, выполнять любые неизбежные в море задания.

Несмотря на тяжелую, непривычную окружающую обстановку, выполнял свою работу Егор на совесть, как учил его отец. Вскоре старания Егора были замечены руководством рыбколхоза, и его направили учеником к самому опытному механику предприятия, учиться у которого почиталось за честь у любого мальчишки в поселке. Звали ветерана по-простому, но уважительно – дедушка Степан. Это был высокий, жилистый старик с густой копной совершенно белых волос и такой же седой бородой, аккуратно подстриженной чуть ниже подбородка. Его длинные, черные, задубевшие от солнца, соли и машинного масла руки заканчивались удивительно узловатыми пальцами, похожими на сучковатые сухие ветки. Несмотря на свой солидный возраст, – а сколько ему лет, в поселке не знал никто, но старше в округе точно никого не было, дедушка Степан находился в отличной физической форме. Каждое утро на рассвете он делал какую-то невообразимую зарядку, стоя лицом к восходящему солнцу, поднимая вверх свои длиннющие руки и бормоча никому не понятные слова.

Поговаривали, что в лихие революционные годы дед, не приняв новой власти, пошел воевать в ряды войска барона Врангеля, после бегства которого был схвачен красногвардейцами и вместе с другими такими же, как и он, бедолагами попросту поставлен к стенке. Что его спасло, не знал никто и спрашивать не решался, но легенда гласила, что в последний момент, решив сэкономить патроны, красноармейцы погрузили врангелевцев на баркас, привязали к ногам каждого по огромному камню, вывезли в море и утопили. Но, видимо, утонули не все.…

Будучи на редкость отзывчивым, хотя и строгим стариком, дедушка Степан помогал, чем мог, каждому, кто когда-либо обращался к нему за помощью.

Казалось, не было на свете работы, которую он не смог бы сделать: разобрать и отремонтировать лодочный мотор – пожалуйста; мотоцикл починить – не вопрос; электричество в поселковый клуб провести – дедушка Степан; виноградник разбить – и это к нему. Особенно любили деда местные девчата, которым он с удовольствием чинил туфли и сапожки. Все мог легендарный дедушка Степан, только вот был он очень одиноким, поэтому и на пенсию не уходил. «Буду работать до гробовой доски», – поговаривал частенько старик, загадочно улыбаясь.

– Ну что, хлопчик, будем учиться моторам? – улыбнувшись в бороду, спросил у Егора дед, когда тот в первый раз по железному трапу спустился в машинное отделение стоявшего на ремонте сейнера.

– Будем, дедушка Степан, – ответил Егор, разглядывая большой, разобранный на части дизель.

– Вот это называется шатун, – указал дедушка Степан на покрытую черным маслом деталь, – а это поршень. Знаешь, для чего нужен двигателю поршень?

– Нет, – откровенно пожал плечами Егор.

– Поршень – очень важная составляющая часть мотора……

Не прошло и месяца, как Егор уже знал всю теоретическую часть своей будущей работы. Дедушка Степан явно обладал уникальным педагогическим дарованием. Совершенно далекий от техники Егор, открыв рот, слушал увлекательный рассказ деда о том, как топливный насос высокого давления очень точно и дозированно подает соляру в камеру сгорания двигателя, где топливо, не выдерживая сумасшедшего давления, производимого поршнем, воспламеняется, высвобождая мощную энергию, толкающую поршень обратно….

Рассказывал об этих железяках дедушка Степан с такой душевной увлеченностью, что, слушая его, Егор забывал о существовании времени как такового. В машинном отделении малого рыболовного сейнера, где они вдвоем проводили дни и недели, всегда был полумрак, который обеспечивала засиженная мухами двенадцативольтная лампочка, уныло болтавшаяся на ржавом железном потолке.

Тишина в этой металлической каморке была, что называется, гробовая. Егор с дедом были полностью отрезаны от внешнего мира толстыми стальными листами. Разговаривали они очень тихо, потому что громкие звуки, отражаясь от железных стен трюма, долго вибрировали в замкнутом пространстве небольшого по размерам машинного отделения, сильно напрягая барабанные перепонки. Все это создавало между дедушкой Степаном и Егором какую-то невидимую связь, делая их с каждым днем все ближе и ближе. Как-то по-родственному привязывались они друг к другу. Время от времени сами того не замечая, увлекшись работой, они надолго замолкали, не переставая при этом общаться каким-то непонятным обычным людям способом.

– Ты молодец, Егорка, быстро соображаешь, – сказал однажды дедушка Степан, когда, закончив работу, они вылезли из трюма на свет божий, – но все равно видно, что не твое это дело – в моторах ковыряться не твое.

Дед, сев на железную тумбу, стоявшую у самого края причала, свесил вдоль тела свои длинные жилистые руки, закрыл седые веки и, развернувшись лицом к уходящему на покой солнцу, затих.

Егор, пристроившись рядом на сваленных в кучу толстенных канатах, тихонько спросил:

– А что значит «не мое», дедушка Степан?

– Не для этого ты, значит, родился, сынок, – спокойно ответил дед, не поворачивая седой головы и не открывая глаз. Егор внутренне сжался от этих слов, и вдруг ему показалось, что всю свою недолгую жизнь он именно их и ждал.

– А для чего, дедушка? Для чего я родился? – осторожно спросил Егор.

Дедушка Степан слегка улыбнулся в свою густую бороду и ответил вопросом на вопрос:

– А ты сам-то как думаешь?

– Я?

– Да, ты.

Егор, озадаченно почесав голову, ответил:

– Да я об этом даже никогда и не думал.

– Напрасно, Егор, – сказал дед и, немного помолчав, добавил: – А это самый главный вопрос в жизни любого человека. Пока ты на него не ответишь, счастья в жизни не будет у тебя, не поселится оно в твоем сердце, сынок, стороной обойдет.

– Да как же мне на него отвечать, – удивленно спросил озадаченный нелегким, а главное, неожиданным вопросом, Егор, – сам у себя спрашиваю и сам себе отвечаю? Это как же?

– А вот именно так, как ты и сказал: сам у себя и спрашивай, – все так же спокойно продолжал дедушка Степан странный разговор. – И запомни: никто, кроме тебя, на него не ответит, никто.

«Ну, дед и дает! Вот озадачил, так озадачил. Сам у себя спрашивай.… Чудно как-то».

Но Егор знал, как и все жители его поселка, что дедушка Степан просто так ничего и никогда ни говорил. Слишком мудрым был этот седой старик, а главное – загадочным.