Был у меня друг - Шкода Валерий Владимирович. Страница 5

Как же все это выдержать и пережить? Есть же, наверное, какой-то рецепт уменьшения страданий. Ведь кто-то же может терпеливо переносить тяжелые жизненные испытания, даже не пикнув. Вот, например, Горохов – плюет на все. Он никого не боится: ни дембелей, ни офицеров, ни душманов.… В горах он не стонет, в карауле по зайцам стреляет, с гауптвахты не вылезает, и все время рот до ушей. Может быть, потому что он сирота и в его груди бьется ожесточенное детдомовское сердце?

Или Кирилл Сабуров, он хоть и не улыбается, но по его железному лицу можно легко прочитать – «ну что, жизнь, и это все твои испытания?»

«Ладно, не ной, – сказал себе Максим и мечтательно расслабился. – Неужели и я когда-то стану «дедушкой» Советской Армии?! Всю получку буду себе оставлять, в караулах расслабляться, курить чарс, шнурам маклухи отвешивать…».

«А куда же я денусь», – тут же успокоил он себя. Время все равно ведь идет, только уж очень медленно как-то, совсем, можно сказать, не торопится. Почему, когда человеку тяжело – оно вдруг предательски застывает? И наоборот, только ты, казалось, обрел себе покой и счастье, как твое время уже и закончилось. Мгновенно причем как-то, словно издеваясь. Даже и насладиться толком не успеешь радостью, как опять ей на смену придут мучительно долгие, пропитанные муками дни и ночи, а время опять замедлит свой бег, словно говоря: давай приятель, страдай не спеша, торопиться нам с тобой некуда. Так недолго и секрет вечной жизни открыть. Все очень просто: наполни каждую секунду своего бытия адскими и неимоверными мучениями – и вскоре ты устанешь ждать конца своей бесконечной жизни.

…Скрипнув, отворилась дверь столовой, и в коридор, потягиваясь, вышел младший сержант Чайка. Поставив возле дверей два двенадцатилитровых армейских термоса, он свистнул в сторону маячившего в дверях Максима:

– Веденеев, дуй за завтраком.

– Слушаюсь, товарищ командарм, и повинуюсь.

Максим схватил бачки и, растолкав по дороге блаженно спящего белоруса, весело насвистывая «Расплескалась синева по погонам», отправился за пищей. День, похоже, задался!

Так, во всяком случае, казалось весело бегущему и размахивающему бачками парню.

Сдав караул второму батальону, первая рота отдыхала в месте своего расположения, дожидаясь построения на ужин. Расположение роты – это четыре стоящие в первом ряду большие зеленые армейские палатки, по одному взводу в каждой. Максим с друзьями сидели на деревянной лавочке у входа в одну из них и с интересом разглядывали важно проплывавшую мимо начальницу офицерской столовой – вольнонаемную Екатерину Оскольскую. Катя, так называли ее в бригаде, была очень привлекательной, пышнотелой шатенкой с высокой прической и неизменной улыбкой на алых, очень эротичных губах. По слухам, являясь любовницей одного из отцов-командиров, тридцатилетняя Катя тем не менее с удовольствием дарила бесплатные улыбки всем окружающим ее голодным и молодым волчатам.

На ходу раздевая глазами проходящую совсем близко женщину, друзья немедленно прервали обсуждение некомсомольского поведения в карауле рядового Горохова.

Видеть Катю вживую удавалось нечасто, поэтому все с удовольствием наслаждались редким в Афганистане зрелищем – живой русской женщине. Тянувшийся за ней шлейф обалденных импортных духов с легкостью уносил израненные ребячьи души в другую, уже почти затертую войной жизнь, словно на мгновение открывая им волшебный портал в страну, где исполняются самые заветные желания. Первым пришел в себя «железный» Кирилл.

– Да-а-а!!! – громко выдохнул он. – Вот это зад! А? Че скажешь, Бульба? – игриво толкнул он плечом сидящего рядом, неожиданно оживившегося Гарбуля.

Тот возражать не стал и, умышленно придав голосу белорусский акцент, заметил:

– Ешчо пару раз мымо нас проплывэ, и можна будэ па новой в караул заступаты. Усталость как рукой.… Сымпатычшная дуже! – оживился Гарбуль и так же игриво толкнул плечом сидевшего с краю Максима: – Не правда ль, друже?

– Правда, – придавая голосу наигранно равнодушный оттенок, согласился Максим, – но только учитывая то обстоятельство, что она одна на две тысячи сексуальных пистолетов, никого, кроме нее, не видящих месяцами. – Он усмехнулся, пытаясь мысленно сравнить Катю со своей Маринкой, образ которой в последнее время являлся еженощно.

– Ты хочешь сказать, что Катя так себе? – удивленно вскинул выгоревшие брови белорус. – Ну, уж не криви душой, братуха, зыркал ты на нее с глубо-о-ким интересом, – делая ударение на «о», протянул Алексей.

– А на кого еще тут зыркать? На тебя, что ли, или, может, на Чайку? – кивнул Максим в сторону показавшегося на горизонте «ветерана». – Уж по сравнению с вами Катя действительно Софи Лорен.

– Мне тоже кажется, что Катя суперстар, а ты, Макс, просто выеживаешься, – вмешался в разговор Кирилл. – Можно подумать, если бы она сейчас подошла к тебе и сказала,… – тут Кирилл выпятил обветренные губы и фальцетом пролепетал: – «Ну-ка, дорогой Максюша, загляни ко мне после отбоя на огонек, поболтаем за жизнь, чайком побалуемся», – то ты бы ей ответил: «Извини, дорогая, но после отбоя солдаты должны спать, и не видать тебе рядового Веденеева, как своих красивых ушей».

Леха с Кириллом залились дружным смехом, а Максим, распаляясь, принялся объяснять:

– Вот вы, балбесы, ржете как жеребцы, а что я вам сказать хотел, так и не поняли. Если бы она меня позвала, то я бы и секунды здесь с вами не сидел, но не потому, что Катя суперстар, а потому, что выбора у меня нет. Вот если бы ее поставить в ряд с другими девчонками, которых я знал до службы, то тогда я не уверен, что она займет первое место. Вот о чем я, а вы, остолопы, сразу ржать, – почему-то разозлился на друзей Максим.

– Ты чего кипятишься? – перестав смеяться, похлопал друга по плечу Гарбуль. – Мы ведь так, смеха ради. А если серьезно, то лично мне сейчас не до Кати. До кровати бы доползти после отбоя, и то хорошо. А о чем ты говоришь, я прекрасно понимаю. Когда я в университете на первом курсе учился, нам препод по зарубежке рассказывал про английских моряков дальнего плавания, которые месяцами в море без заходов в порты болтались. Ну так вот, этих моряков по возвращении на берег даже свидетелями в суд не допускали некоторое время, считая их недееспособными, и при необходимости прощали им мелкие административные нарушения. Полгода им давали на адаптацию к обычной жизни. Так вот, мы вроде тех моряков от обычной житухи напрочь оторваны. Нам Бабу-ягу покажи, так и та за Василису Прекрасную сойдет.

– А нам после дембеля сколько дадут на адаптацию к жизни? – почесывая затылок, прервал друга Кирилл.

Скрутив из трех пальцев комбинацию, Леха молча показал ее другу.

– Негусто, – вздохнул Кирилл и добавил: – А я, когда домой приду, наверняка разбушлачусь по полной программе и в итоге разорюсь на штрафах или из милиции не вылезу. Погулять ведь мы совсем «не любим». И неужели, мужики, нам никто скидки не сделает, что мы в Афганистане два года парились?

– У нас не Англия, – подытожил Леха и кивнул в сторону приближающегося младшего сержанта Чайки. – Гляди, «ветеран» наш идет. Похоже, по нашу душу, опять щас припахает, птаха пернатая, – раздраженно сплюнул он на землю.

– Всем шнурам строиться! – с добродушной усмешкой шутливо скомандовал младший сержант, деловито подойдя ко взводной палатке. – По какому поводу балдеете? Или заняться вам нечем?

– Да сколько же можно чем-то заниматься! – раздраженно возмутился Максим. – После караула еще не отошли толком, а завтра на войну, сухпаи получить надо, РД собрать, оружие получить… Отдыхать-то когда?

А про себя подумал: «Ну откуда же ты взялся на нашу голову, хрен бесчувственный? Сам же был шнуром, понимаешь ведь, как мы измотаны, пожалел бы хоть немного…».

Но ошибался Максим в Егоре, не видел он его настоящего лица, глубоко скрытого за черствой «ветеранской» маской. Если бы он мог хоть на секунду заглянуть в душу к этому с виду равнодушному к чужому страданию девятнадцатилетнему воину, то, к немалому своему удивлению, Максим обнаружил бы там полное искреннего сочувствия сердце. Никто из ребят и представить не мог, какими усилиями дается Егору роль строгого «ветерана» ДШБ. Ведь совсем еще недавно он и сам был необстрелянным шнуром, замученным бессонницей и моральным давлением «небожителей». И поэтому внутренние терзания нынешних салаг ему были знакомы не по захватывающим книжкам отмазанных от армии авторов.