Девятая рота. Факультет специальной разведки Рязанского училища ВДВ - Бронников Андрей. Страница 9

Развлечение закончилось в одночасье, когда курсант седьмой роты не сумел надежно схватиться за плечи каретки, сорвался и упал. К его счастью, прежде чем рухнуть вниз, он успел преодолеть часть пути, и высота стала меньше. Однако он сильно повредил позвоночник, был комиссован и уехал домой прямо из госпиталя инвалидом. Опасные шалости были прекращены, но только лишь потому, что каретки стали пристегивать замками.

Тем временем занятия продолжались, и однажды после тридцатиминутного свободного времени Будилов построил нас, и мы вновь отправились на воздушно-десантный городок. Сейчас предстоял первый и, как оказалось, последний прыжок с парашютной вышки. Настроение у всех было приподнятое, кроме одного человека — Коли Нечипоренко.

Занятия по ТСП в Луковском лесу. Стоят (слева направо) Грузд, Дорохов, Кожмяков, Бронников, Нечипоренко, Галаев. Сидят Евтушенко (слева), Лавров С.

«Дед Нечипор» вполне оправдывал свое прозвище. Долговязый и нескладный, с пышными отвислыми усами, он выглядел гораздо старше своего возраста, а еще боялся прыжков, но это был не тот страх, что присущ каждому. Это было нечто иное, леденящее и парализующее волю. «Дед», как мог, боролся с собой, борьба эта продолжалась почти два года и, в конце концов, закончилась поражением Не-чипора — он написал рапорт и уволился. Когда он уходил, нам всем было грустно с ним расставаться.

В конце второго курса многие ушли. Ушел Вадик Ку-рашов, Леша Вечеслов, Саша Кошелев… Дело в том, что эти годы обучения шли в зачет воинской службы и после отчисления курсант мог отправиться не в войска, а прямо домой. К тому же увольнение с третьего и четвертого курсов передавалось в ведомство ГРУ и могло случиться только по решению «директора» спецназа, а это происходило крайне редко.

Во время каждого расставания легкая зависть на мгновение охватывала наши сердца, но почти сразу мы вновь возвращались к своей реальности, уже ничуть не сожалея об этом. Расположение 9-й роты было нашим домом, друзья — братьями, учеба и служба — нашей жизнью.

Погода стояла пасмурная, ветреная, но теплая. Пятый взвод недружно хромал по асфальтированной дороге. Многие, в том числе и ваш покорный слуга, натерли ноги и теперь, припадая кто на левую, кто на правую, а кто и на обе ноги, с энтузиазмом двигались по направлению к парашютной вышке.

Единственный раз за всю воинскую службу я натер мозоль, больше такого не случалось, но зато очень сильно. Рана там, в сапоге, кровоточила, но это не могло помешать малому посвящению в десантники. Кстати сказать, это не служило поводом к освобождению от зарядки и вечернего кросса.

Единственной привилегией являлся отдых во время ожидания перевязки, а еще в виде исключения можно было обуть больную ногу в тапок. В санчасти удавалось даже вздремнуть, ибо таких подраненных собственной бестолковостью было много.

Тем временем подошла моя очередь, и я начал подниматься по ступеням с одной площадки на другую и наконец оказался наверху. Высота пятого этажа повергла меня в ужас, и я стал смотреть вдаль. Оказалось, это еще страшнее, чем разглядывать своих однокашников внизу.

Наверняка высоту каждый воспринимает по-своему, но я и сейчас боюсь такого, относительно небольшого, в десятки метров от земли, расстояния. Впереди два командира отделения застегивали подвесную систему на предыдущем курсанте, а Миша Будилов стоял возле хлипкого ограждения и равнодушно посматривал вниз.

Прозвучала команда «пошел», мой однокашник исчез, и загрохотала тросовая система. Я продолжал стоять, вцепившись в металлическую балку. Будилов сказал мне что-то строгое, и тут я в ответ выдал гениальную по своей глупости фразу: «Когда мне что-то приказывают, у меня возникает чувство противоречия». Михаил сначала оторопел, а потом принялся громко хохотать. Не знаю, чем бы закончилась эта сцена, но в этот момент купол поднялся наверх и Саня Зай-ков притянул длинным фалом подвесную систему.

Дул сильный ветер, однако парашют находился с подветренной стороны, и это позволяло совершать прыжки. Пока на мне застегивали подвесную систему, я думал исключительно о том, как я смогу преодолеть себя и прыгнуть, но это оказалось излишним. Как только Будилов убрал тросик ограждения, сержанты отпустили лямки, и меня тут же стащило вниз куполом, который, как парус, был наполнен сильным ветром.

Снизу мои друзья заорали: «Ноги держи!» Полет длился секунды, и единственное, что я успел сделать, так это свести стопы вместе, и тут же упал на землю. Забыв про мозоль, тут же вскочил. Мне захотелось обратно — снова прыгнуть и снова получить горячую адреналиновую волну, но, увы, второго захода не предполагалось, и я поплелся в санчасть на перевязку.

Радостный, я шагал, прихлопывая больной ногой по асфальту, и улыбался. Сердобольный офицер, встретившийся мне по пути, спросил:

— Что, ногу подвернул на вышке?

— Никак нет! — ответил я и гордо добавил: — Мозоль натер!

В санчасти было тихо, чисто и уютно. После тридцатиминутного ожидания (а лучше бы подольше) я вошел в перевязочный кабинет и сел на топчан. Солдат-медик привычно обработал мне рану шипящей перекисью водорода и начал перевязку. Я как зачарованный смотрел на стол напротив меня. Там врач осматривал руку курсанта-выпуск-ника инженерного факультета, а точнее культю, без кисти.

Выпускники училища во время государственных экзаменов носили офицерскую полевую фуражку, полушерстяную гимнастерку, портупею, только погоны были еще курсантскими.

Китель гимнастерки курсанта валялся на топчане напротив, а сам он в тельняшке выложил руку без кисти на стол. Из незажившего пока отверстия сочилась мутноватая жидкость, врач надавливал на предплечье, и с каждым нажимом сукровица капала в эмалированную посудину.

Мы уже слышали об этом происшествии. Во время стрельб из «Мухи» курсант не успел произвести выстрел во время первого показа мишени. Для второго выстрела он должен был сменить позицию, но вместо этого он принялся складывать РПГ-18 из боевого положения в походное, что категорически запрещалось делать. Произошел выстрел, и от реактивной струи оторванная кисть отлетела назад на несколько метров.

В дальнейшем курсанту позволили сдать экзамены, получить диплом о высшем образовании и только после этого комиссовали.

В этот день я наглядно увидел, что предстоящее дело моей жизни было не только трудным, но и реально опасным. Как ни удивительно, но такого рода открытия только усиливали мое желание стать офицером. При этом я вовсе не был исключением, скорее — заурядностью в ряду более отчаянных и без преувеличения лихих парней.

Январь 1976 года, аэродром ДОСААФ г. Томска

Погода была очень морозная, но тихая. Любое дуновение ветерка могло послужить к очередной отмене прыжка. При такой минусовой температуре выброска парашютистов должна совершаться только при полном штиле.

Ранним утром еще затемно мы прибыли на аэродром, но погоды не было. В ожидании наша группа парашютистов просидела здесь до обеда. Нас покормили тушенкой, которую мы ели прямо из банок, заедали хлебом и запивали горячим чаем из армейских термосов.

А совсем недавно едва ли не весенняя погода позволила нам сделать первый прыжок. Было так тепло, что укладку парашютов провели здесь же и сдали на холодный склад. Там же хранился второй комплект куполов, которые уложили еще в Томске, в аудитории ДОСААФа.

Прыжок тогда совершился вполне удачно, и затем все остановилось на неделю. Каждый день нас привозили на аэродром, но мороз с ветром портили все дело, и вот сейчас появился шанс. После обеда ветер стих.

Я неуклюже облачался в подвесную систему, тщательно проверяя каждый карабин. Еще несколько лет назад, когда мне было лет десять или двенадцать, я оказался свидетелем того, как разбился парашютист.

Аэроклуб тогда находился в черте города, и из моего района часто можно было видеть, как Ан-2 совершает выброску парашютистов. В тот день мы сидели с пацанами на сугробе и считали распускающиеся в небе купола. Как правило, их было восемь, но сейчас раскрылось только семь и одна маленькая черная точка — парашютист — камнем падала вниз. Потом точка скрылась за домами — и все.