«Пятая колонна» Советского Союза - Шамбаров Валерий Евгеньевич. Страница 22

В 1933 г., после голодомора, Сталин вмешался и для выправления положения в экономике — прекратил героический, но надрывный и болезненный штурм первой пятилетки. Просто объявил, что она уже выполнена досрочно, за четыре года и три месяца. Конечно, генеральный секретарь слукавил. Планы пятилетки подзуживались шапкозакидательскими лозунгами, несколько раз повышались: председатель Госплана Куйбышев страдал тяжелым пьянством и подогреть его энтузиазм было не трудно. А Сталин для выводов о перевыполнении допустил подтасовку. Взял лишь первые, минимальные цифры планов, и не по объему производства, а по стоимости продукции, которая регулировалась государством.

На самом деле план выполнен не был. Но даже столь ярый антисоветист и русофоб, как Я. Грей, был вынужден признать, что «первый пятилетний план по масштабам и достижениям являлся величайшим планируемым экономическим предприятием за всю историю человечества». Сверхусилиями, энтузиазмом, огромным расходом средств и ресурсов Советский Союз совершил гигантский прорыв по созданию собственной промышленной базы. Россия после революционного крушения снова начала производить собственную технику, оборудование, могла совершенствовать вооружение. Главная цель и впрямь оказалась достигнута. Экономика могла теперь развиваться уже на собственной основе, эволюционно, а не революционно. Так что Сталин нашел очень умный ход, чтобы свернуть штурмовую кампанию.

Планы второй пятилетки составлялись куда более взвешенные и реалистичные. Страшный урок голодомора заставил Сталина обратить более пристальное внимание и на безобразия в деревне. Был разработан новый устав сельскохозяйственной артели с увеличением приусадебных участков и прочими послаблениями. Часть раскулаченных вернули из ссылок. Пересматривали дела, освобождали и снимали судимости многим из тех, кто был осужден в ходе коллективизации, по обвинениям во «вредительстве». Зато в партии прошли очень большие чистки — за двурушничество, карьеризм, шкурничество, моральное разложение, злоупотребления, из нее повыгоняли 18 % коммунистов.

XVII съезд партии в январе-феврале 1934 г. назвали «съездом победителей». Объявлялось, что материально-техническая база социализма построена, оппозиций больше нет, восторжествовала единая линия. Да и жизнь в стране стала ощутимо улучшаться. Вступали в строй новые предприятия. На прилавках появлялись прежде дефицитные промтовары. О роскоши никакой речи не было и быть не могло, но после нищеты 20-х люди хотя бы смогли одеться и обуться (впрочем, зависимость от иностранцев еще сохранялась, от нее СССР смог избавиться лишь к 1937 г.). Заработали механизмы колхозов, в сельское хозяйство поступали трактора и другая техника. Это тоже каждый почувствовал на себе: были отменены продуктовые карточки, уходили в прошлое хвосты за хлебом и угроза голода.

Однако обозначилось и явление другого рода — культ личности Сталина. Кто его внедрял? Нет, не Иосиф Виссарионович. К славословиям он относился брезгливо. Внедряли те же оппозиционеры! На XVII съезде не кто иной, как Бухарин, величал Сталина «фельдмаршалом войск пролетариата», а Каменев заявлял: «Эра, в которой мы живем, войдет в историю как эра Сталина». Из желания подольститься? Наверное, имелась и более важная подоплека. Насаждение культа личности позволяло связать персонально с фигурой Сталина все беды, жертвы, потрясения. Все прошлые катастрофы — и будущие тоже…

Но уже вскоре, 1 декабря 1934 г., произошел трагический случай, разрушивший иллюзию «победителей». Случай, от которого стали раскручиваться совершенно неожиданные последствия. В Ленинграде, прямо в коридоре Смольного, где располагался обком партии, некто Николаев застрелил Сергея Мироновича Кирова. Он принадлежал к той же когорте советского руководства, что и Сталин.

Убежденный коммунист, но патриот. Проявил прекрасные организаторские способности, всегда выступал верным генеральному секретарю, и тот продвигал его в качестве «своего» человека.

В Ленинграде Киров сменил Зиновьева. Причем по контрасту с Зиновьевым приобрел здесь огромную популярность. Рабочие полюбили его. Чувствовали «своего». Видели, что Киров искренне заботится о них, не жалеет сил для улучшения их благосостояния, налаживания производства заводов, благоустройства города. Его и Сталин полюбил, они были личными друзьями. Во время приездов в Москву Киров останавливался дома у Иосифа Виссарионовича. Он был единственным из партийных лидеров, кого Сталин приглашал с собой попариться в бане. Сергею Мироновичу он безоговорочно доверял, привлекал его для выполнения тех или иных ответственных поручений: организовать единый Комитет по заготовкам после голодомора, расследовать бедствия, которые подручный Свердлова и Троцкого Голощекин учинил в Казахстане. По инициативе Сталина Киров был введен во все руководящие органы партии — Политбюро, Оргбюро и Секретариат, стал фигурой высшего ранга. Предполагалось и дальнейшее его повышение, перевод в Москву.

Его убийство потрясло Иосифа Виссарионовича. В тот же день, 1 декабря, вышло постановление правительства, вводившее ускоренное следствие и судопроизводство по делам о терроризме, немедленное исполнение смертных приговоров по таким делам. Хотя в действительности подоплека преступления была не только политической. Или кто-то постарался, чтобы убийство выглядело «не политическим». У Кирова имелись некоторые «слабости». Он увлекался женщинами, крутил романы с балеринами, секретаршами. Правда, такое поведение в определенной мере было объяснимо. В свое время Сергея Мироновича, как и многих других видных большевиков, каким-то образом окрутили с еврейкой — Марией Маркус. Она была значительно старше мужа, а с годами стала проявлять признаки психической ненормальности.

Очередной пассией Кирова стала латышка Мильда Драуле, жена Николаева, неуравновешенного коммуниста-неудачника. Он был одним из клевретов Зиновьева, делал карьеру под его крылом, а в ходе борьбы с оппозицией был уволен с работы. А тут еще и жена изменила с главным обидчиком, собиралась подать на развод. Николаева (возможно, не без участия жены) ждало назначение в провинциальную Лугу… В общем, напрашивался чисто «бытовой» мотив. Но когда Сталин, приехавший в Питер, лично взял под контроль расследование, обнаружились подозрительные вещи. Николаева уже дважды задерживали сотрудники НКВД, один раз рядом с квартирой Кирова. Задерживали с револьвером — и отпускали. О том, что на Кирова готовится покушение, доносила осведомительница Волкова — ее сигнал оставили без внимания. А в день убийства телохранитель Борисов далеко отстал от Кирова, заговорил на проходной с охранником. Когда его везли на допрос, случилась авария. Борисов погиб, разбив голову, а кроме него, никто не пострадал.

Эти обстоятельства не получили однозначного объяснения до сих пор. Но Сталин получил все основания не верить в версию личной мести. И не поверил. Приказал применить к Николаеву методы «кнута и пряника», писал: «Кормите его, чтобы он окреп, а потом расскажет, кто им руководил, а не будет говорить, засыпем ему — все расскажет и покажет». Причем чекисты еще и пытались противодействовать участию в следствии сталинских представителей! Не давали им материалы дела, не допускали к допросам. Иосифу Виссарионовичу пришлось звонить Ягоде и пригрозить: «Смотрите, морду набьем!» Кстати, это опровергает клевету Троцкого и Хрущева о причастности к убийству Сталина. Все факты показывают, что он был заинтересован в выяснении истины, а не в ее сокрытии.

Но «засыпать» Николаеву не потребовалось. Этот неврастеник вел дневник, накануне покушения писал «политическое завещание». В дневнике были найдены фамилии видного зиновьевца Котолынова, троцкиста Шатско-го. И открылось, что подпольные кружки зиновьевцев и троцкистов по-прежнему существуют, что в Ленинград приезжали эмиссары Зиновьева из Москвы — Гертик, Куклин, Гессен. В этих кружках обсуждалось, как будет развиваться политическая ситуация. Например, утверждалось: «В случае возникновения войны современному руководству ВКП(б) не справиться с теми задачами, которые встанут, и неизбежен приход к руководству страной Каменева и Зиновьева». Охаивались грехи правительства, перемывались кости Сталину и его соратникам, дескать, «все зло от них». И в этих же кружках вращался Николаев, подкрепляя личное озлобление «высокими идеями». Он писал в «политическом завещании»: «…Я веду подготовление подобно А. Желябову… Привет царю индустрии и войны Сталину…».