Арифмоман. Дилогия (СИ) - Рудазов Александр. Страница 14

А служить придворному волшебнику — это вообще везуха. Остальные пажи точно обзавидуются.

— Мэтр, а сколько вам положили жалованья? — жадно спросил Еонек.

— Регентер в день, — ответил Эйхгорн, размышляя о своем.

— Золотой или серебряный?

— Забыл спросить.

— Наверное, золотой, — рассудительно сказал паж. — Серебряный регентер — это очень мало для волшебника. У меня дядя столько получает.

— А кто у тебя дядя?

— Десятник королевской пехоты. Нет, для пехотного десятника серебряный регентер — это хорошее жалованье, но для волшебника — совсем маленькое.

Эйхгорн хотел было спросить, насколько золотой регентер дороже серебряного, и какой вообще у этой валюты курс, но вовремя себя оборвал. Будет подозрительным, если он начнет расспрашивать о вещах, которые здесь известны даже малым детям. Сам понемногу разузнает, окольными путями.

Вообще, Эйхгорн решил поменьше раскрывать рот, зато уши держать на макушке. Любая информация может пригодиться, любая мелочь — оказаться полезной.

Резиденция придворного волшебника размещалась в башне. А башня — на отшибе, отдельно от остальных строений. Такой узкий и высокий каменный цилиндр, увенчанный нехилым набалдашником.

Камням, из которых он был сложен, явно исполнилось уже немало лет, многие потрескались, какие-то вообще вывалились. Фундамент от времени просел, порог наполовину ушел в землю. Одного взгляда на это хлипкое сооружение хватило Эйхгорну, чтобы проникнуться к нему неприязнью.

Но ничего другого у него не было.

Паж некоторое время корячился у дверной ручки, но так и не справился. Доски совсем рассохлись, а петли заржавели — в башню никто не входил с тех пор, как умер прежний волшебник. Только с помощью Эйхгорна мальчишке удалось наконец распахнуть дверь.

За ней оказалась крохотная пыльная лестничная площадка. И лестница — очень крутая и длинная, вьющаяся винтом до самого верха. Взбираясь по ней, паж не переставал трещать, рассказывая о прежнем волшебнике. Сам Еонек почти его и не помнил — мэтр Гвенью умер до того, как мальчишку взяли в пажи. Но он охотно передал Эйхгорну все, что слышал от других слуг.

— Говорят, он помер, когда купался, — поделился Еонек. — Пришли к нему утром — а он сидит в бадье, голый совсем и холодный уже. Старый был совсем.

— А как он выглядел? — без интереса спросил Эйхгорн.

— Да я его видел-то пару раз, и то издалека — когда он книги из окна швырял.

— Швырял из окна книги?.. — удивился Эйхгорн. — Зачем?

— Да он совсем спятил к старости. Весь последний год даже из башни не выходил — все время сидел тут, колдовал что-то, а иногда распахивал окно, вопил и швырялся книгами. Весь двор был в страничках.

Эйхгорн мысленно сделал зарубку на память. Эксцентричность и дикие выходки волшебнику не возбраняются. Возможно, даже будут больше уважать.

— Прежний король его выгнать хотел, да жалел, — тут же опроверг его размышления паж. — Куда бы мэтр Гвенью подался? Да и на его место никого больше не было…

На лестнице царила кромешная тьма. Еонек притащил с собой факел, но Эйхгорн вместо этого зажег фонарик. В отличие от короля, мальчишка глядел на земную технику восторженными глазами, а на полдороге наконец собрался с духом и попросился тоже попробовать. Эйхгорн доверил ему фонарь с облегчением — и без того было тяжело подыматься с рюкзаком по крутым ступеням.

Заполучив фонарик, паж сразу умчался вперед. Сверху доносился звенящий голос и мелькал электрический свет. В полуразрушенной средневековой башне он смотрелся чертовски чужеродно.

— Сюда, мэтр! — позвал Еонек. — Осторожно, тут люк!

Эйхгорн сделал последний шаг и очутился в своих новых апартаментах. Он сразу оценил их достоинства — обилие света и великолепный вид. Город явно расположен на холме, а эта башня в нем — самое высокое здание.

И панорама открывается просто потрясающая.

К сожалению, этим достоинства жилища исчерпывались. Комната оказалась очень просторной, но заваленной всяким хламом и продуваемой всеми ветрами. Дверей как таковых не было — только люк в полу… даже два люка. Из одного Эйхгорн только что поднялся, а открыв другой, обнаружил, что смотрит в пропасть.

Мусоропровод, что ли?

Зато окон целых четыре — на все стороны света. Стекол нет, ставней нет — в плохую погоду здесь явно будет неуютно. Карнизы выступают далеко, так что дождь внутрь попадать не должен, но подоконники грязные, усеянные птичьим гуано. Повсюду пыль, копоть и запустение. Углы заросли паутиной.

Несколько лет назад Эйхгорн общался с человеком, также страдающим обсессивно-компульсивным расстройством, но у него это была мания порядка. Он все делал строго по часам, расставлял книги по алфавиту, упорядочивал и систематизировал каждую мелочь. В его доме царила атмосфера операционной — и в этой комнате он бы забился в истерике.

По счастью, у Эйхгорна всего лишь арифмомания. Он никогда не испытывал неприязни к мусору и беспорядку. Да и вообще был крайне неприхотлив в том, что касалось личных удобств.

Конечно, потом он непременно классифицирует все свое новое имущество, измерит площадь и объем помещения, пересчитает камни в стенах… но это нормально. Все так делают, въезжая в новое жилище.

А сейчас Эйхгорн просто осматривался. Мысленно он присвоил этой хибаре две… нет, одну звезду. Вряд ли здесь кто-то будет ежедневно убираться. Вряд ли здесь кто-то вообще когда-либо убирался.

— Мэтр, я сейчас вычищу тут все! — словно услышал его мысли паж.

Не дожидаясь ответа, Еонек умчался. Эйхгорн бросил рюкзак на пол и покачал головой. Меблировка старая, ветхая, разве только не рассыпается. Если хоть одному предмету здесь меньше двадцати лет, Эйхгорн сильно удивится.

Кровать. Узенькая, жесткая, заваленная пыльными шкурами. Наверняка полно насекомых.

Стол. Огромный, массивный, покрытый застарелыми пятнами разных цветов. Множество вмятин и отверстий — справа вообще не хватает большого куска. Выглядит так, словно кто-то просто отгрыз кусок столешницы, приняв ее за лепешку.

Ну и дурной же народ здесь живет.

Стулья. Два. Явно шли в комплекте со столом — такая же древесина, такой же стиль.

Кресло. Одно. Большое, пыльное, с резными подлокотниками в виде голов какой-то рептилии. Накрыто грязной рогожей.

Шкаф. Старый, трухлявый, занимает полстены и наполовину загораживает одно из окон. Эйхгорн насчитал в нем двадцать три отделения — от двери в рост человека до ящичка размером с котенка. Пять дверец отсутствуют, выставляя содержимое напоказ, еще три висят на соплях. Одна заперта на ключ, причем самого ключа нигде не видно.

Бадья. Большая деревянная бадья для купания — видимо, та самая, в которой умер прежний жилец. Совсем рассохлась, а на дне устроила гнездо целая семья пауков.

Гора шкур на полу. Вероятно, они заменяют ковер, но навалены неровно, где-то собравшись в настоящие холмы, а где-то открывая голый камень. Ступать по ним было страшновато — Эйхгорн подозревал, что шкуры обитаемы.

Камин. Единственная вещь в комнате, выглядящая достойно. Облицован цветным мрамором, похож на ворота в роскошный особняк… очень маленький особняк. Внутри дровница в форме сплющенной колонны, сверху резные панели и две статуэтки каких-то кошачьих. Решетка витая, похожая на переплетение дубовых ветвей. К стенке прислонены кочерга, ухват и клещи, рядом висит решето, а внутри — закопченный чугунный котел литров на пятьдесят.

Эйхгорн взял на заметку позднее измерить объем точно.

Зеркало. Грязное, мутное, с большой трещиной в правом нижнем углу, но вполне сносно отражающее. Эйхгорн взглянул на свою хмурую физиономию, оценил заметно удлинившуюся щетину, высунул язык и осмотрел полость рта. Он уже двое суток ходит с нечищеными зубами — это совсем никуда не годится.

Торшер. Не электрический, разумеется, а свечной. Такой большой напольный канделябр с тремя рожками. В центральном торчит оплывший и почерневший огарок, боковые пусты.

Не упомянут остался только один предмет обстановки. Часы. Старые, пыльные, давно сломанные. Стрелок нет, а на циферблате не двенадцать делений, а двадцать шесть. Видимо, в местных сутках двадцать шесть часов.