Рискованное приключение (ЛП) - Эшли Кристен. Страница 79

— Я не такой, как те мудаки, — прорычал он так тихо, что я едва расслышала.

У меня в животе екнуло, и я прошептала:

— Макс...

— Никогда не вздумай принимать меня за одного из тех мудаков.

— Я...

— Я не знаю всего, что они сделали, я только вижу, как это отразилось на тебе, и я, Нина, не один из этих мудаков.

— Хорошо, — мягко сказала я.

— Поверить не могу, что, после того как я заботился о тебе, когда ты болела, после этой недели, после сегодняшнего дня, после сегодняшней ночи, ты можешь так думать обо мне.

Даже перед лицом его явного гнева, я выпрямила спину.

— Ты не понимаешь.

— Объясни мне.

— Всегда все начинается хорошо.

— Да?

— А потом становится плохо.

— И?

— Иногда — очень плохо.

— Ты думаешь, что я стану изменять тебе, обманывать тебя, бить?

— Я не знаю.

Лицо Макса помрачнело еще больше, и он снова прищурился и крепко сжал меня в руках.

— Ты не знаешь? — спросил он.

— С ними я тоже не знала.

— Господи, Нина, я хоть чем-нибудь дал понять, что могу поступить так с тобой, с любым человеком?

Вообще-то, нет.

Конечно, оставался еще небольшой вопрос насчет его умершей жены, о которой он мне до сих пор не рассказал. Как и о большей части своей жизни. При том, что я рассказала о своей предостаточно. Фрагменты моей жизни сами оказывались у его порога, проскальзывали в телефонных разговорах, которые он слышал, или вырывались в моменты моего гнева.

Чтобы объяснить ему эту идею, я сказала:

— Я даже не знаю, сколько тебе лет.

— Да, это потому, что ты никогда не спрашивала. Я тоже не знаю, сколько тебе лет, но я хотя бы спросил.

К сожалению, надо признать, что он прав.

— В чем дело? — спросил Макс, когда я не ответила.

— Что, прости?

— При чем тут мой возраст?

— Я просто указываю, что мы едва знаем друг друга, и, больше того, ты не очень-то много рассказываешь о себе.

— Я ничего не скрываю, Герцогиня, в отличие от тебя. Ты чертовски скрытная, а когда не скрытная, то сдержанная.

Теперь я прищурила глаза и огрызнулась:

— Неправда.

Хотя я знала, что так и есть.

— Правда. Сколько тебе лет?

— Тридцать шесть, — тут же ответила я, и его лицо внезапно прояснилось.

— Что?

— Мне тридцать шесть лет.

— Господи, — пробормотал Макс, снова мрачнея.

— Что?

— Тебе нет тридцати шести.

Мгновение я смотрела на него, потеряв дар речи не только от его слов, но и от его твердого, уверенного тона.

— Есть.

— Ты думаешь, я разочаруюсь, если ты скажешь, что тебе тридцать шесть?

Что он имеет в виду?

— Мне тридцать шесть! — огрызнулась я несколько громче, чем необходимо.

Макс хмуро разглядывал мое лицо, а потом спросил:

— Серьезно?

— Да! — снова огрызнулась я и толкнула его в грудь, чтобы уйти.

Макс только крепче сжал руки.

— Нина.

Я перестала вырываться и сердито уставилась на него.

— Очевидно, раз уж мой возраст — такое разочарование, то мне следует сейчас же уехать.

Он еще крепче сжал руки, но поднял лицо к потолку сауны.

— Дай мне терпения, — пробормотал он, глядя в потолок, и я снова начала толкать его, так что он опять посмотрел на меня. — Перестань вырываться, Герцогиня.

— Пусти.

— Нет.

— Отпусти меня! — заорала я. Макс снова встряхнул меня, но я продолжала толкаться.

— Ты не выглядишь на тридцать шесть, — сказал он мне.

— Пусти меня.

— На тридцать, в самом крайнем случае.

— Макс, отпусти!

— Я просто удивился. Удивился настолько, что не мог поверить.

— Пусти меня!

— Хочешь знать, сколько лет мне?

Я прекратила толкать его, поскольку это было бесполезно, а Макс, кажется, твердо решил продолжать разговор. Если я чему и научилась за прошедшую неделю, так это тому, что, если Макс что-то решил, он это сделает.

Так что я снова сердито зыркнула на Макса и сказала:

— Не особенно.

Он не обратил на это внимания и объявил:

— Тридцать семь.

Он старше меня. Это хорошо. Не то чтобы имело значение, если бы он оказался младше. На самом деле это вообще не имело значения, потому что мне все равно.

— День рождения восьмого мая, — продолжил Макс, вмешавшись в мои мысли.

— Замечательно, — язвительно протянула я, хотя на самом деле так и было, потому что он оказался старше меня не на год, а на полтора, и до его дня рождения оставался всего месяц.

— Папа умер, когда мне было двадцать девять. Этот дом я строил шесть лет.

И это тоже замечательно. Шесть лет — долгий срок. Он, должно быть, тоже твердо решил его построить.

Но я все равно продолжала молчать.

— Он умер от рака. Болезнь обнаружили, когда мне было шестнадцать. Папа боролся тринадцать лет, прежде чем рак его одолел.

Это тоже было замечательно, хотя и грустно, но еще и воодушевляло.

И все-таки я потребовала:

— Замолчи.

Макс меня проигнорировал.

— Не знаю, почему Ками такая стерва. Насколько я помню, она всегда была такой. Мама, она испортила себе жизнь, расставшись с отцом, потому что всегда его любила. Они постоянно ругались, можешь поверить? Даже когда развелись. Но она всегда любила его. Она сказала мне это после его похорон. Его смерть ее сломала. Она была такой упрямой, такой гордой, что позволила своей жизни ускользнуть. Жить в одном городе с любимым мужчиной всю жизнь, но всего восемь лет вместе с ним. Теперь она очень жалеет об этом.

Не желая, чтобы откровения Макса пробили брешь в моей обороне, я уцепилась за его слова и упрекнула:

— Ты намекаешь на то, что я гордая и упрямая?

— Не думаю, что ты гордая, детка, но чертовски упрямая.

— Я не упрямая.

— Охренеть какая упрямая.

— Нет, не упрямая.

— Если ты не упрямая, то почему час назад ты впустила меня, практически умоляла об этом и крепко держалась за меня, а сейчас делаешь все, что в твоих силах, чтобы выставить меня обратно?

На этот раз я проигнорировала его и предложила:

— Давай поговорим о твоей маме.

Макс раздраженно стиснул зубы из-за того, что я сменила тему, и спросил:

— Что ты хочешь знать?

— Может, ты объяснишь, как так вышло, что ты уже успел позавтракать и поужинать с моей мамой, которая живет в Аризоне, а я ни разу не встретилась с твоей мамой, хотя она живет в пятнадцати минутах пути?

— Герцогиня, ты, возможно, не заметила, но мы вроде как были заняты.

Меня ужасно раздражает, когда он оказывается прав.

— Кроме того, твоя мама сама явилась к порогу, а потом осталась, — продолжил Макс.

Да, ужасно раздражает, когда он прав.

Макс продолжил:

— Не говоря уже о том, что ты успела дважды повстречаться с Ками, и я посчитал, что пока с тебя хватит моей семьи. Я пытаюсь найти способы убедить тебя остаться, а не дать причины сбежать.

Тоже хороший довод.

— Может, нам лучше закончить этот разговор и вернуться к расслаблению, — предложила я невозможное. Я больше никогда не смогу расслабиться.

— Объясни мне кое-что, детка. Почему ты всегда хочешь закончить разговор, когда я выигрываю спор?

Я решила быть честной:

— Потому что, когда ты прав, ты еще более невыносим, чем обычно.

Макс уставился на меня, удивившись моей честности, а потом откинул голову, расхохотался и одновременно сгреб меня в объятья и прижал к своей потрясающей, скользкой от пота груди.

— Боже, до чего ты хорошенькая, — пробормотал он, когда отсмеялся, и устроил мою голову у себя на плече.

— Последний раз предупреждаю, Макс, перестань называть меня хорошенькой, когда я на тебя сержусь, — потребовала я, и он снова засмеялся.

Я пихнула его в грудь.

Он позволил мне отстраниться, но неожиданно приподнял, повернул так, чтобы я оседлала его, и сдернул с меня полотенце.

Я прикрыла грудь руками и рявкнула:

— Макс!

Одной рукой Макс удерживал мое бедро, прижимая к себе, а второй зарылся в мои волосы.