Твое имя после дождя (ЛП) - Альварес Виктория. Страница 86

— Что ж, остается надеяться, что ты прав и, что твоя встреча с женой это не просто галлюцинация, — предупредил его Лайнел, кивая в сторону занимавшегося на горизонте рассвета. — В противном случае, это последнее утро Эйлиш.

Глава 37

Тот же самый рассвет медленно проникал сквозь прутья решетки на окне, словно скользкие пальцы, желающие пробежать по ее телу прежде, чем она достанется палачу.

Казалось, ночь длилась целый век. Эйлиш всю ночь просидела в одной и той же позе — опершись спиной о стену и уставившись глазами на железную дверь, отделяющую ее от свободы. В течение последних нескольких часов ее одолевала такая буря самых разных эмоций, что к утру, девушка была слишком опустошена, чтобы о чем-то думать. Она едва смогла поприветствовать мать Агнес и сестру Кэтрин, вошедших в камеру ровно в девять, вооруженные Библиями и пытающиеся выглядеть душеспасительно, но встревоженный взгляд сестры Кэтрин не оставлял надежды. Эйлиш хотелось броситься ей в объятия и разрыдаться, но все, что она смогла, так это спросить, что ее ждет после того, как все закончится.

Эйлиш все бы отдала, чтобы остановить калейдоскоп страшных картин в воспаленном мозгу. Глаза щипало от недосыпа, но в воображении по-прежнему представали сцены того, как килменхэмские стражники берут ее на руки, освободив шею от веревки, несут во двор тюрьмы и хоронят там вместе с остальными казненными преступниками. Было странно думать о том, что через пару часов произойдет с телом, которое все еще подчинялось ей.

Мать Агнес тихо бормотала «Ave María» и «Отче наш», но Эйлиш не в состоянии была ее слушать. А если ее не похоронят? А если ее тело отдадут медицинскому факультету для препарирования, как это произошло в одном из прочитанных ею романов? Что будет с ее матерью, если она не сможет взять ее с собой в Киркёрлинг, чтобы иметь возможность, хотя бы орошать слезами ее могилу? Она дрожала, воображая над своим телом сотни и сотни студенческих лиц, наблюдающих, как преподаватель вонзает в нее свой скальпель. До сих пор никто никогда не видел ее раздетой, даже Оливер…

Она сглотнула и закрыла лицо руками. Все, хватит, она сойдет с ума, если продолжит в том же духе. Сестра Кэтрин заметила ее реакцию и, пока мать Агнес продолжала свои монотонные молитвы, подошла, села рядом и обняла девушку за плечи. Ее рука на мгновение вошла в контакт с кожей Эйлиш: праведные дни, безупречный головной убор, крошечные вышитые одежки для сирот и далекое воспоминание о юноше, выбравшем другую и которого Кэтрин хотела забыть, спрятавшись за монастырскими стенами. Эйлиш хотела было преклонить голову на ее плечо, но услышала знакомый звон ключа по ту сторону двери.

Появился мощный силуэт одного из стражников. Сердце девушки перевернулось, увидев, что тот явился не один: его сопровождал начальник тюрьмы, двое сотрудников, которые работали с ней, капеллан, который должен был оставаться рядом с ней во время казни и еще один, незнакомый ей человек. Палач? Это его руки затянут вокруг ее шеи веревку?

— Время пришло, — объявил начальник, пока его подчиненные подходили к девушке. — Надеюсь, вы хорошо отдохнули, мисс О’Лэри? Как вы себя чувствуете?

Он спросил об этом так, словно они встретились у дверей ее дома и собирались в театр. Наверняка, это был стандартный вопрос, который начальник тюрьмы задавал сотням узников. Эйлиш не знала ни как смогла подняться на дрожащие ноги, ни как ей завели руки за спину, чтобы связать запястья веревкой. Жесткое трение вернуло ее к реальности (женщина, убившая собственную сестру, другая, практиковавшая аборты в подвале недалеко от порта, парень, укравший часы), но все, что она сделала, это с испугом посмотрела на монахинь. Обе встали рядом с ней, сестра Кэтрин беззвучно плакала, а мать Агнес заверила, что они пойдут в часовню помолиться за ее душу.

Когда осталось совсем немного до полудня, начальник тюрьмы отошел в сторону, чтобы Эйлиш вывели из камеры. Девушка медленно пошла под конвоем вслед за служащим по тому же коридору, по которому накануне ее вели в зал суда. Дальше к удивлению Эйлиш, маршрут изменился. Они пошли не вниз по железной лестнице, а повернули и пошли по другому коридору, который упирался в двойные двери. Здесь ее остановили, и она спросила сопровождающих, что происходит. Разве судья Дрисколл не приговорил ее к казни перед зданием тюрьмы? Почему ее остановили, если она не ошибается, на том же этаже, где была ее камера?

Ответ она узнала, как только распахнули двери. Она узнала, как только полуденный свет ослепил ее, и Эйлиш поняла, что находится на балконе, расположенном на главном фасаде Килменхэма, прямо над барельефом с пятью змеями, венчавшим вход в узилище. Шум, который она слышала, идя по коридору, оказался гулом тысяч голосов людей, собравшихся у дверей тюрьмы, чтобы посмотреть, как повесят убийцу Реджинальда Арчера. Огромный двор превратился в кипящий котел из мужчин, женщин и детей, а прутья решетки, окружавшей Килменхэм, едва были видны из-за повисших на ней мальчишек. Когда дублинцы увидели, наконец, преступницу, о которой говорили все газеты, раздался оглушительный рев толпы.

Оглушенная Эйлиш видела все и ничего одновременно. Она окинула взглядом бушующее море открытых ртов, бросающих в нее обвинения и оскорбления; люди начали хлопать в ладоши, предвкушая грядущее зрелище. Вдруг ей удалось вычленить из бурлящей толпы два знакомых лица, одно из которых она меньше всего хотела бы увидеть. Оливер изо всех сил пытался пробраться к балкону, но его попытки были почти бесполезны, чтобы он ни делал, сдвинуть с места огромную массу зевак было практически невозможно. Кто-то дергал юношу сзади, пытаясь его удержать — это был его друг Август. Эйлиш резко выдохнула.

«Нет, — подумала девушка, чувствуя, как внутри поднимается паника в тот момент, когда они встретились взглядами. — Я не хочу, чтобы ты это видел, Оливер! Уходи, пока не поздно!»

Почувствовав удар в лицо, Эйлиш вскрикнула, а толпа взорвалась новой волной воплей. В девушку начали швырять самыми различными предметами и камень попал прямо в щеку.

Она обернулась в сторону агрессора и онемела, узнав мать Майкла Эша недалеко от балкона с улыбкой, искажающей пересохшие губы и мстительным блеском в глазах. Один из приставов подал сигнал охранникам, стоящим у ворот Килменхэма, оттеснить толпу немного назад, чтобы освободить место под балконом. В глазах Оливера застыли слезы ярости и отчаяния, а Август пытался ему что-то втолковать.

В воспаленном сознании Эйлиш вдруг ясно всплыли обещания, которые Оливер шептал ей в пещере: «Когда я произнесу твое имя после дождя, оно будет звучать по особому, — сказал он тогда, — словно все эти годы звук твоего имени хранился на моих устах в ожидании того, что его произнесут, наконец, в полный голос». Теперь она точно знала, что это были лишь мечты: он забыл ей сказать, что буря не будет длиться вечно.

Тем временем, Эйлиш услышала, как один из конвоиров начал что-то громко говорить, но она была не в состоянии воспринимать его слова. Остальные, похоже, его все-таки услышали, судя по пробежавшему по толпе шепоту. Все затаили дыхание, увидев как палач взялся за конец болтающейся на ветру веревки, чтобы обернуть ее вокруг шеи приговоренной к смерти.

Буря совершенно диких ощущений обрушились на девушку так, что она едва не потеряла сознание. Словно весь животный ужас тех, кто был повешен этой самой веревкой, сконцентрировались в каждой ее частичке: грабитель, застреливший в упор хозяина обчищаемого им дома; мужчина, изнасиловавший в порту шестилетнюю девочку… Парализованная своими ощущениями, Эйлиш снова нашла глазами Оливера, чувствуя, как горячие капли крови стекают из раны, нанесенной миссис Эш.

— Я люблю тебя… — произнесла она сквозь слезы. И снова шепот пронесся по множеству зрителей, а несколько человек, молодые женщины, начали вслух просить милосердия, многие другие пытались определить, кому были предназначены эти слова.

Палач слегка затянул петлю, и Эйлиш пришлось смотреть на оскорбительно чистое небо, так как веревка мешала снова склонить голову. Следующие несколько секунд длились, казалось, целую вечность, но вот, наконец, прозвучал лязг открывающегося под ее ногами люка, и тело провалилось в пустоту.