Жили-были (СИ) - Риз Екатерина. Страница 33

Дело в уюте, рядом с Ликой его не было. Она освещала всё вокруг, ослепляла своей красотой, но потонуть в этом свете не хотелось. И в доме её уюта не было. Просторно, светло, с претензией на шик, остатки прежней роскоши, жизни с бывшим мужем. И всё в её доме чисто, всё на своих местах и как-то по-девчачьи. И Лику злило, когда он это равновесие разрушал. Когда второпях раскидывал свои вещи, накидывал в ванной полотенца, постоянно думал, что поесть или громко разговаривал по телефону, когда она занималась йогой. А это было её любимое времяпрепровождение, и угодить в неудачный момент было очень легко. Находясь долго в квартире один на один, вне постели, они начинали друг другу мешать. Ефимова раздражало всё то, что дело Лику счастливой и умиротворённой. Чистота в её доме, кукольная и неприкосновенная, вечно пустой холодильник, холодный свет и непрозрачные шторы на окнах, а ещё хруст этих ужасающих хлебцов, когда Лике приходило в голову пообедать. Она грызла их, как самый милый в мире кролик, но безумно раздражала Толю в этот момент, он даже из комнаты выходил. И поэтому вполне ясно осознавал, что не смотря на все свои воспоминания, фантазии, мечты и сексуальное влечение, жить с Ликой он бы не хотел. Слишком хорошо знал себя. Вот такого, каким Лике не особо нравился: мрачного, впадающего в раздражение порой от усталости и голода. Понимал, что лишь красотой и дельфиньим телом в постели, долго сыт не будет.

Да и не сказать, чтобы он Ликой бредил. В город ехал с определённым настроем, планами, увидел её и снова на какой-то момент потерял разум. Захотел до умопомрачения. Странно, что не затащил в какой-нибудь тёмный угол прямо там, в ресторане, но нет, утерпел. Вот только он уже не юнец, переполненный тестостероном до краёв, способный на сексуальные марафоны и небывалые подвиги в постели. И, хотя, считал себя мужчиной здоровым и полным сил, но этих самых сил хватило на неделю рекордов. А потом пришла усталость, пришло отрезвление и понимание того, что пока он в постели Лику впечатляет, дела стоят и с места не двигаются. А в последнее время и вовсе в голову лезли мысли о другой.

Сашка.

Признаться, он совсем о ней не думал, когда решил вернуться в город юности. Нет, не забыл, все эти годы нет-нет да вспоминал, но возвращаясь, он вновь мечтал о её сестре. Он представлял Лику, какой она стала, гадал — замужем или нет, пытался представить её серьёзной, замужней женщиной, возможно, матерью, но ничего из этого не сбылось. И в глубине души, Толя совсем не удивился. Поразился бы как раз серьёзности и материнству, это он уже сейчас осознавал. А вот Санька, повзрослевшая, изменившаяся, с серьёзным взглядом, вполне вписывалась в роль матери. Удивляло, что одиночки. Непонятно, куда мужики смотрят. Сашка никогда не была ослепительной красавицей, как сестра, но в ней как раз было то, чего не хватало Лике. В Сашке был, жил, вокруг неё царил уют. Незримый, необъяснимый, но некоторым женщинам это даётся свыше, как особый дар. Рядом с ними тепло. И что Толя помнил о Саше, так это то, что рядом с ней комфортно и приятно. Она была младше, она была маленькой, её хотелось усадить к себе на колени и бесконечно тискать, как щенка. Тогда он не думал о том, что хочется её целовать, любить, эти мысли казались едва ли не кощунством по отношению к его «малышу». И лишь однажды он позволил себе переступить черту, за что чувствовал себя виноватым очень долго. Потому что Саню нужно было любить и брать на себя ответственность, а он был занят собой.

Зато сейчас она, как неприступная скала. Маленькая, смелая женщина. Самодостаточная, переборовшая все трудности, и взгляд, как бритва. Именно её взгляд Толю за душу и цеплял. Он никак забыть его не мог, несмотря на то, что рядом постоянно присутствовала серьёзная отвлекающая причина. А он думал о Саше. Как она смотрела на него при первой встрече, со сдержанностью и в то же время со злостью, которую старательно маскировала. Но у неё не слишком удачно получалось. Но её уверенность дала повод думать, что за её спиной кто-то есть, в том смысле, что любимый ею и способный дать ему, Ефимову, по морде. При желании этой маленькой, красивой злючки. А выяснилось, что нет. У Сашки в жизни царит единственный мужчина — сын.

И он думал о ней. Думал часто, куда чаще, чем казалось бы нормальным ему самому. Был увлечён Ликой, баловал её, любил её, в физическом смысле, а размышлял о Сане. О том, что произошло с её жизнью, и не повинен ли в этом он, в какой-то степени. О том, что ей реально не везёт с мужиками. Он оказался сволочью, бросил, исчез и даже не подумал с ней проститься, а затем ещё и неудавшийся папаша, тоже не пожелавший взять на себя ответственность. А она держится, гордо держит голову и, если верить Анжелике, никогда не жалуется. Тянет сына одна, как Толя выяснил, даже алиментов не получает. Он даже попытался припомнить того дылду-одноклассника, что таскался за ней какое-то время, когда Сашка училась в последних классах. Высокий, худой парень в очках. Он даже издалека производил впечатление ботаника, и, если честно, Сашке подходил. Не внешне, а… по внутреннему спокойствию и уровню интеллекта. Что? Толя всегда искренне считал Саньку умной. Только она почему-то обижалась, когда он говорил:

— Ты же умная девочка, малыш.

Это воспоминание смешило. Точнее, умиляло. Как и многое другое, что он связывал с Сашей. Помнил её совсем девочкой, маленьким хвостиком, что всегда тянулся за Ликой. Увидев её впервые в компании однокурсников, Толя не на шутку удивился, как и многие другие, но Анжелика, как помнится, лишь рукой махнула и сказала:

— Это Саня.

И всё, Саня стала неотъемлемой частью их жизни. Поначалу смущалась, молчала, сидела в углу, держась в тени, но постепенно освоилась. Но громче от этого её голос звучать не стал, и активности в ней не прибавилось. Она только улыбаться стала открыто и дружелюбно. Такой улыбки Толя больше ни у кого не видел. Даже у Лики, с её красотой. Красота была, а вот теплоты и искренности его любимой девушке частенько не хватало. А в Саше это было, и общаться с ней было приятно, и даже заниматься с ней математикой было приятно. Она ненавидела всё, что было связано с цифрами, вздыхала и мучилась, но слушала его и даже домашнее задание послушно выполняла, а если он начинал подтрунивать, била его тетрадкой по дурной голове. И они вместе смеялись.

Как давно это было. Кажется, что в другой жизни и точно не с ним. И даже поделиться этим было не с кем. Каждый раз, как он заговаривал о Саше с Ликой, у той на лице появлялось выражение явного недоумения. Она о сестре говорила, как о своём приложении, которое серьёзного обсуждения и не требовало. И вопросы окружающих, относящиеся к Саше и её жизни, приводили Анжелику в растерянность. «Что, зачем, а что у Саши? Всё нормально. У неё всегда всё нормально». Лика считала, что если в жизни сестры что-то и не сложилось, то это её личная ошибка и неудача.

Но Саша и, правда, не выглядела брошенной или несчастной. Толя видел, как она смотрела на сына, просто глаз с него не сводила. А мальчишка был прикольный. На самом деле высокий, видимо, в папу долговязого, но не худой, крепкий такой, наверное, ест много. Смышленый и смешной. И явно не тихий, как мама в юности была. Толя искренне посмеялся над его возмущением после неудачной стрижки. Любопытство в ребёнке ключом било, он Ефимова разглядывал, даже руку ему тянул, здороваться по-мужски, но Саня без конца его одёргивала, а затем поторопилась увести. И опять же Толя себя в этом виноватым чувствовал. Сашка в его присутствии томилась, это было заметно и понятно, именно ему, и общаться желанием не горела. Она всё помнила.

Ну, конечно, помнила. Нужно быть дураком, чтобы поверить в то, что женщина забудет свой первый раз и… первую сволочь, что посмела её бросить. После первой же ночи.

Повиниться перед ней, что ли? Вот вернётся и…

Что? Придёт к ней и прощения попросит? С какой целью, интересно? Самому себе-то врать про то, что это дружественный жест и ничего более, как-то глупо. Дружбой и не пахло. Толя помнил, как он разглядывал её за столом, украдкой, но с огромным любопытством и просыпающимся удивлением. Повзрослевший малыш. Превратившаяся в настоящую женщину, красивую женщину, непохожую на свою сестру, непохожая на большинство женщин, прошедших по его жизни, не блондинка и не длинноногая, как цапля, совершенно другая, но приковывающая его взгляд. Почему-то. Как видел её, на языке так и крутилось слово: статуэточка. Аккуратная, аппетитная, и опять же руки к ней так и тянулись. Прижать к себе, ощупать, ткнуться носом в тёмную макушку и вдохнуть её запах. Непонятно откуда, но Толе казалось, что он его помнит. Её запах, без всяких духов, которыми она не пользовалась, по крайней мере, десять лет назад. Его обжигало это воспоминание, но он тут же себя одёргивал: не мог он этого помнить, просто наваждение, видимо, вызванное чувством вины.