Лаборатория великих разрушений Фантастические повести - Бельский Симон Федорович. Страница 6

— С этим нельзя жить, — ответил фон Бейлер на какую-то свою мысль, а потом добавил, повышая голос: — Я вам скажу, что меня угнетает. Произошло это через несколько минут после гибели «Гарматании». Я выпустил в нее не две мины, как писали в газетах, а три, и судно пошло ко дну через десять минут после первого взрыва. Я находился тогда в боевой рубке и через стекла иллюминатора смотрел в воду на два или на три фута ниже поверхности моря. Мимо меня проплывали какие-то обломки, за которые судорожно хватались пассажиры и матросы «Гарматании»; изуродованные взрывом трупы быстро исчезали в зеленой глубине: некоторые из них кружились и вращались вокруг моей лодки. Вдруг я увидел так близко от себя, что мог бы достать ее рукой, молодую женщину с ребенком, которого она прижимала к груди.

…Вдруг я увидел так близко от себя, что мог бы достать ее рукой, молодую женщину с ребенком, которого она прижимала к груди.

На ней было белое длинное платье и, опускаясь, она точно сходила в темную глубину. Женщина эта была еще жива, и ее вытянутая белая рука искала какой-нибудь опоры на поверхности зеленой бездны. Через несколько секунд я увидел ее широко раскрытые глаза, в которых был ужас, жизнь и смерть. Я хотел отвернуться и не мог. Она смотрела на меня через стекла иллюминатора, опускаясь все глубже и глубже, пока наконец не превратилась в смутное белое пятно, но и тогда я все еще видел ее глаза. И я вижу их теперь каждый день, каждый час. Эта женщина и ее ребенок давно лежат там, на дне Ирландского моря. Скользкая холодная тина покрыла их трупы, но ее страшные глаза следят за мной, где бы я ни был! Я приехал в Рансом, поверив шумной рекламе «Всемирного эмигранта», но теперь вижу, что мне здесь нечего делать. Я уйду от Земли скорее и проще!

— Вы больны, — сказала Ида, дрожащей рукой поворачивая ручку двери, — ваши нервы не выдержали того, что вы сделали и видели.

— Прощайте! — ответил капитан, и потом Ида как во сне увидела, что фон Бейлер одним движением очутился по другую сторону решетки, повис на одно мгновенье на вытянутых, мускулистых руках над ярко освещенной глубиной, и с мучительным восклицанием, в котором чувствовалось напряжение всех сил, разжал пальцы и полетел в пропасть.

Все закружилось перед глазами Иды; инстинктивно ища опоры, она сделала два шага назад и опустилась на мягкий ковер у порога своей комнаты.

Когда к Иде вернулось сознание, в комнате фон Бейлера происходило какое-то движение, слышались растерянные голоса и громче всех голос Стоктона, который кричал:

— Черт бы побрал этого негодного капитана! Его смерть может обойтись нам очень дорого! Такие случаи, подхваченные газетами, подрывают доверие к делу. Акции «Эмигранта» и без того начали сильно колебаться. В наше время даже самоубийцы не должны забывать о существовании биржи.

Закончив этим афоризмом, рассерженный миллиардер так бешено хлопнул дверью, как будто навсегда хотел закрыть доступ в комнату, где лежал изуродованный труп фон Бейлера.

III. Два мира

Компании «Всемирного эмигранта» приходилось три раза под разными предлогами откладывать отправление «Левиафана». В газетах разных стран начали появляться статьи о том, что прославленное изобретение гениального русского инженера и его бельгийского сотрудника существует только на бумаге, далеко не доведено до конца, и что поэтому все предприятие американских миллиардеров представляет одну из тех опасных капиталистических авантюр, которые в то время потрясали весь экономический строй Европы. Правительства и парламенты с возрастающим неудовольствием следили за агитацией компании, которая привлекала пока в Рансом сравнительно ничтожное число эмигрантов, но зато была вредна в том отношении, что ослабляла энергию и трудоспособность рабочей массы. Миллионы людей охотно и быстро усваивали аргументы таких проповедников, как Витстон, и хотя и не думали о возможности покинуть землю и ничего не ждали от неба, но зато и на земле видели лишь безысходные страдания, нищету, взаимную вражду, обман, лицемерие и предательство.

Железный «Левиафан», который ни за что не хотел двинуться со стапелей, чтобы направиться к иным мирам, сделался эмблемой бессилия человечества и его безграничных стремлений. Уродливые изображения этого стального чудовища, ползающего по земле со сломанными крыльями, служили постоянной темой для карикатур. Директора компании щедро сыпали золото, чтобы поддержать падающие акции. Некоторое время им это удавалось, главным образом благодаря влиянию и энергии Стоктона, но затем обнаружились явные признаки приближения неминуемого краха. Тогда все внимание и все надежды главных акционеров сосредоточились на Склярове. Его засыпали приказаниями, требованиями, обещаниями огромных наград и премий, грозили и упрашивали: инженер целые ночи проводил за письменным столом. Он пытался заменить вдохновение механической работой над формулами, но каждый раз натыкался на непреодолимые трудности. Он сам, как и Лебрен, отлично понимал, что для того, чтобы закончить «Левиафан», ему необходим еще один такой час, какой был год назад в ясное утро на берегу моря. Но час этот не приходил. Вдохновения не было, и мертвое чудовище из железа и стали беспомощно повисло между небом и землей.

Но чем хуже шли дела компании, тем шумнее и веселее текла жизнь в Рансоме. Главную часть его нового населения составляли не эмигранты, а скучающие туристы, многие из которых успели побывать на всех полях недавних сражений и, не найдя там ничего интересного, толпами стекались посмотреть на отправление первого междупланетного корабля. Компания изменила свой первоначальный план, по которому Рансом должен был оставаться в том самом виде, какой придала ему война. Развалины были декорированы растениями, дороги усыпаны белым песком, и мало-помалу все местечко приобрело шаблонный вид модного курорта. Впечатление портил только неуклюжий остов Левиафана, шум машин и непрерывные стуки паровых молотов. Несравненно неприятнее была та жара удушливых дней, которая все время стояла в Рансоме. Компания тщетно скрывала от всех истинное происхождение этого тропического климата, и даже не все инженеры знали, что в старых заброшенных копях продолжают гореть пласты каменного угля. Когда тревожные слухи об этом подземном пожаре распространились среди рабочих и туристов, директора «Всемирного эмигранта» поступили очень просто и умно, объявив, что будут устраивать прогулки для осмотра знаменитых копей старого Рансома. Для этой цели были выбраны, конечно, такие шахты, куда никогда не проникал огонь. Галереи осветили электричеством, украсили флагами и тропическими растениями, скрыли два оркестра в глубине черного лабиринта и устроили превосходный ресторан на берегу подземного озера. Об этом событии рекламы «Эмигранта» возвещали с обычными преувеличениями, в трескучих высокопарных фразах: «Прогулки в царстве вечного мрака! Обеды в недрах земли! Концерты в царстве Плутона!»

— Вы спуститесь в это царство мрака? — спросил, улыбаясь, Менгер, встретив как-то на площади около «Левиафана» свою недавнюю спутницу из Шарлеруа.

— Мне не с кем идти, — ответила девушка. — Дядя все время сидит за своими бумагами и оживляется только во время лекций Витстона. А я бы очень хотела взглянуть на работу бельгийских рудокопов.

— Пойдемте вдвоем, — предложил Менгер.

— Лучше поедем, я просто изнемогаю от этого невыносимого зноя.

Кучер, одетый в красный камзол, взмахнул длинным бичом, и через несколько минут быстрой езды они остановились перед высоким белым павильоном, вокруг которого стояла густая толпа, ожидавшая очереди, чтобы попасть в один из лифтов и спуститься на глубину в 300 метров. Спуск продолжался шесть минут. Когда Ида и ее спутник очутились на дне шахты, они были глубоко разочарованы. Вместо мрачных сводов таинственного лабиринта они увидели перед собой длинную залу, стены и потолок которой были красиво задрапированы желтой материей, сотни электрических ламп освещали длинные ряды столиков, украшенных букетами живых цветов.