Ленон и Гаузен: Два клевых чужака (СИ) - Кочетов Сергей Николаевич. Страница 9

— Извините, достопочтенный… — осторожно запротестовал поэт.

— Я не Достопочтенный! Я Достоевский! — раздраженно обернулся незнакомец, который оказался тоже классиком. Федор Михайлович был не в духе. Магазин инструментов заказал у него рекламную статью. А он, как потомственный дворянин, из инструментов знал только топор. Он взялся было писать «Десять способов, как можно использовать топор», но как бы он не ломал голову, у него выходил только один, и тот неприличный. Но Федор Михайлович не сдавался и уже написал пятьдесят страниц про этот неприличный способ, правда, рекламной статьи все равно не получалось…»

— Прямо, как у меня, — подумал Ленон, но вместо того, чтобы взяться за дело, решил продолжить чтение.

«…Но драки между двумя классиками в этот раз не вышло. Поэт и великий писатель разговорились.

— Вы за чем стоите? — спросил Фет у Достоевского.

— За сахаром к чаю, — не таясь, поведал автор «Униженных и оскорбленных».

— Лучше бы вы к чаю МАРМЕЛАДОВ разных понабрали, — поделился мыслью Фет, уже понадеявшийся напроситься как-нибудь в гости.

Но будущий автор «Преступления и наказания» намек понял неправильно и крепко призадумался. И пока он размышлял, что неплохо бы назвать героиню будущего романа Сонечкой Мармеладовой, Фет проскочил мимо него, купил торт и побежал на праздник. А Достоевский благополучно просрочил заказ на рекламную статью, но гонорара за новый роман с лихвой хватило на выплату неустойки. Даже на извинительную открытку деньги остались.

Фет же, спешно поздравив с порога Тютчева, не снимая калош, ринулся к угощениям, на ходу приговаривая:

Люблю икру да с расстегаем,

Ее в момент я уминаю…

Из-за громоподобного шума в озверевшем от голода желудке Фета Тютчев не расслышал стихи целиком, но общую суть уловил, и подсказанные строки вкупе с пережитыми впечатлениями легли в основу знаменитой «Весенней грозы», более известной как «Люблю грозу в начале мая». А пока вдохновленный Тютчев писал данные стихи, Фет съел им же подаренный торт.

Конечно же, окружающие пытались как-то умерить аппетиты Фета. Они даже подговорили на это дело Короленко. То есть, конечно, не Владимира Галактионовича, который был порядочным человеком и в разного рода заговоры старался не влезать, а его куда менее известного брата Степана. Степан Короленко писал про всякие ужасы жизни, такие страшные, что даже мрачный писатель Достоевский не читал его произведений. Одним из таких произведений был роман «Синие» — про алкоголиков. В основном там, правда, шла речь про сторожа закрытой гостиницы, который бросил пить, но от трезвости у него голова помутилась окончательно, и он чуть было не перебил всю свою семью. После этого романа в России стали меньше бросать пить. Еще у данного автора была повесть про невинно обвиненного острожника, который пытался выбраться из заключения почти тридцать лет и три года. Эту историю он подслушал лично из воспоминаний Достоевского, и хотя классика освободили досрочно, Степан Короленко в целях кульминации превратил финал в эффектный побег.

И вот друзья Фета попросили написать Степана Короленко такой роман, чтобы Афанасий Афанасиевич, прочитав его, прекратил объедаться. Степан Короленко, не долго думая, написал роман о человеке, который любил поесть, но из-за его несправедливого отношения к окружающим на него наслали проклятье, и он все худел и худел и худел до бесконечности. Автор надеялся, что это умерит бесстыжий аппетит Фета. Но после прочтения этой книги поэт сильно занервничал и на этой почве стал есть еще больше.

В конце концов, коллеги, уставшие от обжорств Фета, не выдержали и скинулись поэту на дворянство, чтобы тот в собственных хоромах смог позволить себе трапезу по вкусу. После этого он прекратил свои гастрономические набеги в гости. А так как он был немцем, то добавил к своей фамилии благородную приставку «фон». Коллеги даже сочинили про него эпиграмму: «Афанасий фон Фет забрался в буфет и объелся конфет». Но он не обижался. Добрейший был человек!»

— А то неизвестно, сколько бы еще хороших идей у него могло возникнуть в припадке голодного вдохновения, — подумал Ленон, у которого от прочтения тоже аппетита не поубавилось. А тут еще какой-то, похоже, не совсем трезвый прохожий решил устроить на улице концерт. Тут юноша вспомнил запрет Антонины Казимировны, что нельзя открывать форточку надолго.

— А вдруг я простужусь, и когда она вернется, то обо всем догадается, — снова перепугался юноша и закрыл форточку. Песня тут же прекратилась, и Ленон вздохнул с облегчением. К пьянству он относился с большим недоверием. С твердым решением развеять дурные мысли он снова окунулся в книгу. Тут Ленон увидел, что опять в книге описывается совершенно другая история, и юноша в этот раз был уверен еще меньше, что именно ветер перепутал страницы книги. Но Ленон отбросил подозрения и продолжил чтение:

«В одном замке, который назывался Комувлоб, жили рыцари грубого стола. А возглавлял их рыцарь, которого называли первым среди равных, хотя равных, ему, в общем-то, в его занятии не было. Он мог выпить столько, сколько все остальные рыцари не выпивали, собравшись за столом вместе. И поэтому его звали Артур Перегон.

Но не всем в замке нравилось поведение доблестной команды, тем более что их доблесть, как правило, ограничивалась пределами замка. Добрый волшебник Мерлин Брандонский, также будучи прописан в данном замке, долгие годы тщетно пытался излечить своего короля от губительной привычки. Как-то раз, в надежде напугать печальными последствиями сэра Перегона, он украл его любимую чашу. А чтобы было еще страшнее, он кое-что подложил ему в постель. Утром, пробудившись ото сна после беспокойной ночи, король потянулся за бутылкой, но никак не мог найти чащу. Ни на полу, ни на столике ее не было. Наконец, поискав под одеялом, он нащупал что-то твердое. Но это было не то, что он искал, а череп его верного шута, скончавшегося недавно от непомерного пьянства. И то ли утро в Комувлобе было чересчур туманным, то ли туман в глазах был последствием вчерашнего празднования, а может, славному королю было просто все равно, но он взял в руки череп, налил в него вина и испил из него. После этого случая Мерлин в своей борьбе с пьянством пробовал самые разные средства, но в итоге сам заразился этим тяжелым недугом. И теперь, протягивая полную чашу своему королю, он каждый раз приговаривал: Я сделаю вам подношение, от которого вы не сможете отказаться… Таким образом, все обязанности по борьбе с пьянством перешли к его ученице — леди Марганцовке.

В организме леди Марганцовки не содержалось ни капли алкоголя, отчего она и сама не пила и другим не давала. Она и раньше терпеть не могла компанию своего брата выпивохи, а тут начала понимать, что пьянство в Комувлобе можно искоренить, только избавившись от этой самой компании. Вскоре она нашла себе единомышленника в лице сэра Красномордреда. Он недолюбливал своих собутыльников и втайне мечтал напиться в одиночку.

И вот однажды сэр Красномордред обратился к королю:

— Милорд, я знаю, где найти чашу…

— Мою любимую чашу! Где она? — нетерпеливо перебил Артур. Мерлин так и не вернул ее обратно, так как от беспробудного пьянства он уже позабыл, куда ее спрятал.

— Нет! Она гораздо лучше! Ведь это чаша святого Грааля, — отвечал сэр Красномордред.

— Воруль, Грааль и Убивраль! — промычал, не поднимая голову со стола, сэр Разговейн, который, как и все рыцари ушлого стола, не отличался хорошими манерами. Он вообще быстро раскисал, редко приходил в себя и был меньше остальных способен на подвиги.

— И чем же она лучше моей любимой чаши? — ревниво поинтересовался Артур.

— Она дарует вечную жизнь! — заверил сэр Красномордред.

— Врет как сивый Мерлин! — не поверил сэр Гарет-белогорячка, намекнув на россказни волшебника, который в последнее время потреблял сивуху ну просто в лошадиных количествах.

— Ерунда! Жить вечно — скучно! — отозвался сэр Пьянцелот, которого мучило похмелье, и ему совсем не хотелось, чтобы это состояние затянулось навсегда. — Мерлин когда-то тоже хотел сделать философский камень. И, в конце концов, не чаши, а вирши делают таких славных воинов, как мы, бессмертными!