Сабля атамана Рассказы (пер. с марийского) - Васин Ким Кириллович. Страница 21

Ну и быстрый же конь у Келая! Не конь, а ветер. Он несется вперед, только пыль летит из-под копыт. Ровная ли дорога, чаща, или речка, или гора — ничто не останавливает его стремительного бега. Но Келаю этого мало, он еще подхлестывает скакуна ременной плеткой:

— Но, но, лошадка! Но, гривастая!

Замечательный конь у Келая! Его черная шерсть блестит и лоснится, грива спадает волной, на копытах серебряные подковы — наверное, во всем мире нет такого второго коня! Келай скачет и громко поет, как пели вчера в лесу комсомольцы.

Он играет в войну.

Со своего коня смелый красноармеец Келай зорким глазом осматривает деревенскую улицу.

Впереди, шагах в десяти — пятнадцати, ярко-голубая резная загородка палисадника перед крепкой высокой избой Харитона Эшбулатова. Наличники на окнах тоже резные и выкрашены такой же голубой краской, а покрыта изба красной железной крышей.

Отец Келая поселился в этой деревне недавно, всего полтора года назад, но Харитона Келай знает хорошо. Харитон — первый богач в деревне, его все знают. Еще в прошлом году он разгуливал по деревне, выпятив грудь вперед, в богатом оборчатом кафтане из дорогого черного сукна.

А теперь Харитон показывается на людях, накинув на плечи дырявый, ветхий кафтанишко, и ковыляет сгорбившись. Посмотришь со стороны — даже жалко старика. «Почему он так плохо одевается, — удивляется Келай, — когда у него разной одежды больше, чем у кого другого в деревне?» Ведь говорил же отец, что у Харитона полны амбары добра. А еще, это уж Келай собственными глазами видел, когда в деревню приехал старший сын Харитона Каврий, то привез с собой всякого добра три воза.

Каврий-то раньше жил в большом городе, там он был большим начальником — аблакатом, как говорят в деревне.

— Вон там живут богатеи аблакаты, — сказал Келай. — А может, это вовсе не аблакаты, а самые настоящие беляки, с длинными усами и золотыми погонами?

На одном плакате, который отец принес вчера из Совета, Келай как раз видел такого беляка. Правда, у Каврия нет золотых погон, ну так что ж?! Ведь это игра.

— В этом доме живет не Каврий, а белый генерал с усами и золотыми погонами. — С этими словами отважный красный конник Келай выхватил из ножен саблю, взмахнул ею над головой и пришпорил коня. — Ура-а! В атаку-у!

Конь взвился на дыбы и, словно крылатый, полетел вперед.

Эх, взглянул бы кто-нибудь сейчас на Келая со стороны! Наверное, любой бы лопнул от зависти.

Только не всякий разглядит в кленовой палочке, на которой скачет Келай, лихого коня, в белой оструганной лучинке — острую саблю, в зеленом лопухе — шлем-буденновку, но для Келая нет лучше коня, и сабля настоящая, и шлем, как у того красноармейца, которого видели они с отцом на плакате на дверях Совета.

Резво скачет конь, сверкает сабля. Келай подскочил к голубой ограде и вдруг остановился, взглянув в раскрытое окно.

Келай никогда не был в доме Харитона, и комната, видная через раскрытое настежь окно, поразила его. Прямо против окна на стене, оклеенной желтой бумагой, висели большие черные часы с красивыми красными цветами, то ли из бумаги, то ли еще из чего, а под часами, разинув широкую пасть, сверкала граммофонная труба.

Но даже не граммофон поразил мальчика, а то, что под часами стоял шкаф со стеклянными дверцами, полным-полнехонек разных книг, толстых, как кирпичи, тонких, как блины, пестрых, черных, золотых. На столе возле окна тоже лежали книги.

«Ой, сколько много книг! — удивился Келай. — Куда ни глянешь — везде книги… Хоть бы одну в руках подержать…».

Одна раскрытая книга лежала прямо на окне.

Келай знал, что нехорошо заглядывать в чужие окна, но книга притягивала его к себе как магнит, и он не выдержал. Оглянувшись вокруг, он поставил ногу на перекладину ограды, ухватился руками за две соседние балясины, подтянулся и вытянул шею, стараясь заглянуть в окно.

В это время кто-то подошел сзади.

— Ты что в окно глазеешь? — послышался скрипучий сердитый голос. — Залезть хочешь?

И, прежде чем Келай успел обернуться, человек больно, словно клещами, схватил его за ухо.

— Ай-ай, больно! — закричал Келай.

— А больно, не воруй, — будто гусак, прошипел человек.

— Пусти! Я не вор! — Келай дернулся и, вырвавшись из цепких пальцев, повернулся к обидчику.

Перед ним стоял Харитон. Старик тоже узнал соседского мальчонку.

— A-а, комиссарыш! По отцовской дорожке идешь. Как папаша, высматриваешь, где бы хапнуть чужое, — хрипел старик.

Келай отбежал в сторону. Ухо горело как в огне и нестерпимо болело. Мальчик схватился за него рукой, и на ладони отпечаталось кровяное пятнышко. На глаза навернулись слезы; он вот-вот готов был заплакать во весь голос.

А Харитон все скрипел, кричал, ругался, так зло и быстро, что нельзя было разобрать ни одного слова.

На шум из окна выглянул круглолицый розовый адвокат Каврий.

— Дражайший папаша, — с мягким упреком сказал он, — зачем ты портишь себе нервы? Во-первых, коммунист никогда не крадет, он просто все отбирает. Он теперь всему хозяин, и, следовательно, по вопросу о том, вор он или не вор, не может быть никакого спора.

Каврий белым платочком осторожно вытер блестящую бритую голову и так же важно и лениво продолжал:

— А во-вторых, обстоятельства… Э-э, как бы это сказать по-марийски… Обстоятельства…

Глянув на примолкшего Харитона и запнувшегося Каврия, Келай вдруг громко крикнул:

— Кулаки вы! Буржуи! Вот вы кто! Погодите только, отец вам покажет!

Он не знал, что может сделать отец Харитону и его мордатому сыну аблакату. Но кто же, кроме отца, вступится за Келая?

Харитон от слов Келая снова разъярился. Он подпрыгнул, как будто ему сунули в штаны пук крапивы, и принялся ругаться быстрее прежнего. А Каврий скривил губы, сморщился и громко проговорил:

— Ну, это ты, молодой человек, хватил через край. Слово «буржуй», как бы тебе сказать, в данном случае совсем не подходит…

— А если как раз подходит? — послышался вдруг спокойный негромкий голос.

Келай обернулся и увидел комиссара Андрея Петровича. Никто и не заметил, как он подошел.

Комиссар, строго глядя на Каврия, сказал:

— Если уж говорить правду, каждый мальчишка в деревне знает, какие вы богатеи.

— Гражданин комиссар, ну какой же отец богатей? — улыбаясь и показывая на Харитона, одетого в какую-то рвань, сразу заискивающе заговорил Каврий. — А я тем более настоящий пролетарий, живущий умственным трудом. О своих занятиях я могу вам предъявить соответствующие документы.

— Документы найдешь, недаром ты адвокат, — отмахнулся Андрей Петрович. — Но шила в мешке не утаишь. Всем известно, что твой отец самый богатый мужик в деревне.

— Ах, вы поминаете прошлое!.. Но ведь в жизни, как говорит философ, все течет и изменяется. Когда-то, лет пять тому назад, у отца действительно было крепкое хозяйство. А ныне он классический пролетарий.

— Уж очень быстро вы стали пролетариями, — усмехнулся комиссар, — а повадка у вас старая: видите, что сделали с ребенком? Звери, настоящие звери!

Каврий покраснел словно вареный рак, а Харитон бочком-бочком засеменил к калитке.

— Добром с вами разговаривать — толку не будет, — сказал Андрей Петрович и, повернувшись к Келаю, погладил его по голове. — А ты не вешай головы. Уж если плакать, то пусть плачут враги, а не мы. Проводи-ка меня лучше к отцу.

Келай вымазанной в крови ладонью вытер слезы и без боязни взглянул на окно с голубыми наличниками. Там уже висела задернутая белая шторка.

Дом, в котором жили Келай с отцом и матерью, стоял на конце деревни, в глухом переулочке, спускавшемся к речке. Ветхий, покосившийся, он напоминал старое, брошенное воронье гнездо. Солома, которой он был покрыт, стала грязно-серой, как дорожная пыль, и местами, прогнив, осела. По черным, закопченным стенам не трудно было догадаться, что изба переделана из бани. Так оно и было в самом деле. Когда Васлий перебрался в эту деревню, он купил старую баньку и поселился в ней.