Рабыня Вавилона - Стоун Джулия. Страница 18

— Прочти документ еще раз, — глухо проговорил Навуходоносор и, повернувшись к чиновнику спиной, стал смотреть в полупрозрачное небо.

Юноша раскрыл футляр и принялся с выражением, правильно произнося арамейские слова, читать заключительное постановление коллегии:

— «Банат-ина и сын его Нур-терик задумали злое. На измену и против закона направили они свои мысли. Они нарушили присягу, данную своему царю, и готовили заговор. В эти дни Навуходоносор, царь Вавилона, великий правитель, который, подобно Шамашу, взирает на все стороны, утверждает правду и справедливость, уничтожает злодеев, рассмотрел скверные деяния Банат-ины и сына его Нур-терика и уличил их в заговоре перед свидетелями. Смерть провещал им, и перерезали им горло».

Навуходоносор уселся на стул, подпер подбородок кулаком. Варад-Син, верховный жрец Эсагилы, требовал дать огласку этому делу. Но царь осадил старика. Он понимал, что дело обстоит не совсем так, как ему это представляют. Сделать заговор достоянием общественности, значило дать новый козырь жрецам. Но такого промаха Навуходоносор допускать не собирался.

И даже если служители богов и предпримут что-то, новогодние празднества поглотят все остальные события. Это хорошо, что Авель-Мардук сейчас далеко. Отец встретит его в прекрасном городе, покончив со всеми заговорами.

Войско Вавилона теснило хеттов. На левом фланге они были разбиты, остатки отрядов бежали, побросав раненых.

Тарршан бросил в сражение все войско, оставив в резерве лишь отряд лучников. У него была многочисленная, хорошо оснащенная армия. Он жаждал опрокинуть, смять Авель-Мардука, во что бы то ни стало снискать славу на Галисе, дабы исправить позор поражения на Таурусском взгорье.

Теперь он стоял в окружении телохранителей и смотрел на разгром своего войска. Принц перехитрил его, царя хеттов! План Тарршана оказался несостоятелен, смешон. Он до боли стискивал зубы.

Армия Авель-Мардука шла, как лавина. Принц предугадывал действия Тарршана, это была игра, смертельная игра, ставкой в которой была свобода и жизнь хеттов.

— Мальчишка, — с ненавистью шипел Тарршан.

Некоторые уцелевшие колесницы, пройдя хеттское войско насквозь, разворачивались и снова пускались в бешеный галоп, оставляя за собой кровавую тропу. В центре шла жестокая резня. Все смешалось — кони, люди, мертвые и раненые, которых затаптывали в изуродованную землю.

Тарршан кусал губы. В резерве стоял отряд лучников, Но он не решался пускать его в дело. Зато Авель-Мардук бросил вперед отряд копейщиков и воинов в тяжелых доспехах с булавами и двойными секирами. Центр дрогнул. Хетты начали медленно отступать. Вавилоняне теснили их к Галису, не давая возможности маневра.

К Авель-Мардуку подскакал Идин на разгоряченном жеребце. Сопровождавшие его всадники держали луки с натянутыми тетивами. Лошади их тяжело поводили боками.

— Пускай конницу, господин! — прокричал Идин, натягивая поводья. — Самое время! Мы можем захватить Тарршана! Вон он!

Идин указал плетью куда-то в центр сражения.

— Я сделаю это сам, — ответил принц и хлестнул коня.

С места сорвались гвардейцы в медных панцирях — телохранители Авель-Мардука, Идин с десятью всадниками, все они устремились вниз по склону. Конница давно ждала своего часа. С воем неслись всадники, наемники с Кавказа, подняв луки. Они настигли хеттов, как туча, и стрелы засвистели, разрывая тяжелый воздух, словно ветхую ткань.

В войске хеттов началась паника. Повсюду их теснил Вавилон, и воины Тарршана гибли без числа. Отряд личной охраны Тарршана встретил конницу ударом. Самые опытные, мужественные воины охраняли своего царя.

День клонился к закату. Остатки хеттской армии рассеялись по равнине, убитым не было числа. Даже воды Галиса, волной орошая песок, вспучивались кровавой пеной, потому что воины Авель-Мардука настигали бегущих у самой воды. На узкой песчаной косе лежали мертвые, и ноге негде было ступить из-за брошенного оружия.

Тарршан бежал в тесном кольце телохранителей. Легкая колесница, запряженная парой лошадей, неслась быстрее ветра. Красное солнце ушло за горизонт внезапно. Наступила тьма. Авель-Мардук приказал прекратить погоню. Конный отряд возвращался. Горели костры. Собирали убитых. Отовсюду доносились стоны. Раненых хеттов добивали.

Войско Вавилона при свете факелов, рассеивая влажную темноту, уходило к лагерю. По вечернему глухо ржали, кони. Туман клубился над Галисом, и просыпались духи ночи.

Авель-Мардук ехал молча. Он думал о бежавшем царе и об отце, господине мира. Идин ехал рядом с поникшей головой, сокрушался, что не удалось настичь Тарршана, сильно страдал от ранения в плечо. Шум войска, идущего следом, успокаивал принца. Он мог отвлечься, думать о чем-то другом, не связанном с войной и судьбой страны.

Впереди поднимались лагерный, вал и башни, где горели костры. Полевой лагерь стоял на хеттской земле, но сейчас он был их домом. Пахло едой, в загонах кричал скот, выли собаки.

Шатры главнокомандующего стояли в окружении других шатров — личной охраны. Авель-Мардук и Идин спешились. От взгляда принца не ускользнула болезненная гримаса, исказившая лицо друга. Он шагнул к Идину.

— Мы одержали верх, — сказал он. — Поздравляю тебя, друг мой.

Идин улыбнулся. Одной рукой снял шлем. Мокрые пряди волос прилипли ко лбу. От него пахло конским потом и кровью, принц вдыхал этот запах, ноздри его раздувались.

— Мы могли убить Тарршана, — проговорил Идин. — Я жаждал этого.

— Это не так важно. Он уже не царь. Завтра мы войдем в Хаттушаш.

— Если Тарршан сейчас там, они окажут сопротивление.

— Пускай, — Авель-Мардук пожал плечами. — Но это будет совсем глупо, совсем.

Рядом с Идином стоял воин, один из его отряда. Он держал лошадь в поводу, готовый в нужный момент помочь командующему конницей. Идин потерял много крови и был слаб, слишком слаб.

— Я не знаю, что будет дальше, — тихо сказал он. — Но, что бы ни случилось, всегда помни, что я люблю тебя.

Авель-Мардук взял его руку, в которой Идин держал шлем, крепко стиснул запястье. Потом повернулся и зашагал к шатру.

— Великий царь, — прошептал Идин.

Глава 12. ЛАМАССАТУМ

— Писцам храма Набу, что внутри Борсиппы, скажи: передайте письмо жрице, прорицательнице Акту-умми, красивой женщине, и тому, кто будет читать ей, скажи: год прошел с тех пор, как сын Мардука, бог великий, бог мудрости покинул целлу Эсагилы. А ты, богиня небес, Анту-умми, не показываешь своз-го лика, не приходишь в Вавилон…

Перед глазами Варад-Сина снова возникло красивое лицо прорицательницы. Он смежил веки и пальцами провел по ним, отгоняя наваждение. Ни одна женщина еще не овладевала его сознанием настолько, что он постоянно думал о ней, ждал встречи с ней, даже в юности со жрецом такого не случалось!

— Почему ты не приходишь в Вавилон? Приходи, в новогодние празднества лилиями вымостят тебе дорогу, и будут эти дни для тебя радостны. А я, почитая твою красоту, буду ждать твоей благосклонности. Покорный тебе, ничтожный и малый жрец Эсагилы Варад-Син.

— Закончив диктовать, Варад-Син несколько секунд наблюдал, как писец выводит знаки, потом отвернулся. Окно его комнаты выходило прямо в небо, над нижним его краем колыхались шапки пальм и синие самшитовые верхушки. Ветры из Аравии принесли зной. Трескались губы, и кожа на ладонях была суха.

Он перевел взгляд на фрагмент рельефа из дворца Саргона, покрытый текстами и глазурью, и культовые вещи из зиккурата в Хорсабаде. После того как Набопаласар сравнял с землей Ниневию, иметь в доме подобные вещи считалось хорошим тоном. Это возбуждало воображение. Но со временем страсти улеглись, и осколки разбитой Ассирийской империи перестали быть экзотикой. Они стали просто красивыми вещами, преданием, частью истории Ассирии и Вавилона.

Писец откатал на влажной глине печать верховного жреца, благоговейно застыл, ожидая распоряжений.