Человек из тоннеля - Ростовцев Эдуард Исаакович. Страница 9

Я помню детство. Разумеется, не все, но достаточно, чтобы иметь о нем представление, школьные годы примерно до восьмого класса, книги, которые прочитал тогда. Правда, не все: случается прочитать чуть ли не до конца ту или иную приглянувшуюся мне книжку и лишь затем начинаю осознавать, что уже читал ее когда-то. С именами собственными и того хуже - до сих пор не могу вспомнить свою настоящую фамилию... На левом плече и предплечье у меня шрам, расходящийся у локтевого сгиба. Шрам неглубок и едва заметен. Судя по всему, я был ранен много лет назад. Один из врачей высказал предположение, что рану мне нанесли в драке, и, видимо, ножом. Но я что-то не помню такого.

- Ты счастливый человек, Миша, - как-то сказал Кирилл Самсонович, вместе со своим прошлым ты позабыл свои обиды, промахи, неудачи. Тебя не тяготит груз постылых связей, перегоревших чувств, неоплаченных долгов...

Возможно, он прав, но не во всем. Прошлое и память о нем не равнозначны - это я уже знаю наверняка. Можно позабыть, где и кем ты работал, но если твои руки обучены ремеслу, они не забудут его. Вчера в гараже я разобрал задний мост ЗИЛа, хотя поначалу не мог сообразить, с чего начать. А вот руки сообразили сами. А сегодня утром, едва проснулся, казалось бы ни с того ни с сего вспомнил ремонтные мастерские большого автохозяйства, себя - подростка-пэтэушника в перепачканном машинным маслом комбинезоне, горбоносого мастера Савельича, который за что-то отчитывал меня. Воспоминание было ярким, но отрывочным, как на рекламном киноролике. Попытка прокрутить ленту памяти дальше ни к чему не привела, если не считать разболевшейся головы.

- Не мучай себя, - говорит Кирилл Самсонович. - Это должно прийти само собой.

Василий Романович тоже советует не перенапрягать мозг. Но, по-моему, он не верит в возможность моего полного выздоровления. Сомневается и в том, что я был слесарем.

- Посмотрите на свои руки, вслушайтесь в свою речь. Это руки и речь интеллигента. Если вы работали слесарем, то недолго. Потом, очевидно, где-то учились, приобрели другую профессию, с которой была связана ваша дальнейшая жизнь. Когда вам снова придет охота будить память, постарайтесь припомнить что-нибудь из этого периода.

Совет разумный, но кажется невыполнимым: парнишка-пэтэушник - предел моих нынешних возможностей. Однако я, сегодняшний, уже не тот парнишка, и Василий Романович прав: что-то, несомненно, было приобретено, а что-то утрачено за эти канувшие в забвение годы.

- Не переживай, - успокаивает меня Кирилл Самсонович. - Злодеем за это время ты не стал, иначе бы милиция уже вычислила твою первую фамилию. И о своей интеллигентной профессии не горюй: то не профессия, если ее одним ударом вышибить смогли; благодари Бога и больничного завгара за то, что они рабочую профессию тебе не дали позабыть. С ней ты всегда на кусок хлеба с маслом и кружку пива заработаешь, да еще на отпуск сможешь отложить. А там время покажет...

Мне выдали пособие - двести рублей, на которые я купил темно-серый костюм и туфли. Вернее, сказать, эти вещи мне купили, потому что в универмаг со мной поехали завгар Николай Федосеевич и его жена. Николай Федосеевич выбрал фасон, его жена цвет, я при этом только присутствовал. Но я не в претензии к консультантам: костюм словно сшит на меня и цвет нравится. И хотя я надевал его всего дважды, когда купил и на следующий день, когда фотографировался, меня уже тешит сознание, что отныне я в любой момент могу сбросить порядком осточертевшую больничную пижаму и облачиться в свой костюм и подаренную Николаем Федосеевичем кремовую рубашку. Хотя, к сожалению, перспектива выписки из больницы еще весьма неопределенна - что-то не устраивает врачей в моей психике.

Озабочен и майор Валентин Георгиевич, который навещает меня. Он признался, что мое необычное положение поставило в тупик людей, ведающих выдачей паспортов - они не знают, как удостоверить мою личность. Скорее всего, мне выдадут временное удостоверение.

Временное, так временное - меня это, как говорит Зоя, абсолютно не колышет. А вот просьба Валентина Георгиевича дать согласие на показ моей фотографии по телевидению, смутила меня. Сколько помню себя, в знаменитости меня не тянуло, а тут еще такие обстоятельства. Но он уговорил.

Я не видел этой передачи, был на процедурах, но многие видели. Зоя утверждает, что на фотографии у меня самодовольный и глуповатый вид. Больные из соседних палат при моем появлении теперь как-то разом умолкают, многозначительно переглядываются. Василий Романович стал по-особому вежлив со мной. И только Кирилл Самсонович делает вид, будто ничего из ряда вон выходящего не произошло. Даже пошутил, что на фотографии я похож на молодого ученого, успешно защитившего диссертацию. Но мне кажется, что у человека, только что защитившего диссертацию, еще нет оснований для самодовольства - а вдруг ВАК не утвердит?

Я не улыбнулся шутке еще и потому, что как-то не по себе было после этой передачи. Правда, Валентин Георгиевич заверил, что никаких эксцессов, подобных тому, что привел меня в больницу, не будет, поскольку приняты соответствующие меры. Однако не это волнует меня - меньше всего я думаю о том, что на меня могут снова напасть, ведь я никому не мешаю в настоящее время. Дело в другом, Валентин Георгиевич предупредил, что теперь возможны визиты в больницу моих бывших знакомых, и я должен быть готов к ним. А я не особенно жажду этих встреч, вдобавок мною теперь владеет беспокойство, которое не могут ничем объяснить. Очевидно, что неопределенность, а тем более ожидание неопределенного, не лучшим образом сказывается на нервах. А сегодня утром произошел случай, который и вовсе выбил меня из колеи. Сразу после завтрака в палату заглянула Зоя. Окинув меня, как обычно, подозрительным взглядом, она сказала, что минут пять назад в больничном парке ее остановил какой-то толстяк в солнцезащитных очках и стал расспрашивать обо мне, называя меня по имени. Я опрометью бросился в парк, оттолкнув пытавшегося удержать меня Кирилла Самсоновича, но никакого толстяка не нашел. Очевидно, Зоя что-то напутала. Тем не менее позвонил Валентину Георгиевичу и рассказал о толстяке. Валентин Георгиевич постарался успокоить меня, согласившись с тем, что Зоя, скорее всего, ошиблась..."

6

Однако санитарка не ошиблась: толстяк в солнцезащитных очках действительно появился в тот день в больничном парке между десятью и десятью с половиной часами утра. Судя по тому, что первоначально он околачивался возле третьего корпуса, где помещалось нейрохирургическое отделение и расспрашивал санитара, а затем сестру-хозяйку этого отделения о Михайлове, не называя его по фамилии, а лишь оперируя историей его травмирования, это была первая попытка со стороны получить информацию о пострадавшем. Если к тому же учесть, что попытка была предпринята через два дня после обнародования по местному телевидению фотографии Михайлова с соответствующим обращением областного Управления внутренних дел, то становится ясным, что любопытство толстяка не было праздным. Появившись возле пятого корпуса, толстяк уже знал, к кому и с каким вопросом обратиться. К сожалению, санитарка Стеценко насторожилась только спустя какое-то время, а поначалу выложила все, что толстяку требовалось. Но и толстяк допустил, по меньшей мере две оплошности: слишком долго околачивался в больничном парке, переходил от корпуса к корпусу, разговаривал с двумя женщинами и одним мужчиной из обслуживающего персонала - и в результате его словесный портрет был составлен довольно точно. Другая его ошибка заключалась в том, что к больничному городку он приехал на легковой машине, которой управлял сам. И хотя пожилая привратница не обратила внимания ни на номер, ни на марку машины, тем не менее после беседы с ней инспектор Глушицкий пришел к выводу, что машина была класса "Москвич" или "Жигули".

Автомобилем того же класса интересовался и капитан Мандзюк. Показания инженера Н. во многом облегчили его задачу и уже вскоре он отыскал водителей такси Кочугурного и Воронина, которые не только подтвердили показания Н., но и дополнили их существенными деталями.