Красотки из Бель-Эйр - Стоун Кэтрин. Страница 27

Но Сара не восстала. Сара была ангелом. Она жила, как редкая слабая птичка в позолоченной клетке, и ни разу не пожаловалась. Ей нельзя было иметь домашних животных, потому что животные являются переносчиками болезней и инфекций, опасных для диабетиков. Ей нельзя было ездить верхом, кататься на коньках или лазать по деревьям, потому что ранения, даже самые незначительные, тоже были опасны.

У Сары не было друзей – детей ее возраста, поэтому она и не знала, чего лишена. Когда Сара играла, она играла с армией добрых, заботливых сиделок, улыбавшихся сочувственно и озабоченно, или с родителями, или с Робом.

Еще до того как Саре поставили диагноз – диабет, Роб оберегал свою младшую сестру. Он инстинктивно чувствовал ее уязвимость и добродушно направлял свою бьющую через край здоровую энергию на тихие игры, в которые было позволено играть Саре. Роб и Сара складывали головоломки, играли в слова и настольные игры, строили из кубиков волшебные замки и придумывали про эти королевства истории. Роб активно развлекался со своими друзьями, Кэмом Эллиоттом и другими юными представителями «золотой молодежи», но, пожалуй, тихие часы, проведенные в обществе смышленой, обладавшей богатым воображением Сары, доставляли ему большее удовольствие.

Когда ему исполнилось тринадцать лет, а Саре девять, Роба отправили в Академию Филипса Экзетера в Нью-Хэмпшире. Роб должен был идти в Экзетер, золотая дорога вела туда. До Экзетера Роб посещал школу «Гринвич кантри», а Сара занималась дома. Каждый вечер Роб и Сара оживленно пересказывали друг другу, что они узнали за день.

Но теперь Роб был далеко, и Сара ужасно по нему скучала. Роб тоже скучал по Саре, но его увлекли занятия Экзетера и волнующие ощущения мальчика, превращавшегося в юношу. Когда Роб увидел свою хрупкую и одинокую сестренку в День благодарения, его глаза наполнились слезами любви и вины. Его жизнь была волнующей, возбуждающей, полной удивительных приключений. Жизнь Сары была пустой и одинокой, и девочка с надеждой смотрела на Роба.

– Почему Сара не ходит в школу? – днем, пока сестра отдыхала, поинтересовался у родителей Роб. – Она могла бы пойти в Гринвиче в школу, сразу в шестой класс, а потом в академию. По-моему, ей понравится.

– Это слишком опасно, Роб.

– Не понимаю.

– Из-за ее диабета.

«Мы не знаем, сколько проживет Сара». Джеффри Адамсон хотел было сказать это своему прекрасному тринадцатилетнему сыну, но передумал. Возможно, для тринадцатилетнего мальчика это слишком горькая правда. Кроме того, это была правда, с которой не все было ясно.

Все врачи с этим соглашались. Жизнь Сары была непредсказуемой. Она зависела от того, когда разовьются осложнения и как быстро они станут прогрессировать. Врачи говорили о «когда», а не о «если». Хотя многие специалисты расходились во мнении по нескольким важным аспектам диабета Сары, включая даже то, насколько строго следует контролировать девочку, все они соглашались с тем, что у нее тяжелая форма заболевания. Они мягко предупреждали Адамсонов, готовя их к неизбежному.

– Что-то случилось?

– Нет. – Джеффри задумчиво улыбнулся. – Сара чувствует себя хорошо.

«Нет, не хорошо! Разве ты не видишь, как она одинока? Она чахнет здесь, одна в своей клетке. А может, умирает». Роб поежился при мысли об этом. Это было его личной, тайной тревогой. А вдруг Сары уже не будет в живых, когда он приедет домой на Рождество? Повинуясь импульсу, Роб решил, что не вернется в академию. Но понял, что это именно то, что все делают с Сарой, – затаив дыхание следят за ней и ждут, когда она умрет.

– У Сары даже нет специального браслета, – печально пробормотал Роб.

– Он ей не нужен. Рядом с ней всегда находится человек, который знает о ее диабете, – сказала Шейла в ответ на возникшее, казалось бы, ни с того ни с сего замечание Роба.

– Но так нельзя, неужели ты не понимаешь?

– Прошу прощения? – резко бросила Шейла.

Роб вздохнул. Пускаться в философскую дискуссию было бесполезно. Бесполезно и опасно. Речь шла о свободе Сары, но Роб мог заговорить и о своей собственной свободе, об опасном внутреннем чувстве, которое заставляло его задумываться над тем, действительно ли он хочет провести свою жизнь на Уолл-стрит.

– Руководство и учителя в школе и, уверен, в академии в высшей степени ответственные люди. Они будут внимательно следить за Сарой. А еду ей можно готовить здесь. Спросите ее сами! Может, я ошибаюсь. Может, она и не захочет этого.

Когда Шейла и Джеффри спросили Сару, хочет ли она пойти в школу, она расплакалась: это были слезы радости. Слезы Сары потрясли всех. Сара никогда не плакала, даже когда в ее нежную кожу втыкали иголки.

– Я буду ждать от тебя писем, – сказал Саре Роб накануне возвращения в академию.

– О чем? – с воодушевлением спросила она.

– О людях, с которыми ты познакомишься. Я хочу знать все об этих людях, как они выглядят, о чем думают.

– Ты хочешь от меня их портретов, – тихо проговорила девочка. – Ты хочешь, чтобы я писала их портреты словами.

– Да. – У Роба в который уже раз перехватило дыхание от удивления, вызванного его необыкновенной сестренкой. – Портреты.

– Ты тоже будешь писать мне, Роб?

– Конечно, Сара. Обещаю.

Роб сдержал свое обещание, а Сара свое. Робу нравились портреты, присылаемые сестрой. Он узнал о ее учителях и одноклассницах, о почтальоне и врачах. Сара давала изумительные описания, проницательные, полные юмора и внимания. Она определяла суть людей, которых встречала. Робу казалось, что он знает их, хотя Сара никогда не называла их имен. «Я согласна с Джульеттой, – писала она. – Что значит имя?»

Сара ни разу не упомянула имени Эллисон Фитцджеральд, но Роб очень многое узнал о чудесной пятнадцатилетней наезднице с волосами огненного цвета, решимостью чемпиона и золотым сердцем. Читая эти описания в своей комнате в Гарварде, он думал: «Спасибо тебе, кто бы ты ни была, за то, что так хорошо относишься к моей любимой сестре».

Начиная с конца марта – в последний Сарин год в Гринвичской академии и последний год Роба в Гарварде – частые описания девочки, которая прыгает через препятствия, сменились описаниями нового розового сада в поместье Адамсонов.

«Мама наконец-то завела розовый сад, о котором так мечтала, во внутреннем дворике под окнами библиотеки, – писала Сара. – И я помогаю садовнику отбирать цветы! Ты понимаешь в розах, Роб? У каждой из них свой цвет и запах, свое имя, и они такие милые. Да, да, «что значит имя?» и «хоть розой назови ее, хоть нет», но Джульетта могла ошибаться! Моя любимая роза – «Чистая». Она кремовая, а края лепестков нежно-розовые, и такая душистая. Мы сажаем сорт, который называется «Портрет» (густо-розовые), и другие – «Дымчатый», «Серебряный», «Кристиан Диор», «Летнее вино», «Голубая луна»… Они расцветут калейдоскопом цвета и аромата, каждый день являя что-то новое, каждый день нас ждет новое чудо! Увидишь сам, Роб, когда приедешь домой в июне…»

Сара написала о саде и розах – самое счастливое письмо из всех, присланных ею, – но умолчала о садовнике, который позволил ей помогать в создании разноцветного и душистого сада.

Роб узнал, что садовником был Джозеф Дэлтон, и удивился, что эмигрант из Восточной Европы, который уже многие годы создавал сады в усадьбах Гринвича, не заинтересовал Сару. Роб ожидал прочувствованного, вдумчивого и проницательного портрета старого седовласого садовника, человека, чьи серо-голубые глаза видели уродство и ужасы войны и который создавал изысканные, восхитительные цветочные ковры. Но Сара рассказывала Робу о саде, а не о художнике, который его породил.

В апреле Сара написала: «Я решила поступить в Вассар вместо Рэдклиффа. Я знаю, что мы оба собирались на будущий год оказаться в Бостоне, Роб, но давай проживем еще один год портретов. Покипси очень близко от Нью-Йорка, так что через год, когда ты будешь на Уолл-стрит, я смогу навещать тебя часто-часто!»

Сара украсила письмо хмурящимися и улыбающимися лицами, но, осознал Роб, так и не объяснила, почему в последнюю минуту отказалась от плана, который они вынашивали в течение нескольких лет.