Мы никогда не расставались - Лазарева Ирина Александровна. Страница 7

Он посмотрел на нее с любопытством:

— Почему вы это сделали?

— Не знаю, — честно призналась она, — не пойму, что на меня нашло. Вы меня чем-то сильно рассердили.

— Вот как! Неужели я имел такую неосторожность? Хотя, по правде сказать, я часто бываю неосторожным, но наказан впервые. Я тогда сильно вымок, — добавил он с мягкой укоризной.

Настя окончательно смутилась и покраснела.

— Простите меня, — пробормотала она, — иногда я веду себя очень глупо.

Смущение шло ей необыкновенно: тонкий румянец, лучистый ускользающий взгляд смятенных глаз, подкупающая наивность движений и откровенное простодушие придавали девушке особую прелесть, способную взволновать любое, еще не тронутое цинизмом, равнодушием или усталостью мужское сердце.

Ароян, как бы желая поделиться впечатлением, переглянулся с Вересовым.

Тот, впрочем, как и Полина, чувствовал себя почему-то лишним в данной ситуации.

— Кстати, об одежде, — вернувшись к прежней энергичной манере общения, продолжал Ароян, — мы, признаться, затем сюда и пришли. Вересову осколком порвало бушлат. Мы понадеялись, что кто-нибудь из девушек поможет зашить прореху, у вас это ловко получается.

— Боже мой, — с жаром воскликнула Настя, — что же вы молчите, Алексей?! Как вы сами, не ранены? Снимайте же, снимайте скорей! У вас все в порядке с рукой?

— Как приятно, когда о тебе заботятся! — промурлыкал Вересов, сбрасывая пострадавшее обмундирование. — Нет, нет, уверяю вас, я в полном порядке.

Настя извлекла из ящика швейные принадлежности, которые всегда держала под рукой, и села за штопку, с прилежностью склонив белокурую голову. Офицеры молча за ней наблюдали.

— Черт меня возьми совсем! — с чувством произнес Ароян неизвестно к чему.

Вскоре общая беседа возобновилась к большому облегчению Насти. Она быстро управилась с поврежденной курткой, молодые люди рассыпались в словах благодарности, после чего распрощались и ушли.

Глава 5

Итак, с сожалением отказавшись от приятного общества, доблестные лейтенанты направились туда, куда призывал их долг, а именно: в штаб флотилии, где им надлежало быть в определенное время по приказу командующего. В двухэтажном кирпичном здании, где располагался штаб, было многолюдно: поминутно прибывали офицеры, вызванные на совещание к командованию.

В коридоре кто-то неожиданно хлопнул Вересова по плечу и голос, чем-то Алексею смутно и неприятно знакомый, воскликнул:

— Вересов! Ты ли это?

Алексей обернулся. Так и есть: Смуров, чтоб ему пусто было! Более нежелательной встречи Вересов не мог себе представить. Кирилл Смуров был его бывшим однокурсником, которого он не видел с момента окончания военно-морского училища, но сейчас узнал мгновенно, даже несмотря на то, что последний изменился до неузнаваемости. Прежними у него остались разве что глаза, очень светлые, неотступно сосредоточенные на собеседнике, однако то раздражающее, известное только Алексею преданно-просительное выражение, каким Смуров преследовал его в пору их юности, бесследно исчезло. Когда-то это был долговязый, худой юноша, физически слабый и неуспевающий по всем дисциплинам. В училище Смурова держали только благодаря его отцу, контр-адмиралу, служившему в народном комиссариате ВМФ. Курсанты не то чтобы не любили Смурова, его просто не замечали, он был из тех воспитанников, которые не вызывали к себе никакого интереса или симпатии, с кем не считались и чьей дружбы не искали, от кого нетерпеливо отмахивались, как отмахиваются от надоедливого и неугодного родственника, общество которого все же необходимо терпеть.

Вересов, одержимый в те годы обостренным чувством справедливости, проникся к Смурову состраданием и взял его под свое покровительство. Возможно, в определенной степени его подвигло на этот шаг постоянное заискивание Смурова перед Алексеем — отличником, старшиной класса и несомненным лидером. Стоило Алексею уронить какой-нибудь предмет, и Смуров бросался со всех ног его поднимать. Если у Алеши не оказывалось при себе ручки или неожиданно заканчивалась тетрадь, у Смурова непременно находилась в запасе необходимая принадлежность. Как только тень досады омрачала лицо Алексея при подсчете оскудевших финансов, подскакивал Смуров и предлагал денег взаймы, которых, впрочем, никогда не брал назад. С неусыпным вниманием он караулил каждое движение Алексея, демонстрируя радостную готовность ему услужить. В итоге Алеша обратил на Смурова внимание, а приглядевшись, заметил, что того никто не замечает. Такое положение вещей показалось ему негуманным по отношению к сокурснику, и он приблизил Смурова к себе.

В ответ на расположение Вересова Кирилл Смуров повел себя до того странно, что Алексей даже через много лет не мог найти объяснений его поступкам. Кирилл предался Алексею всецело и следовал за ним повсюду, как неусыпный ординарец, всем своим поведением и словами давая понять, что нет у Алеши на свете друга более верного, преданного и самоотверженного, чем он, Смуров. Выждав необходимое время, он принялся с бесконечным терпением и изобретательностью плести интриги против однокурсников, в общество которых теперь был допущен, и едва не перессорил Алешу со всеми его друзьями.

Каким-то таинственным образом наставники стали узнавать обо всех юношеских забавах своих воспитанников, причем часто эти увеселительные мероприятия носили отнюдь не невинный характер. В каждом случае следовало суровое наказание, которое, однако, странным образом обходило стороной Алексея Вересова. Авторитет его на курсе заметно пошатнулся. Товарищи стали его сторониться, чему он поначалу не придал серьезного значения, но в конце концов забеспокоился. Смуров между тем с фанатичной настойчивостью нашептывал Алеше, что однокурсники его не стоят, что все они неблагодарны, неспособны на истинную дружбу и что только он, Кирилл, по-настоящему ценит и любит Алексея.

Вересов все-таки вызвал друзей на объяснение, которое едва не закончилось стычкой. Курсанты были распалены и исполнены негодования, на Алешу посыпались обвинения, он в свою очередь возмутился и вспылил. Неизвестно, чем все могло бы закончиться, не появись в тот момент Вазген Ароян. Для Смурова Вазген, лучший и закадычный друг Вересова, был последним, еще не взятым бастионом. После разбивки по специализации на старших курсах, Вазген учился в классе гидрографов, поэтому подступиться к нему было сложно, к тому же слыл драчуном и забиякой, спуску никому не давал; воспитанники училища, испытав на себе силу его кулаков, предпочитали с ним не связываться. Смурова Вазген не переносил и, несмотря на уговоры Алексея, неизменно изгонял из своего общества.

Разбирательство происходило в одной из курсантских спален.

— А ну, посторонись! — скомандовал Вазген, бесцеремонно расталкивая сгрудившихся юношей и становясь рядом с Алексеем. — Те, у кого есть вопросы к Вересову, могут обратиться ко мне, — он вызывающе оглядел возмущенных парней и добавил: — Только не все сразу. Ты, Федотов, говори, какие у вас претензии.

— Ты лучше его спроси. Кто-то стучит на нас командирам, всех наказывают, а его нет. Пусть объяснит, почему так происходит.

— Да вы в своем уме, парни? — моментально вскипел Вазген. — Вы что, Лешку Вересова не знаете? Да я сейчас первому, кто еще такое скажет, морду набью.

— Вересов уже не тот, что раньше, это все замечают. Верно я говорю, ребята?

— Верно, — загудели собравшиеся, — он нам сам не доверяет, загордился и стал скрытничать. Должно быть, оттого, что у самого рыльце в пушку.

— Да я вас!.. — рванулся Алеша, но Вазген его перехватил.

— А ну угомонитесь все! — рявкнул он. — Если среди вас завелся предатель, то надо в этом разобраться спокойно. Только Леша тут ни при чем, говорю вам, это просто смешно обсуждать. Возьмем самый последний случай. Кто тогда был?

— Я был, — сказал Федотов, — Вересов, Захаров, Полежаев и Костя Щербин.

— И что? — спросил Вазген.

— А то! Все отсидели на губе, кроме Вересова.