Вампиры. Антология - Джонс Стивен. Страница 9

— Все просто: я — это ты, — ответило существо на этот немой вопрос, — только стремящийся к совершенству.

Гэвин кивнул в сторону трупов:

— Ты не можешь быть мной. Я б ни за что такого не сделал.

Было неучтиво порицать существо за своевременное вмешательство, но вопрос оставался вопросом.

— Не правда ли? — поинтересовалось существо. — А я думаю, что сделал бы.

В ушах Гэвина прозвучал голос Приториуса: «Надругаться, так сказать, над смазливостью». Он вновь ощутил прикосновение ножа к подбородку, тошноту, беспомощность. Разумеется, он это сделал бы, тысячу раз сделал бы, и считал бы при этом, что вершит правосудие.

Статуя не нуждалась в том, чтобы он признал это вслух: все и без того было очевидно.

— Я тебя еще навещу, — пообещала размалеванная рожа. — А пока что, на твоем месте… — она усмехнулась, — я бы рванул отсюда.

На мгновение Гэвин испытующе заглянул статуе в глаза, затем двинулся в сторону улицы.

— Не туда. Лучше здесь.

Существо указало на дверь в стене, едва заметную за гниющими кучами мусора. Так вот как ему удалось появиться столь тихо и неожиданно.

— Избегай главных улиц, вообще старайся не попадаться никому на глаза. Когда придет время, я найду тебя.

Гэвин не заставил себя уговаривать. Чем бы ни объяснялись события этой ночи — что сделано, того не воротишь. Не время задавать вопросы.

Не оглядываясь больше, он скользнул в дверной проем, но того, что он услышал у себя за спиной, было достаточно, чтобы все внутренности у него завязались узлом. Хлюпанье грязи, довольное урчание твари — звуки, достаточно красноречивые, чтобы можно было представить себе, какой там совершается туалет.

На следующее утро все произошедшее накануне казалось бессмыслицей. Внезапного прозрения, которое объяснило бы суть этого кошмара наяву, не случилось. Налицо были лишь голые факты.

Фактом в зеркале был глубокий порез вдоль челюсти, запекшийся и ноющий гораздо сильнее, чем дырявый зуб.

Фактом в газетах — репортажи о том, что в Ковент-Гардене были найдены два тела, в которых опознали известных преступников. Оба были жестоко убиты в «бандитской разборке» — так сообщала полиция.

И в его собственном мозгу — неотвратимое сознание того, что его непременно найдут, рано или поздно. Его видели с Приториусом, и кто-нибудь наверняка настучит в полицию. Может быть, тот же Кристиан, если, конечно, пожелает. И тогда они кинутся за ним, сядут ему на хвост, вместе со своими ордерами и наручниками. И что он сможет им сказать в ответ на обвинения? Что человек, который это сделал, был вовсе не человек, а какой-то истукан, который постепенно становится его двойником? Вопрос не в том, посадят его или нет, а в том, какая именно дыра ему грозит — тюрьма или психушка?

Впадая то в отчаяние, то в сомнение, он отправился в травмпункт, чтобы показать врачу свой порез. Там он терпеливо прождал три с половиной часа, вместе с дюжиной таких же ходячих больных.

Врач оказался настроен не слишком благожелательно. Он сказал, что накладывать швы уже бессмысленно, слишком поздно: рану можно и нужно промыть и перевязать, но шрам теперь останется наверняка. «Почему вы не пришли ночью, сразу после того, как это случилось?» — спросила сестра. Он только пожал плечами: какое им дело? Напускное сочувствие не утешало ни капли.

Повернув на свою улицу, он увидел возле дома машины, синий свет, кучку соседей, которые шептались, сплетничали, зубоскалили. Слишком поздно претендовать на остатки своей прошлой жизни. Пришли чужие и завладели его одеждой, его расческами, его духами, его письмами — и они прочешут все это, как обезьяны в поисках вшей. Он знал, как тщательно работают эти ублюдки, если им надо, как легко они присваивают и растаскивают по кускам человеческую личность. Пожирают, высасывают — они могут стереть вас с лица земли так же верно, как пуля, с той лишь разницей, что вы остаетесь жить, — ходячее пустое место.

Делать было нечего. Жизнь его досталась им на осмеяние и оплевание, и возможно, пара-тройка из этих отморозков занервничают, когда увидят его фотографию и задумаются, а они сами как-то раз во время ночного приступа похоти не этого ли мальчишку сняли?

Пусть их. Милости просим. Отныне он вне закона, ибо законы защищают собственность, а он ее лишен. Они ободрали его как липку или близко к тому: ему негде жить, у него нет ничего, что он мог бы назвать своим. Даже страха у него не было, что самое странное.

И он повернулся спиной к улице и дому, где прожил последние четыре года, и ощутил что-то сродни облегчению, радуясь, что у него похитили прежнюю жизнь, вместе со всеми ее грязью, убожеством, подлостью. Он будто стал легче.

Два часа спустя, в нескольких милях от прежнего дома, он наконец остановился и ощупал карманы. Там оказались банковская карта, почти сотня фунтов наличными, небольшая пачка фотографий: несколько — сестры и родителей, но в основном его собственной персоны; кроме того, на нем оставались часы, кольцо и шейная цепочка. Использовать карту опасно: наверняка они уже сообщили обо всем в банк. Самое лучшее — заложить кольцо и цепочку, а потом двинуть на север. У него были друзья в Абердине, у которых можно было ненадолго укрыться.

Но сперва — Рейнолдс.

Гэвин потратил час на поиски дома, где жил Рейнолдс. Он уже почти сутки не ел, и, когда он стоял возле Ливингстон-Мэншенс, его живот громко возмутился. Но Гэвин рявкнул на него, велев заткнуться, и вошел в здание. В дневном свете внутренняя отделка дома выглядела менее впечатляюще. Ковер на ступенях был вытерт, краска на перилах явно засалена.

Не спеша он прошел три лестничных пролета и постучал в дверь квартиры, где жил Рейнолдс.

На стук никто не ответил, и из-за двери не донеслось ни звука. Правда, Рейнолдс сказал ему: «Не приходи сюда больше — меня здесь не будет». Предполагал ли он, каковы могут быть последствия того, что он выпустил эту тварь в мир?

Гэвин снова заколотил в дверь, и на этот раз он был убежден, что услышал чье-то дыхание по ту сторону.

— Рейнолдс… — крикнул он, наваливаясь на дверь. — Я тебя слышу.

Ответа не последовало, но там явно кто-то был, Гэвин в этом не сомневался.

— Ну давай же, открывай. Открывай, говорю, ублюдок несчастный.

Тишина, затем глухой голос:

— Убирайся.

— Я хочу с тобой поговорить.

— Я сказал, убирайся, уходи. Мне нечего тебе сказать.

— Бога ради, ты обязан мне все объяснить! Если ты не откроешь эту чертову дверь, я позову кого-нибудь, кто это сделает.

Пустая угроза, но Рейнолдс забеспокоился:

— Нет! Постой. Погоди.

Ключ скрипнул в замке, и дверь приоткрылась на какие-нибудь пару дюймов. Квартира была погружена во тьму, за исключением потрепанной физиономии, которая вынырнула навстречу Гэвину из мрака. Это был Рейнолдс, вне всякого сомнения, но небритый и вообще какой-то опустившийся. Даже через приоткрывшуюся щель от него несло немытым телом, и на нем были только грязная рубашка и подштанники, подвязанные шнурком.

— Я ничем не могу тебе помочь. Уходи.

— Позволь мне объяснить… — Гэвин уперся в дверь, и Рейнолдс то ли слишком ослаб, то ли слишком испугался, чтобы ее удержать. Он отшатнулся назад, в полумрак прихожей. — Что за хрень у тебя тут творится?

По квартире разливалась вонь гниющих продуктов. Воздух был ею пропитан. Позволив Гэвину захлопнуть за собой дверь, Рейнолдс извлек из кармана засаленных подштанников нож.

— Не держи меня за идиота. — В его голосе звучал гнев. — Я знаю, что ты натворил. Отлично. Просто умница.

— Ты об убийствах? Но это не я.

Рейнолдс выставил руку с ножом навстречу Гэвину.

— И сколько же ванн крови тебе потребовалось? — спросил он, и глаза его наполнились слезами. — Шесть? Десять?

— Я никого не убивал.

— Чудовище.

Нож, зажатый в руке Рейнолдса, был тем самым ножом для бумаги, который Гэвин нашел в прошлый раз у него в кабинете. И с этим ножом Рейнолдс двинулся на Гэвина. Не было сомнения, что он действительно собирается воспользоваться этим оружием. Гэвин съежился, и Рейнолдса его страх, казалось, обнадежил.