Избранные киносценарии 1949—1950 гг. - Павленко Петр Андреевич. Страница 33

— Не будем преувеличивать, господа! — Хейвуд поднял руку. — Военная промышленность Германии пострадала менее чем незначительно. Что же касается господина Шульца, то, к сожалению, часть его предприятий находится в зоне, которая отойдет к русским.

— Чем же виноват я? — кипятился Шульц.

— Печальная необходимость, — Хейвуд грустно покачал головой. — Я не хочу огорчать господина Шульца, но пока есть возможность, мы будем беспощадно бомбить промышленность восточной части Германии и всячески оберегать военную промышленность запада.

Шум одобрения, аплодисменты.

Поднялся маленький желчный старичок.

— Мои предприятия, — язвительно пропищал он, — находятся как раз на западе. И что же? Правда, я не прихожусь родственником господину Дюпону. Я просто скромный немецкий предприниматель.

— Не такой уж вы скромный, Людвиг! — сказал чей-то голос сзади.

— Прошу меня не перебивать… — старичок рассвирепел. — У меня маленькое химическое объединение.

— Не такое уж маленькое! — сказал тот же голос.

— Но я категорически протестую. — Поддразнивания разъярили старичка. — Почему господин Дюпон всю войну поддерживал «И. Г. Фарбениндустри», а меня игнорировал? Почему «Испано-Американское общество» ни разу не откликнулось на все мои мольбы? Я тоже давал возможность Гитлеру воевать. Я помогал великой Германии…

— При чем тут великая Германия? — прошипел Абс.

— Это наша великая родина! — старичку не хотелось слезать с пьедестала.

— Какая родина? — голос, прервавший его, был полон возмущения. — Ваша родина в Международном коммерческом банке…

— Не будем ссориться, господа, — вмешался на этот раз Крупп. — Мы с вами выше этого. Всем давно известно, — улыбаясь, добавил он, — что родина кончается там, где начинаются деньги.

«Миротворец» Яльмар Шахт решил, что пришло время умерить разбушевавшиеся страсти.

— Господа! — он плавно помахал рукой. — Мне кажется, я выражу общую мысль, если принесу глубокую благодарность нашему гостю за постоянную поддержку, которую он и его друзья оказывали нам, руководителям германской промышленности, во время этой войны. Благодаря этой поддержке мы могли спокойно продолжать нашу работу, получая марганец, никель, хром, вольфрам и даже каучук!

Речь Шахта в этом месте была прервана аплодисментами присутствующих.

Добродушное настроение начало возвращаться. Все улыбались.

— Приятно видеть такое единодушие, друзья мои! — продолжал Шахт. — Это позволяет мне надеяться, что мы с грустью, но твердо встретим неприятную часть нашего разговора… Я позволю себе заговорить о некотором участии американского капитала в наших предприятиях.

Благодушное настроение как ветром сдуло.

— Я понимаю, — продолжал Шахт, — кое-кого из вас пугает возможная потеря независимости, но, господа, лучше позволить состричь волосы, чем головы. Или, может быть, вы хотите революционной Германии? Русское наступление продолжается! Русские придут и уйдут. Это так! Но вы останетесь с глазу на глаз с толпой… И не будет гестапо, чтобы заступиться за вас, господа! Кто же тогда протянет вам руку помощи? Они! — Патетическим жестом Шахт указал на Хейвуда. — Только они, наши заокеанские друзья! Напоминаю: русское наступление продолжается!!

Москва. Кабинет. За письменным столом человек в штатском. Перед ним генерал-майор.

— Сообщение Н-11, — говорит генерал-майор.

— Что такое?

— Н-11 вчера присутствовала на секретном совещании американцев с Круппом и германскими промышленниками.

Иван Васильевич одобрительно улыбается:

— Ах, молодец! Какие подробности?

— Подробностей сообщить не успела, — отвечает генерал. — Будет передавать в ближайшее время.

Советские тяжелые бомбардировщики проходят над Германией. Ревут моторы. Курс — Берлин.

Сирены воздушной тревоги воют над Унтер ден Линден. Торопливо бегут в подвалы берлинцы.

Цветочный киоск. В нем очень мало живых цветов. Главным образом искусственные букетики, предусмотрительно обернутые черной траурной бумагой, и похоронные венки. Сейчас это самый ходовой товар.

Марта стоит у киоска. В руках у нее крохотный букетик бульденежей. Она расплачивается с продавщицей, которая торопится уходить.

Сирены воют над Унтер ден Линден. Рядом с Мартой останавливается Дементьев в форме майора «люфтваффе».

— Можно купить фиалки? — спрашивает он продавщицу.

Но цветочница не хочет задерживаться.

— Я тороплюсь в метро. Сейчас будут бомбить. Вам тоже советую не задерживаться.

Цветочница убегает. Дементьев подходит к Марте.

— Идемте. Через несколько минут наши начнут бомбить.

Они смешиваются с потоком берлинцев, направляющихся к подземке.

Метро. Толпа течет вниз по двум лестницам, постепенно заполняя все помещения подземки. Гул голосов, топот тысяч ног, плач детей. Наиболее предусмотрительные тащат с собой чемоданы, узлы, свертки.

Дементьев с Мартой выжидают, пока все пройдут вниз. Оставшись вдвоем, Дементьев поворачивается к Марте.

— Машенька! Москва благодарит вас! Очень благодарит!

— Правда? — радостно вспыхивает Марта.

Дементьев кивает головой и продолжает. В его голосе чувствуется встревоженность.

— А теперь вот что. По нашим сведениям, аппарат Кальтенбруннера начал заниматься вами. Вам предоставлено право решить: уходите вы или остаетесь. Погодите! Не отвечайте!.. Я могу перебросить вас через два дня… Погодите!.. Через два дня вы увидите Москву… Борьку… А, Машенька?..

Дементьев умолкает и смотрит в глаза Марты. Молчит и она.

— Вы знаете, Маша, — Дементьев старается убедить ее, — когда нами начинают интересоваться, это не просто опасно — это смертельно опасно. Мне не дано право приказывать вам, — продолжает он. — А жаль!

— Алексей Николаевич! — лицо Марты спокойно, хотя чувствуется, что она взволнована. — Осталось несколько дней. Американцы чувствуют себя все тревожнее. Они собираются уезжать. Завтра или послезавтра Гарви должен получить списки германских подпольных центров на Балканах.

— От кого? — быстро спрашивает Дементьев.

— От Шелленберга. Шелленберг уже вызвал сюда, в Берлин, своих главных резидентов. Может быть, их сейчас передают американцам. В суматохе последних дней я попытаюсь добраться до этих материалов. Большего для моей Родины я, вероятно, никогда сделать не смогу…

— Машенька, все-таки я очень тревожусь за вас.

— Ничего, Алексей Николаевич. Постараюсь вывернуться.

Она протягивает ему руку.

— Желаю успеха, — тихо говорит Дементьев.

— Спасибо.

Неожиданно взгляд Марты упал на листовку, наклеенную на стене. Дементьев и Марта читают первые строки и улыбаются.

«Немецкие матери и жены! Ваши мужья, сыновья и братья умирают за безнадежное дело…» В конце листовки подпись: «Германская коммунистическая партия».

Марта и Дементьев расходятся в разные стороны.

Принцальбрехтштрассе. Здание, заслужившее одну из самых страшных репутаций, — гестапо.

Кабинет начальника заграничной разведки Вальтера Шелленберга. На стенах портреты Гитлера, Бисмарка, географические карты.

За овальным письменным столом сидит Шелленберг. Против него — нацистский резидент в Албании Удет. В глубине кабинета, развалясь в кресле, сидит Гарви.

— Настало время нашей войны, войны в темноте. Запомните, Удет, сейчас можно сделать настоящую карьеру, — наклонясь вперед, говорит Шелленберг.

— Работа шпиона, господин группенфюрер, не мне вам это говорить, очень тяжелая работа. Особенно теперь. На Балканах будет чорт знает что. Все валюты летят кувырком. Людей не на что покупать… Чем платить? Марками?.. И, кроме того, господин группенфюрер, в чем будет выражаться моя скромная награда? В какой валюте мы будем получать?

— В долларах, конечно, — раздается из-за спины Шелленберга спокойный голос Гарви.

Удет поворачивается к Гарви, затем вопросительно смотрит на Шелленберга.