Воин из-за круга - Астахов Андрей Львович. Страница 21

Ди Брай ничего не сказал ему, куда идти, что делать, если он выберется из лагеря. Значит, он свободен. Он не связан никакими обязательствами, никакими клятвами, никакими законами, потому что он сейчас – всего лишь беглый преступник, которому никакие законы не писаны. Когда Гесперополис очнется от ужаса, который посетил его этой ночью, не исключено, что его сочтут погибшим в ночной резне. Если так, искать его не будут. Оно и к лучшему. Он не сможет получить наследство отца, но отомстить за его гибель сможет. Он найдет того, кто напустил на Гесперополис кровожадную свору лейров. Если то, что рассказал ему ди Брай, – правда, он рано или поздно сумеет связать вместе все концы и сделать так, что Кас ди Марон будет отомщен. А пока ему надо уходить. Оставаться в мертвом доме небезопасно. Рано или поздно сюда придут, и не надо, чтобы его здесь видели.

Юноша хорошо знал, где у отца хранятся деньги на хозяйство – больших сумм Кас ди Марон у себя в доме не держал. Ди Марон-младший время от времени приворовывал у отца небольшие суммы, а отец делал вид, что этого не замечает. Но сначала молодой человек занялся провизией и одеждой. На кухне он отыскал головку сыру, половину каравая хлеба, кусок мяса, кое-какую зелень и покидал все это в большую сумку, найденную тут же. Потом он вернулся в свои покои. Оказавшись среди привычной роскоши, ди Марон снова почувствовал болезненную пустоту в сердце и тоску. Он в последний раз находился среди этих вещей, среди всего того, что когда-то было его жизнью. Он медленно переодевался в чистую одежду и спрашивал себя, с чего же ему лучше начать новую жизнь. Подумав немного, поэт открыл ящик комода и вытащил из вороха бумаг футляр, в котором хранил свитки со своими стихами. Здесь были не все его стихи, только самые лучшие. Прочие не стоили того, чтобы брать их с собой.

В ларце, который ди Марон впервые за много лет отпер не своим, сделанным тайно от отца, а собственным отцовским ключом, найденным в кабинете, оказалось не так много денег, как он ожидал. Впрочем, этой суммы хватит на первое время. Вдобавок у него остались галарны, полученные от ди Брая. Не бог весть какие деньги, но в провинции на них можно купить неплохую ферму.

Уже в холле, покидая дом, ди Марон захватил с паноплия на лестничной площадке один из кинжалов. Это был один из двух кинжалов работы мастера Гарраша, которыми ди Марон-старший очень дорожил – неизвестно, почему. Убивать молодого ди Марона никто не обучал, но кинжал сгодится в дорогу хотя бы для большей уверенности в себе…

Небо совсем посветлело. Набросив на голову капюшон широкого дорожного плаща, Уэр ди Марон покинул родной дом, так и не заперев за собой дверей. С улицы Парфюмеров, где находился их дом, он по темным проулкам добрался до рыночной площади, а отсюда еще до рассвета оказался в западном конце города, недалеко от Новых Императорских ворот. Здесь он впервые увидел живых людей – двух мертвецки пьяных босяков, которые, обнявшись, ковыляли вдоль придорожной канавы, горланя какую-то песню, ни мотива, ни слов которой ди Марон так и не разобрал. Юноша почувствовал злобу; эти два никчемных подонка пережили ночь затмения, а его отец погиб. Но время шло, а он все еще не выбрался из города, и думать о пустяках было некогда.

Он спустился по каменной лестнице и оказался в узком переулке, один конец которого выходил на дорогу, ведущую к воротам, а второй упирался в зловонный тупик. Шум шагов ди Марона спугнул нескольких тощих бродячих собак, завтракавших отбросами. Юноша остановился, его снова охватил страх. Однако оставаться в этом унылом месте он тоже не собирался. Собравшись с духом, поэт шагнул в сумрак под невысокой аркой, и тут перед ним возникла фигура нелепая и зловещая, а главное – странно знакомая ди Марону.

– Давай деньги, проклятый лавочник! – зашипел незнакомец, размахивая молотком на длинной рукоятке. – Гони монету, а то я тебе башку расшибу, клянусь титьками моей мамаши!

Еще одна фигура метнулась к ди Марону с другой стороны арки, схватила юношу за руку. Ди Марон рванул из-под плаща кинжал, но в следующий миг замер с открытым ртом. Нападающий тоже встал, его окровавленное и исцарапанное лицо вытянулось от удивления.

– Прах меня покрой! – выпалил он. – Это же наш молодой петушок!

– Ты! – Ди Марон узнал ушастого каторжника, того самого, что назвался Килле-Зайцем. – Живой!

– И ты живой! Балль, ну-ка придержи его.

– Как вам удалось бежать? – спросил ди Марон, пока ушастый освобождал его от пояса с кошельком, сумки с провизией и кинжала.

– Сам не знаю, – Килле посмотрел на поэта. – Расскажи кому, не поверят. А ты как ушел?

– Мне повезло. А старик ди Брай – где он?

– Мы его не видели, – сказал второй каторжник.

– Мы с Баллем спрятались на стройке, – пояснил ушастый. – Залезли в сарай, где стояли бочки с дегтем и смолой, вот нас твари и не учуяли. Остальным хана. Никто не ушел. Весь плац был в крови и в том, что от трупов осталось. А нам и дьявол в помощники! Дождались рассвета и давай тикать! О, где-то бабками хорошими разжился! Кого гробанул, а, малахольный?

– Никого. У себя в доме взял.

– У тебя и дом есть? – Ушастый присвистнул. – А этот дед кем тебе приходился?

– Да так, знакомец просто. Я с ним в корчме познакомился, когда меня приставы арестовали.

– Слушай, Балль, а может, возьмем этого желторотого с собой? – вдруг предложил Килле. – Сдается мне, что петушок этот нам сгодится, если не для работы, то на жаркое. А, фраерок, пойдешь с нами?

– А у меня есть выбор? – спросил ди Марон.

– Во, умный парень, все понимает! – Килле хохотнул, по-дружески хлопнул поэта по плечу. – Ты не ссы, малахольный, Килле покажет тебе, что такое воровская жизнь! Только одно запомни; у нас закон один – слушать старшого и не понтоваться. Нарушишь закон, пожалеешь, что на свет народился. Верно я говорю, Горемыка?

– Ага, – прохрипел Балль. Один глаз у него был мутный, белесый, будто наполненный гноем.

– Сейчас мы пойдем к воротам, – начал Килле, направив острие кинжала в грудь ди Марона. – Стража наверняка сидит в кордегардии, обосранные от страха штаны стирает. Но коли вылезут они до нас, молчи и не дергайся. А то враз с одного удара почку вырежу. Говорить я буду, понял?

– Он понял, Заяц, – сказал Балль.

– Он-то понял. Он дворянчик понятливый. Пошли!

– Один вопрос, Килле, – сказал ди Марон. – Куда мы идем?

– В Венадур, – помолчав, ответил ушастый. – Там сейчас заварушка какая-то идет, не до нас будет. Авось фарт нам подвалит, заживем красиво! Давай, топай, а то до утра не доживешь. Лейры не доели, так я прирежу!

Джел ди Оран едва дождался утра. Ему пришлось провести бессонную ночь – в Красный Чертог беспрерывно прибывали курьеры с сообщениями о том неслыханном ужасе, который творится в столице. Ди Оран делал вид, что изумлен и испуган жуткими новостями. Он с тайным удовольствием всматривался в лица полицейских чинов, военных, представителей магистрата, которые так скоро прибыли в Красный Чертог, что канцлер понял – все они рассчитывают отсидеться в императорской резиденции, пока Дети Ночи свирепствуют в бедняцких кварталах Гесперополиса. Возвращенных среди этих людей не было, неудивительно поэтому, что шалости лейров их так пугают! Ди Орана самого пробрал холодок по спине, когда агенты сообщали ему о том, что происходит в ночном городе. Они приходили в малый рабочий кабинет канцлера – здесь был искусно сделанный макет Гесперополиса, и ди Оран мог проследить путь выходцев из Вторых врат. Аина ап-Аннон сделала то, о чем давно ему говорила – отдала лейрам на растерзание те районы города, где селились бедняки. Заречный квартал по донесениям гонцов был просто наводнен нежитью – там к утру мало кто спасся. Та же участь постигла Старый город. Ди Орана огорчило сообщение, полученное ближе к утру, – лейры прошлись по стройке императорского святилища. У канцлера не было повода сожалеть о судьбе шести тысяч уголовников, собранных на этой стройке, но он представил себе, в каком гневе будет Шендрегон, когда узнает, что стройку храма в его честь теперь придется надолго заморозить. Богатая часть города пострадала от шалостей лейров куда меньше: видимо, Аина крепко держала их на магическом поводке. Здесь были единичные случаи нападения, и все пострадавшие были теми, кого Аина считала подозрительными и случайными людьми в окружении императора. Ди Оран вслух сокрушался, узнавая о гибели того или иного знатного вельможи, а в душе понимал, что так или иначе эти люди были обречены. С исполнением пророчеств и открытием всех семи ворот безмолвия эти люди все равно погибли бы. Аина знала, что делала.