Воин из-за круга - Астахов Андрей Львович. Страница 5

– Молчи, дрянь! – прикрикнул трактирщик. – Опозорила и меня, и доброго мастера Оллиса. Вряд ли он захочет теперь взять в жены такую шлюху, как ты.

– Да я, клянусь Единым, ее пальцем не коснулся! – воскликнул ди Марон, торопливо завязывая тесемки на гульфике. – Не делай из мухи слона, Йол, давай покончим с этим недоразумением. Ты угостишь меня вином, а я расскажу тебе столько сказаний, сколько ты…

– Вино, говоришь? Стишки? – Йол плюнул себе под ноги, потом поднес к лицу юноши свой громадный кулак. – Да у меня внутри все трясется от желания расквасить твою смазливую рожу! Нет уж, голубок, ночь ты посидишь у меня в подполе, а утром я сдам тебя императорскому приставу. Есть закон о прелюбодеях, и ты сполна получишь у меня по этому закону. Отучу я тебя портить девок! Эй, парни, идите сюда, вяжите-ка этого ублюдка!

Ди Марон, испуганный и ошеломленный происходящим, даже и не думал сопротивляться, когда Брен, Стен и Арним, сыновья трактирщика, такие же крепкие и могучие, как отец, начали вязать ему руки и тащить к выходу из амбара. Сердце у него бешено колотилось, во рту пересохло от страха, ноги тряслись, и самые мрачные мысли непрошенно лезли в голову.

– Послушай, Йол, может, все-таки решим все полюбовно? – завопил он, когда его выволокли во двор. – У моего отца есть деньги. Я заплачу!

Трактирщик лишь недобро усмехнулся. Он услышал то, что жаждал услышать. Теперь надо как следует попугать сосунка, чтобы, сомлев от страха, он согласился выложить столько, сколько запросит оскорбленный отец. А запросить Йол собрался немало.

– Сначала посидишь в холодной, приятель, – сказал он. – А утром придет пристав, тогда и потолкуем.

– Для хорошего разговора необязательно ждать утра! – произнес за спиной трактирщика чей-то голос. Йол вздрогнул, обернулся и увидел старика, который остановился в его корчме. Гость стоял у двери, выходящей во двор корчмы, и наблюдал за происходящим.

Уэр ди Марон был красив, молод и богат. Его отец Кас ди Марон, выходец из крестьян, сумел неожиданно разбогатеть, поместив свой небольшой капитал в торговые операции земляка купца, а позже женившись на его дочери. За тридцать лет ди Марон из мелкого купчика-спекулянта, дававшего деньги в рост, превратился в одного из самых богатых людей в Гесперополисе. Банковский дом «Ди Марон и сын» процветал еще и потому, что не раз и не два кредитовал императоров Лаэды, а свои долги августейшие должники возвращали с хорошими процентами. Император Ялмар пожаловал Касу ди Марону дворянский титул. Тем больше была печаль почтенного Каса ди Марона – его сын Уэр не хотел быть банкиром. Он писал стихи и влипал в истории, которые заканчивались всегда одинаково – выплатой отступных вельможе, которого молодой виршеплет высмеял в своих эпиграммах, или отцу, дочку которого Уэр соблазнил. Особенно огорчил старого банкира последний случай, когда он случайно обнаружил на конторке сына почти дописанную поэму «Кровь невинных». Кас ди Марон прочел поэму, и от этого чтения его едва не разбил удар. Когда сын вернулся домой, ди Марон-старший вызвал его для разговора в свой кабинет.

– Это ты писал? – спросил он, показав сыну свиток поэмы.

– Конечно, – с гордостью сказал ди Марон-младший. – Эта поэма – моя гордость. Ничего лучше я не писал. Она прославит меня в веках!

– Как я понял из твоей писанины, ты осуждаешь императора за то, что он подавил восстание дикарей-волахов, не так ли?

– Да. отец. Я ненавижу насилие. Императорские войска убивали в Хэнше женщин и детей, сжигали деревни, грабили и насиловали. Это противно всем законам морали. Я, как поэт…

– Дурак ты, а не поэт! – взорвался банкир. – Полоумный щенок! Ты хоть понимаешь, что ты творишь?

– Понимаю, – с достоинством заявил юноша. – Не смей меня ругать. Вы все трусы, вы боитесь говорить правду. А я не боюсь.

– Трусы, говоришь? – Ди Марон-старший встал из глубокого кресла, запахнул шубу. – Идем за мной!

– Куда? – не понял сын.

– Идем, говорю тебе!

Ди Марон-младший, гадая, что бы все это значило, поплелся за отцом. Старый банкир привел сына в свою спальню, откинул роскошный гобелен, закрывающий стену, и нажал на потайную пружину. В стене открылся искусно замаскированный сейф.

– Подойди! – велел он сыну.

Юноша подошел к стене. Ди Марон-старший поднес шандал с горящими свечами к сейфу.

– Что ты видишь?

– Какие-то бумаги.

– Это любовные письма моей покойной жены, твоей матери. Что еще видишь?

– Погоди-ка… Отец, это же оловянный солдатик! Чего ради ты хранишь его в сейфе?

– Скоро узнаешь… Что ты еще видишь?

– Старую деревянную ложку, страшную и обгрызенную. Такой хамы хлебают свою похлебку. Отец, я что-то не пойму, на кой бес ты хранишь в сейфе эту дрянь. Это шутка?

– А теперь послушай меня, сын. Я понял твою поэму. Ты осудил меня за то, что я даю деньги императору на войну, кредитую покупку оружия и снаряжения для армии в Хэнше. Да, ты прав. Я ссудил императорской казне тридцать тысяч полновесных золотых ноблей на покупку военного снаряжения. Император Ялмар за то наградил меня орденом и званием «Почетный гражданин империи». Я горжусь этим. И еще – все это я делаю ради тебя. А этого солдатика и эту ложку я храню всю жизнь. Знаешь, почему я их храню? Когда-то я был беден. Очень беден. В детстве у меня была одна мечта – досыта поесть. Нас было пятеро у отца с матерью. Отец всю жизнь работал в поле и умер на пашне, оставив нас без гроша. Мать зарабатывала вязанием кружевных воротников – четверть галарна за дюжину. Этих денег нам хватало только на оплату жилья, хлеб и молоко. Когда мне было десять лет, я подхватил гнилую лихорадку, и лекарь сказал, что меня спасет только чудо. Тогда мать продала единственную ценную вещь в доме – серебряную солонку, свадебный подарок отца. На вырученные деньги она купила лекарств, еды и этого солдатика, которого я не выпускал из рук, пока болел.

– Отец, это очень трогательно. Я напишу об этом балладу.

– Твое счастье – или несчастье – в том, что ты вырос в богатстве и беспечности. Ты не знаешь, что такое нищета.

– Спаси меня Единый! Ложка тоже особенная?

– Этой ложкой, которой, как ты изволил выразиться, едят хамы, ели мы в детстве – одной ложкой, по очереди. Другой ложки у нас не было. Тебе не мешало бы недельку-другую поесть такой.

– Отец, я… – Ди Марону-младшему почему-то больше не хотелось ерничать. – Прости меня. Я все понял. Я был не прав.

– Это хорошо, что ты понял. Я храню эту ложку и этого солдатика всю свою жизнь, чтобы не забывать о том, откуда я, как я жил в детстве, и память о прошлом помогает мне ценить то, что я имею сейчас. Ты не испытал нищеты и голода; я, слава Единому, об этом позаботился. Однако это не извиняет твоего легкомыслия и твоего щенячьего фанфаронства, – банкир достал из кошеля на поясе свиток со злополучной поэмой, подошел к камину, затопленному на ночь. – Сам бросишь ее в огонь или мне позволишь?

– Сам, – юноша проглотил ком в горле, шагнул к отцу, взял свиток.

Пергамент корчился на горящих в камине дровах, и сердце ди Марона-младшего наполнила грусть – поэма и впрямь была хороша. Голос отца, стоявшего за спиной, потерял металлические нотки; теперь отец говорил с болью и нежностью.

– Я хочу тебе счастья. сынок. Единый дал мне только одного сына, хотя мы с женой хотели много детей. В тебе моя надежда. Я стар, скоро Единый заберет меня, и все достанется тебе. Твое беспутство и твоя бесшабашность пугают меня. Поэтому я намерен тебя женить. Не возражай, все уже решено.

– Женить? – спросил юноша, не отрывая взгляда от догорающего свитка. – На ком?

– На хорошей девушке. Не сомневайся, она тебе понравится. Я нашел тебе лучшую девушку из всех. Скоро вы встретитесь. А до тех пор прошу об одном – никаких сочинений об императоре, никаких пьяных выходок и похождений по притонам. Ты позоришь меня, Уэр. Ты позоришь свою мать. Подумай об этом, сын. Пора становиться взрослым и заняться настоящим делом…