Рунная птица Джейр (СИ) - Астахов Андрей Львович. Страница 3
Вот слово Мое к вам, устрашенные и раскаивающиеся злочестия своего – молите о Спасителе, который встанет за вас на великую битву, молите денно и нощно. Молите о том, кто явится вам и мертвое вернет во прах, а живое сохранит. Молите о том, кто, подобно мечу, рассечет небо на золотых крыльях и вернет вам надежду.
Я же предвижу приход Спасителя и молюсь о нем, чтобы не наступил конец времен, и не поглотила Бездна день грядущий. Я, Арагзан, изрек сие, и сам Господь говорил устами моими…»
Брат Джакино дочитал перевод и хмыкнул. Отложил пергамент, протер воспаленные глаза пальцами и тряхнул головой. Теперь, когда весь текст сложился в единое целое, у него больше нет сомнений, что это не подлинное бейанское пророчество, а какая-то сектантская подделка. Не мог пророк, живший три тысячи лет назад, так точно угадать названия всех десяти имперских провинций. И еще, текст явно незакончен. В конце листа несколько строк состоят из фрагментов рун, и сложить их во что-то читаемое невозможно. Видимо, исходная надпись была повреждена. Целый вечер и большая часть ночи потрачены впустую. И это он обязательно скажет Кланену.
- Брат Джакино! – Молодой послушник Харрод влетел в скрипторий без стука и с прытью, неподобающей служителю церкви. - Брат Джакино!
- Ты отрываешь меня от работы, - недовольно сказал переписчик и тяжело посмотрел на юношу.
- Простите, брат Джакино. Там… там…
- Ну что?
- Не знаю. Я был на колокольне и…
- Ну что?
- Я вас прошу, брат Джакино, идемте со мной!
Джакино, недовольно ворча, накинул овчинный плащ, и они вышли из скриптория на монастырский двор. Мороз сразу пробрал до костей. Ночное небо было наполнено звездами, а воздух был тихим и звонким, как стекло. Яркая комета, появившаяся в небе несколько ночей назад, пересекала западную часть небосвода сияющей дугой.
- Слышите? – прошептал Харрод, дрожа то ли от холода, то ли от страха.
Джакино прислушался. Мороз обжигал лицо и руки, ледяными пальцами гладил тело под плащом и суконной рясой, не давая сосредоточиться, но переписчик услышал то, о чем говорил Харрод – и волосы его под капюшоном плаща встали дыбом.
Звук шел из-под заснеженных плит, покрывавших монастырский двор. Далекий, глухой, тяжелый, угрожающий.
Звук, в котором нетрудно было узнать топот подкованных копыт.
- Что это? – прошептал Харрод.
- Где-то неподалеку проходит обоз или отряд конницы, - ответил Джакино. – И ради этого ты вытащил меня на мороз?
- Я… я испугался, - признался мальчик. – Мне показалось с колокольни, что я не только услышал, но и увидел что-то. Я видел…
- Иди спать, - велел переписчик и пошел к себе.
***
Настоятель не спал. Он прочел перевод Джакино, а потом отпер ларец на своем столе и сложил туда оба пергамента – с оригинальным текстом и с переводом.
- Прекрасная работа, сын мой, - похвалил он. – Я доволен вами. Давайте отпразднуем ваш успех.
- Я думаю, святой отец, что…
- Что же?
- Что этот текст – простите, конечно, что осмеливаюсь говорить такое, - что этот текст не бейанский.
- Почему? – Кланен с интересом посмотрел на монаха.
- Мне так кажется. Предсказания, которые содержатся в тексте, уж очень детализированы. Воистину, если бы это писалось в бейанскую эпоху, прорицатель мог бы считаться величайшим пророком всех времен!
- Всадники! – Аббат усмехнулся презрительно. – Какая чушь! Однако ты прав, сын мой. Теперь любой увидит, как безумны эти, с позволения сказать, пророчества. Этот пергамент Серые братья нашли у одного из арестованных колдунов. Ужасную, нелепую ересь распространяют враги веры. Мы снабдим твой перевод комментариями и разошлем по всем обителям, дабы все узнали о лживости еретиков.
- Истинно так, святой отец, - брат Джакино подумал было, что надо рассказать настоятелю о странном шуме, который они с Харродом слышали на дворе, но решил все же, что не стоит говорить о таких вещах ночью. Пусть лучше Кланен узнает об этом утром и от послушника. – Вы позволите мне уйти?
- Не раньше, чем мы с тобой выпьем по глотку доброго вина, сын мой.
С этими словами Кланен похлопал переписчика по плечу, достал из шкафчика у кровати бутылку в оплетке и налил густого красного вина в две чаши. Одну взял сам, вторую подал переписчику. Брат Джакино был удивлен и обрадован. Удивлен, потому что устав категорически запрещал монахам пить вино где-нибудь помимо общей трапезной. Обрадован, потому что после долгого сидения в нетопленном скриптории и объятий морозной ночи стакан вина был как нельзя кстати.
- Ты незаменимый человек, сын мой, - сказал Кланен. – Твое знание языков и искусство каллиграфии вызывает восхищение. Я доложу о тебе в Капитул. Твои дела должны быть вознаграждены.
- Вы очень добры, отец настоятель.
- Во славу Божью! – сказал Кланен и выпил вино. Брат Джакино отпил глоток – вкус вина был восхитительным. Ему очень хотелось растянуть удовольствие, но он боялся, что аббат упрекнет его в чревоугодии, и переписчик в два глотка допил чашу.
- А теперь иди, отдохни, - велел настоятель, взяв у него чашу. – И пусть Господь позаботится о тебе.
Брат Джакино поцеловал пастырское кольцо на руке настоятеля и отправился к себе. Лицо у него горело – то ли от пребывания на морозе, то ли от вина, то ли от радости. На лестнице у него внезапно закружилась голова. Джакино остановился, пытаясь побороть накатившую дурноту, но не удержался на ногах и упал на пол. Он даже не успел понять, что с ним случилось.
Аббат видел, как умер переписчик. Когда агония закончилась, и жизнь оставила брата Джакино, Кланен вернулся к себе, достал из шкафа кожаные перчатки, расшитые странными знаками, осторожно взял со стола чашу, в которой был яд для Джакино, и бросил в камин.
- Во славу Божью! – произнес он, протянул руку и огненным заклинанием превратил злополучную чашу в кучку пепла.
***
Самая трудная часть пути была пройдена, и гонец был этому очень рад.
Город древних он увидел еще засветло – да его и невозможно было не увидеть, путешествуя по древней дороге, когда-то проложенной через Равнины, эти бескрайние пустынные степи, высушенные за лето солнцем так, что на них не осталось никаких признаков жизни. Тут в глаза бросаются даже корявые кусты колючки, торчащие из снега. Городом это сооружение называли по привычке: на самом деле никто не знал, что это такое. Гонец подъехал к сооружению и огляделся. Неведомые строители расположили крестом на равном расстоянии друг от друга огромные ворота из необработанного серого камня, такие высокие, что сидя в седле нельзя было дотянуться до верхнего перекрытия рукой. На пересечении образованного воротами воображаемого креста возвышалась груда камней в человеческий рост. Конечно, никакой это не город, явно что-то другое. Но гонец обрадовался так, будто и впрямь добрался до настоящего города. Теперь не было никаких сомнений, что все эти дни он ехал в верном направлении, и очень скоро доберется до берега Мица, а там уже начнутся безопасные края, где можно будет наконец-то забыть о своих страхах, получить обещанную награду, а главное – всласть выспаться.
Гонец был немолод. Он прослужил в почтовой службе империи семнадцать лет, выполнял самые разные поручения и благополучно доставил десятки важнейших депеш в самые разные уголки мира. Благодаря таким людям, как он, разбросанные по дальним рубежам имперские форты и поселения никогда не теряли связи друг с другом. Ему приходилось доставлять самые разные письма и посылки. Но порядок отправки гонца был всегда один и тот же – герольда вызывали в канцелярию, и там он получал запечатанный пакет, деньги и подписанный главным почтмейстером приказ, в котором позже адресат обязан был сделать пометку о доставке пакета.
На этот раз все было по-другому. Гонца вызвали не в канцелярию, а к самому Хаберту, лорду-инквизитору цитадели Серых Братьев в Орлигуре, главном городе Равнин. Хаберт вручил ему сверток, туго перевязанный кожаным ремешком и два непромокаемых мешочка. Сверток надлежало доставить трибуну Теодорику в крепость Роскард, расположенную северо-западнее Равнин, на самой границе с Кастельмонте и Йором.