Обет молчания [= Маска резидента] - Ильин Андрей. Страница 7

Сформулируем задачу. Как выйти с ними на связь, не засветив себя? Ну, думай, думай, Контролер. Ломай голову, авось сломаешь и тем избавишь себя от проблемы. Тоже выход. С безголового какой спрос? Почтовые ящики дают одностороннюю, я — им, и строго ограниченную двумя посланиями связь, а мне необходима «живая» беседа. Любые подходы к моим агентам блокированы намертво. Всякий вступивший с ними в контакт человек наверняка фотографируется, отслеживается и идентифицируется. Был бы я размером с клопа, может быть, еще и проскочил.

Как же мне с ними встретиться? Прикинуться бабушкой-побирушкой и поклянчить у охранника милостыню? Проверят и обнаружат под лохмотьями доказательства принадлежности к сильному разведполу. Угнать танк и разутюжить по тротуарам всех шпиков? Хорошо бы. Вползти в квартиру через канализацию? Влететь через открытую форточку? Пробиться, как когда-то, в бытность курсантом, через стену? Нет, все это громко и, значит, бессмысленно. Мне нельзя спугнуть противника, мне нужны доказательства его наличия, а не отсутствия.

Вот разве только канализация? И еще раз. К охраннику не подобраться. К квартире не пройти. Значит, выхода нет? Нет!

А вот в это я поверить не могу! Не так учили! Не может не быть выхода, даже когда не может быть в принципе! Только так! Вопрос лишь в крепости мозгов и нестандартности мышления.

А ну еще раз. И еще раз… И еще… И я нашел выход! И иначе быть не могло! В очередную проходку охранник снял с доски объявлений свежую начальственную писульку, шпики, как я и предполагал, дураками не были и задерживать его не стали. Их вся цепочка интересовала, а не отдельные ее звенья.

В сообщении были указаны обстоятельства, время и место встречи. До секунды! До метра! Теперь все зависело от пунктуальности моих подопечных. Опоздай они хоть на мгновение, забеги хоть на дециметр, и разработанный план мог рассыпаться, как доминошная пирамидка.

Я начал готовиться к встрече загодя. Достал за пару бутылок у строителей старую телогрейку, замызганный оранжевый жилет, каску и стоптанные резиновые сапоги. Купил объемный рюкзак, полиэтиленовые мешки, раскладную лестницу-стремянку и набор инструментов. Инструменты, лестницу и рюкзак я, конечно, вывалял в грязи, обил и поцарапал, так как они были слишком новыми на вид. После такой работы они выглядели замечательно — грязно и гнусно. Следующие двадцать часов мне предстояло провести не в самом приятном месте. И отчего я пошел не во внешнюю разведку, где можно выслеживать добычу за коктейлем на очередном великосветском рауте? Плохо у нас поставлена подростковая профориентация. Из рук вон! Вечером, шаркая резиновыми подошвами сапог об асфальт, громыхая инструментальным ящиком и проклиная бригадира, пославшего меня на ночь глядя на аварию вместе с куда-то запропастившимся напарником, я брел по улице. На заранее облюбованном перекрестке я установил посреди проезжей части треногу с привязанной к ней грязной тряпицей, подцепил монтировкой крышку на кабельном колодце и спустился в люк. Часа два я изображал работу: стучал молотком о железо, распутывал прихваченные с собой провода, матерился вслед неаккуратно проезжающим автомобилям.

В итоге я, конечно, аварии на линии не устранил, но зато успел выложить горловину люка тонкой круговой прокладкой из пористой резины. Ближе к ночи, убедившись, что за мной никто не наблюдает, я убрал треногу и задвинул крышку люка. Здесь, в темноте бетонного склепа, мне предстояло высиживать семнадцать часов тридцать две минуты. До времени «икс» я уже не мог влиять на события, происходящие снаружи, — я мог только ждать.

Технари не были пай-мальчиками, обожающими дисциплину, как клубничное варенье, но и не имели дурной привычки обсуждать начальственные приказы. Они не имели привычки обсуждать приказы, но не отказывали себе в удовольствии обсуждать само начальство, их отдавшее.

— Это полный бред, — сказал один из них. — Он просто сошел с ума.

Второй пожал плечами.

— Это выходит за рамки его компетенции.

— Мы не знаем его компетенции.

— Он угробит и себя, и нас.

— Он начальник.

— Хотел бы я увидеть его живьем.

Второй только улыбнулся.

Оба замолчали. У них не было альтернативы: они могли не согласиться с приказом, но не могли его не исполнить. Они могли усомниться в лояльности начальника, но не могли не подчиниться его воле. Они могли догадываться, что последующие шаги будут угрожать их жизни, но ничего не могли предпринять для ее сохранения.

— Будем надеяться, что он знает, что делает.

— Будем.

Надежда — единственное, что не запрещал им устав.

В 16.15 охранник, в точности следуя изложенным в приказе указаниям, завершив шестой от центральной улицы поворот, вышел на пересечение улиц Магистральной и Рабочей. Он никогда здесь не был, но шел уверенно, так как знал, сколько и в каком направлении ему еще предстоит сделать шагов. Его вели мои ноги, отмерившие этот путь с точностью до миллиметра.

Еще один поворот. Небольшой пустырь со сквером, захламленный самостроем и импровизированной стоянкой частного и государственного автотранспорта. Сто двадцать шагов на юго-запад. Поворот! Налево.

Охранник шел, не глядя под ноги, поигрывая брелоком от связки ключей и насвистывая какую-то легкую мелодию. Ему не надо было смотреть под ноги, он был здесь дома, знал каждый камень и чуть ли не каждого встречного прохожего. По крайней мере так должны были думать случайно увидевшие его люди.

Он остановился возле фургончика «УАЗа», по-хозяйски носком ботинка пнул скат, одновременно окинув взглядом замок дверцы, выбрал из связки требуемую отмычку, открыл дверцу, запустил мотор и неторопливо выехал со стоянки. Если бы эта машина по каким-либо причинам сорвалась, он прошел бы еще пятьсот метров до другой стоянки и там открыл бы другой отмеченный мной ранее однотипный фургончик. Осечка была исключена.

С 16.50 до 17.20 охранник, вырабатывая резервное время, отстаивался, предварительно залив полные баки, на стоянке возле бензозаправки.

В 17.35 он подхватил на улице в условленном месте покинувших логово ревизоров.

В 18.05 в машину загрузили вытащенное из тайника оборудование.

Конечно, все это время за ними следили чужие глаза, но это было уже неважно: игра пошла в открытую.

С 18.20 до 23.00 машина безостановочно болталась по городу, неважно куда, лишь бы крутились колеса и гудел двигатель. И все это время, утирая пот со лбов, технари вертели ручные дрели и постукивали деревянными (чтобы звук был глуше) молотками по остро заточенным зубилам.

В 23.05 машина встала в исходную точку. В 23.07 сдвинулась с места со строго запрограммированной скоростью — пятьдесят пять километров в час. Если бы она опоздала или поторопилась хоть на минуту, операция была бы провалена.

В 23.17 и 23.25 машина миновала точки контрольного времени. На последней опоздание не превышало трех секунд при допустимом отклонении в шесть.

23.36.15. «Уазик» приблизился к условленному месту. Не хватило буквально секунды, чтобы проскочить под угасающий свет желтого глаза светофора. Теперь надо было ждать 30 секунд. От них, этих малых 30 мгновений, зависело все: успех или провал операции, карьера, а возможно, двадцать-тридцать оставшихся лет жизни каждого из нас. Тридцать секунд, разделявших красный и зеленый свет светофора, против тридцати долгих лет жизни.

23.27. Я не слушал поверхность земли — я смотрел на часы. Дополнительные сигналы условлены не были.

Ровно в 23.36.15 я должен был открыть люк. Другой попытки мне отпущено не было. Если бы машина на месте не оказалась, я просто бы свернул операцию.

23.36.13…14…15…16! Две секунды резерва. 17… Я надавливаю головой и руками, приподнимаю чугунную крышку люка, слышу урчание работающего мотора, чую запах выхлопных газов, вижу тени колес по бокам — машина надо мной, своя ли, чужая. Разбираться нет времени. Я сдвигаю крышку, тянусь руками к дну автомобиля и сразу вижу чуть — более светлый, чем окружение, прямоугольник выпиленного, высверленного, выдолбленного за эти несколько часов с помощью подручного инструмента «десантного» окна. И еще я вижу две пары устремленных в мою сторону рук. Я вытягиваю ладони вперед, и меня мгновенно втягивают внутрь, обдирая о неровные края ткань телогрейки. Еще пять секунд — закрыть колодец. Люк тихо падает на резиновую прокладку.