Бронепоезд No 14,69 - Иванов Всеволод. Страница 4
*1 Подножие яра -- крутой скалистый берег.
*2 Камни, преграждающие течение потока.
*3 Главная сила струи потока.
*4 Сильнейшие струи матеры.
*5 Ограда вокруг деревни, в которой пасется скот.
На широкой поселковой улице валялись трупы людей, скота и телег.
Японец, проткнутый штыком в горло, лежал на русском. У русского вытек на щеку длинный синий глаз. На гимнастерке, залитой кровью, ползали мухи.
Четыре японца лежали у заплота ниц лицом, точно стыдясь. Затылки у них были раздроблены. Куски кожи с жесткими черными волосами прилипли на спины опрятных мундирчиков, а желтые гетры были тщательно начищены, точно японцы сбирались гулять по владивостокским улицам.
-- Зарыть бы их, -- сказал Окорок, -- срамота.
Жители складывали пожитки в телеги. Мальчишки выгоняли скот. Лица у всех были такие же, как и всегда -- спокойно деловитые.
Только от двора ко двору среди трупов кольцами кружилась сошедшая с ума беленькая собачонка.
Подошел к партизанам старик с лицом, похожим на вытершуюся серую овчину. Где выпали клоки шерсти, там краснела кожа щек и лба.
-- Воюете? -- спросил он плаксивым голосом у Вершинина.
-- Приходится, дедушка.
-- И то смотрю -- тошнота с народом. Николды такой никудышной войны не было. Се царь скликал, а теперь, -- на чемер тебя дери, сами промеж себя дерутся.
-- Все равно, что ехали-ехали, дедушка, а телега-то -- трах! Оказыватся, сгнила давно, нову приходится делать.
-- А?
Старик наклонил голову к земле и, словно прислушиваясь к шуму под ногами, повторял:
-- Не пойму я... А?..
-- Телега, мол, изломалась!
Старик, будто стряхивая с рук воду, отошел бормоча:
-- Ну, ну... каки нонче телеги. Антихрист родился, хороших телег не жди.
Вершинин потер ноющую поясницу и огляделся.
Собачонка не переставала визжать.
Один из партизан снял карабин и выстрелил. Собачонка свернулась клубком, потом вытянулась всем телом, точно просыпаясь и потягиваясь. Издохла.
IV.
Мужик с перевязанной головой опять ускакал, но через несколько минут бешено выгнал обратно из переулка свою игренюю лошадь.
Тело его влипло в плоскую лошадиную спину, лицо танцовало, тряслись кулаки и радостно орала глотка:
-- Мериканца пымали, братцы-ы!..
Окорок закричал:
-- Ого-го-го!..
Трое мужиков с винтовками показались в переулке.
Посреди их шел, слегка прихрамывая, одетый в летнюю фланелевую форму американский солдат.
Лицо у него было бритое, молодое. Испуганно дрожали его открытые губы и на правой щеке, у скулы, прыгал мускул.
Длинноногий седой мужик, сопровождавший американца, спросил:
-- Кто у вас старшой?
-- По какому делу? -- отозвался Вершинин.
-- Он старшой-то, он, -- закричал Окорок. -- Никита Егорыч Вершинин. А ты рассказывай, как пымали-то!
Мужик сплюнул и, похлопывая американского солдата по плечу так, точно тот сам явился, стал рассказывать со стариковской охотливостью.
-- Привел его к тебе, Никита Егорыч. Вознесенской мы волости. Отряд-от наш за японцем пошел далеко-о.
-- А деревень-то каких?
-- Селом мы воюем. Пенино село слышал, может?
-- Пожгли его, бают.
-- Сволочь народ. Как есть все село, паря-батюшка, попалили, вот и ушли в сопки.
Партизаны собрались вокруг, заговорили:
-- Одну муку принимам. Понятно.
Седой мужик продолжал:
-- Ехали они двое, мериканцы-то. На трашпанке в жестянках молоко везли. Дурной народ, воевать приехали, а молоко жрут с щиколадом. Одного-то мы сняли, а этот руки задрал. Ну, и повели. Хотели старости отдать, а тут ишь -- целая компания.
Американец стоял, выпрямившись, по-солдатски, и как с судьи не спускал глаз с Вершинина.
Мужики сгрудились.
На американца запахло табаком и крепким мужицким хлебом.
От плотно сбившихся тел шла мутившая голову теплота и подымалась с ног до головы сухая, знобящая злость.
Мужики загалдели.
-- Чего-то?
-- Пристрелить его, стерву.
-- Крой его!
-- Кончать!..
-- И никаких!
Американский солдат слегка сгорбился и боязливо втянул голову в плечи, и от этого движения еще сильнее захлестнула тело злоба.
-- Жгут, сволочи!
-- Распоряжаются!!
-- Будто у себя!..
-- Ишь забрались...
-- Просили их!..
Кто-то пронзительно завизжал:
-- Бе ей!!.
В это время Пентефлий Знобов, работавший раньше на владивостокских доках, залез на телегу и, точно указывая на потерянное, закричал:
-- Обо-ждь!..
И добавил:
-- Товарищи!..
Партизаны посмотрели на его лохматые, как лисий хвост, усы, на растегнувшуюся прореху штанов, и замолчали:
-- Убить завсегда можно. Очень просто. Дешевое дело убить. Вон их сколь на улице-то наваляли. А по-моему, товарищи, -распропагандировать его -- и пустить. Пущай большецкую правду понюхат. А я так полагаю...
Вдруг мужики густо, как пшено из мешка, высыпали, хохот:
-- Хо-хо-ха!..
-- Хе-е-е!..
-- Хо-о!..
-- Прореху-то застегни, чорт!
-- Валяй, Пентя, запузыривай...
-- Втемяшь ему!
-- Чать тоже человек!..
-- На камне и то выдолбить можно.
-- Лупи!..
Крепкотелая Авдотья Сещенкова, подобрав палевые юбки, наклонилась, толкнула американца плечом:
-- Ты вникай, дурень, тебе же добра хочут!
Американский солдат оглядывал волосатые красно-бронзовые лица мужиков, расстегнутую прореху штанов Знобова, слушал непонятный говор и вежливо мял в улыбке бритое лицо.
Мужики возбужденно ходили вокруг него, передвигая его в толпе, как лист по воде; громко, как глухому, кричали, жали руки.
Американец, часто мигая, как от дыма, поднимал кверху голову, улыбался и ничего не понимал.
Окорок закричал американцу во весь голос:
-- Ты им там разъясни подробно. Не хорошо, мол.
-- Зачем нам мешать!
-- Против свово брата заставляют итти!
Вершинин степенно сказал:
-- Люди все хорошие, должны понять. Такие ж хрестьяне, как и мы, скажем, пашете и все такое. Японец -- он што, рис жрет, для него по-другому говорить надо.
Знобов тяжело затоптался перед американцем и, приглаживая усы, сказал:
-- Мы разбоем не занимамся, мы порядок наводим! У вас, поди, этого не знают за морем-то; далеко; да и опять и душа-то у тебе чужой земли...
Голоса повышались, густели.