Возвращение Будды - Иванов Всеволод. Страница 17

Но тут комендант выхватывает револьвер и кричит в толпу:

-- Убирайтесь!.. работать мешаете!..

Он вытирает с усов слезы и тревожно спрашивает у Сергея Николаича:

-- А подписи правильные?..

-- Как будто правильные.

-- А надо бы узнать, верно ли правильные.

-- А как их узнаешь, что они правильные?

-- Сверить надо.

-- У нас заверенных петербургских подписей нету?

И комендант, долго, точно ведро с водой из колодца, тянет новую мысль:

-- А раз нету заверенных питерских подписей, значит, поддельно... если бы были правильные подписи...

Профессору хочется плюнуть, крикнуть или еще что-нибудь:

-- Разрешите заметить, товарищ комендант, я с этими подписями приехал из Петербурга.

-- То из Петербурга... а у нас тут власть на местах. Из Семипалатинска-то вы бы не доехали. Вот кабы правильные подписи...

Басом, как кирпич, брошенный в пустое здание, вздыхает Сергей Николаич:

-- Правильная подпись, значит, дело правильно, вот по-моему.

Комендант садится на стул и опять соединяет рукава. Вновь тянется ведро, плещется, на губах слюна:

-- Разве в центре по телеграфу подписи заверенные запросить?

Он опять раз'единяет, как вагоны, рукава, и думает вслух:

-- Чудно. Зачем они нам Будду прислали?.. что они нас в китайцев превратить хочут?.. да мы бы им тут из любого колокола десять свежих будд отлили. Чудно!

-- Чудно! -- басом прет Сергей Николаич.

-- Посмотреть, что ли, Сергей Николаич?

-- Посмотрим!

Трое идут на товарный двор. Позади догоняет их барышня с бумажкой на подпись. Она тычет в несущийся песок бумажкой -сушит чернила. Комендант плавно, точно танцуя, опускает ногу на бурханы. Сергей Николаевич шевелит свой палец по сломанной короне: "Из'янец". Комендант опять спаивает свои рукава.

-- Пальцы-то золотые.

-- Позолоченные.

-- То-то, я и то думаю -- как из Петрограда золотые пальцы выпустят.

Он кивает головой:

-- А ведь безвредный. Пущай лежит.

Профессор кладет мандаты в карман:

-- Я его увезу!

-- Ну, и везите. Вам, собственно, от нас чего надо?

-- Караул поставить!

-- Караул?

Комендант смотрит на Сергея Николаича. Тот где-то внутри ворочает:

-- Караул можно.

Комендант быстро, точно шея у него отрывается, кивает:

-- Можно. Поставить ему Савоську -- тот спать любит, пущай спит...

Савоська коротконог и ходит так медленно, точно ноги у него под землей и он их постоянно ищет; глаза у него уперты в пол и ресницы курчавые. Шинель он несет на штыке, стелет ее подле статуи и у него внезапно появляются ноги. Он закуривает, стучит пальцем в бок Будды: "медный", мычит он с уважением.

-- А ты, дядинька, сказки не знашь? -- спрашивает он профессора. И пока Виталий Витальевич отвечал ему, он засыпает.

Профессор Сафонов глотает пыль: у ней странный вкус, отдающийся холодом в висках. Снега стаивают, но шапки у всех встреченных надвинуты глубже, чем зимой. Не от пыли ли они защищают виски?

За вокзалом профессор зацепляет у забора шинель: он хочет снять с гвоздя. Но это не гвоздь, а человеческий палец, а за пальцем человек в бешмете, похожем на гнилой забор. Бешмет хватает профессора за карман и кругло раскатисто, как горсть брошенных монет, говорит:

-- Бириги динги... мащеньник на мащеньке... ты чэго привэз?

Профессору трудно двинуться, притом человек держит его за хлястик.

-- Укажите, пожалуйста, где здесь совет!

-- Совит? Здис много совитов... Ест Совит -- дома имит, мой дом тоже этот Совит имит. Есть Совит в тюрьму садит, Билимжан пятый месяц сидит... Торговать Совит нету, все даром дает...

-- Мне Исполком Совета.

-- Там народу много, чиго боятся, давай провиду.

Татарин идет вразвалку, дорогой жалуется и выспрашивает, какие товары пропускают на дороге. В прихожей Совета он остается ждать. Окончив дела, профессор пойдет к нему пить чай и спать. Татарин тычет профессора в холку, чмокает: "такая же мягкая у меня постель". Чем же заплатит профессор? Тогда татарин тычет его в голову:

-- Проси, в Совитэ всим дают... руками больше махай. Ой-пурмай, какой дела чаман...

Секретарь Исполкома мандат читает быстро. Секретарь длинный и круглый, плечи у него почти вровень с головой, над столом он как суконный сверток.

-- Вам нужно было двигаться к Иркутску.

-- Мы не хотели задерживать движение армии. Я проеду из Семипалатинска на Лепсинск, через озеро Чулак-Перек, и оттуда по пикетам на Сергиополь и дальше по станицам к границе...

-- Но ведь это же целая экспедиция... И Будда, при чем тут Будда? А где ваши товарищи?

-- Они вступили в армию.

-- Еще лучше! Вы один?

Они идут в кабинет председателя. Секретарь с насмешкой тычет в мандат:

-- Будда приехал! Лошадей просит?

Председатель свирепо пучит глаза (он неимоверно добр и ему поэтому все время приходится кричать):

-- Пошлите его к коровьей матери!.. У нас здесь агитаторов возить приходится на верблюдах, а ему -- лошадей. Вы его ко мне, ко мне... я разделаю!..

Секретарь опять превращается в суконный сверток:

-- Если хотите, я ваш вопрос выдвину на заседании Пленума Совета?.. оставьте мандаты и зайдите в средине недели. Вы карточку в столовую имеете? Как командированный, обратитесь в Губпродком к товарищу Никитину.

Профессор берет обратно мандаты:

-- Тогда разрешите мне на вольных?

-- Пожалуйста, товарищ, -- только предупреждаю...

Секретарь пишет пропуск: "профессору Сафонову, как сопроводителю статуи Будды до пределов Семипилатинской губернии".

Татарин Хизрет-Нагим-Бей ждет его у входа.

-- Получил?

Профессору нужно в Губпродком получить карточку. Затем его Хизрет-Нагим-Бей будет кормить и возьмет совсем дешево. Через месяц будет курмыш. Магометанин ли он? Солай, -- какой же татарин бывает христианином, а про монгол он не слышал -- они вместе с киргизами укочевали в степь. Идет ли с ним человек в шинели? Идет? Очень хорошо. Солай.

Профессор послушно шагает за татарином. Сутулая спина вся в полосах -- маслянистых и глубоких, точно татарину в спину вшиты куски грязного сала. Призрачен песчаный город: его таким и представлял профессор Сафонов. Желтые пески несутся сонными струями, они необычайно горячи, и профессору приятно думать, что всего неделю назад он видел сосны в снегу и белки гор. Всю неделю неслась теплушка через сугробы. В песочных струях сонны люди, и так же, как во сне, сразу забывает профессор виденные лица. Татарин часто оборачивается, он чем-то много доволен, и каждый раз профессор видит новое лицо. Так и должно быть: у порога иной культуры, опьяненные сном, бродят иные, чужие этой культуре люди. Они сонны, неподвижны и трудно -- как камень воду -- усваивают мысли. Они не могут двинуться вперед в пустыню. Только имея бодрость и ясный ум, ощущая напрягающиеся мускулы -- от напряжения их профессор испытывает вкусовое удовольствие -- можно творить. Его творчество близко пустыне, -- и потому он такой ясный и простой. Он весело смотрит в лицо татарину, и тот кивает головой: "хорошо".