Смеющийся Христос - де Куатьэ Анхель. Страница 11
— Мои покои? — переспросил Данила. — А это надолго? Мы…
— Проходите, устраивайтесь, — попросил провожатый в черной рубахе, поклонился и растворился во мраке коридора.
Данила в нерешительности подошел к открытой двери «своих покоев», постоял на пороге, вошел внутрь, закрыл за собой дверь.
Первым делом Данила обследовал комнату. Словно на боевом задании…
Это было просторное помещение, состоящее из гостиной и спальной. Небольшая дверца разделяла две эти комнаты.
Стиль все тот же — тягостно-депрессивный. Темные витражи четырех окон, расположенных достаточно высоко от пола. Готическая лепка, ужасные темные барельефы на стенах, иконы с мертвыми страдальческими лицами…
Данила подставил к одному из окон стул и попытался его открыть. Своей увесистой металлической рамой оно было намертво впаяно в стену — ни щеколды, ни ручки, ни замка. Открыть можно, только разбив. Данила прильнул к стеклу. За ним красовалась массивная чугунная решетка.
«Черт!» — мысленно выкрикнул Данила, слез со стула и обследовал три других окна. Они были точно такими же — наглухо закрытыми, с решетками.
Не желая более терять ни минуты, Данила кинулся к двери. Нажал на дверную ручку и легким движением толкнул ее от себя… Дверь не поддалась. Приложил усилие. К себе. От себя. Еще раз. Ударил. Безрезультатно. Данила повторял попытку раз за разом, но все безуспешно.
«Черт, западня!» — снова выругался Данила.
И вдруг в голове словно бы что-то екнуло, мелькнула шальная догадка. Он пристально посмотрел наверх.
Потолок был высоким. Данила составил мебель — взгромоздил кресло на небольшую тумбу, на кресло — стул… Держась за стену, осторожно взобрался наверх по этой неустойчивой конструкции и внимательно осмотрел потолок. В ближайшем от него углу, спрятанная за одним из многочисленных барельефов, торчала видеокамера…
В исступлении Данила спрыгнул на пол и начал крушить все, что попадалось ему под руку. Охватившее его чувство ярости дошло до исступления. Что с ним происходит?! Как могло такое случиться?! Почему они вообще позволяют себе все это?! Чего они от него хотят?!!
«Покои» за считанные секунды превратились в руины.
Вы должны нас понять, — говорил Марк, зайдя к Даниле утром следующего дня. — Здесь все служит одной-единственной цели — безопасности Марии. Вы же понимаете, что значит ее безопасность и что значит она сама…
— Марк, — прервал его Данила хриплым голосом невыспавшегося человека. — Мне не показалось, что вы достаточно дорожите ею. То, как вы с ней разговариваете, — это ужасно. Вы заставляете ее плакать.
— У каждого из нас свой крест и своя роль, — уклончиво ответил Марк, равнодушно разглядывая последствия погрома, который Данила устроил вчера вечером.
— И какова же ваша, Марк?
— Объяснить вам вашу, — ответил тот. — Пойдемте!
Данила посмотрел вслед уходящему Марку. Помедлил секунду и поднялся с лежанки, на которой провел эту бессонную ночь.
«Куда теперь?» — подумал он, понимая, что ему больше ничего не остается, как следовать за Марком.
Только сейчас Данила заметил, что все двери в замке открываются с помощью специальных магнитных ключей. У Марка на запястье болтался какой-то предмет наподобие четок. Но, как оказалось, это были вовсе не четки, а стилизованный держатель для магнитного ключа. Стоило провести им рядом с дверной ручкой, и замок открывается. Закрывались же двери, судя по всему, автоматически.
Марк и Данила прошли длинными коридорами, поднялись по лестнице и через минуту-другую вышли на террасу, находящуюся почти под самой крышей атриума. Солнечные лучи нагревали темное стекло, закрывающее огромный внутренний двор замка, но почти не просачивались внутрь. Так что, несмотря на солнечный день, внутри этой крепости-тюрьмы было очень сумрачно.
— Я хочу, чтобы вы просто за ней понаблюдали, — шепотом сказал Марк. — Понаблюдайте. Понаблюдайте… — и удалился куда-то в глубь террасы.
Данила посмотрел вниз. Там, в саду, среди камней и какой-то слабой растительности прогуливалась Мария. Она шла по узким мощеным дорожкам в полном одиночестве и, казалось, с кем-то разговаривала. С кем?..
Данила пригляделся. Мария шла медленно и как-то очень странно — не то хромая, не то пританцовывая. Она то и дело останавливалась у небольших деревьев и гладила их листочки. Со стороны казалось, будто бы она здоровается с ними, пожимает им руки — с заботой и уважением. А потом Мария начинала что-то шептать им прямо в крону, как будто сообщая секреты. Она вела себя так, словно и не сомневалась в том, что растения и деревья — живые, что они все чувствуют и все понимают.
Заговорщицки пошептавшись с деревом, Мария как ни в чем не бывало шла дальше. И снова останавливалась, внезапно, как будто бы кто-то ее подзывал. Мария деловито оглядывалась, приседала рядом с каким-нибудь камнем и начинала что-то нравоучительно ему говорить. Она покачивала головой из стороны в сторону, грозила ему пальцем, потом гладила его, снова качала головой, на сей раз одобрительно, вставала и продолжала свое странное — танцующе-хромающее — движение по дорожкам сада.
И было во всем этом что-то такое щемящее, трагическое, какая-то неизбывная тоска. Данила смотрел на Марию как завороженный. Ему не раз доводилось наблюдать за юродивыми, но сейчас в том, что он видел, было нечто особенное. Юродивые обычно смеются, улыбаются или, на худой конец, гримасничают. В том, что они делают, всегда есть какая-то веселая дурашливость. Но ничего этого не было в Марии. На ее детском лице застыло совершенно взрослое выражение отчаяния. В ней была та сила скорби, на которую способен только очень и очень зрелый человек. Но этот человек казался Даниле ребенком…
Данила держался двумя руками за поручень, ограждавший террасу, и вдруг почувствовал, как капля упала ему на руку. Он поднял голову в недоумении — неужели дождь? Прохудилась стеклянная крыша атриума? Нет. Никаких признаков дождя или проблем с крышей. Данила опустил голову, посмотрел вниз, и в этот же миг еще одна капля упала ему на руку. Что же это?.. Слезы. Он плакал и даже не чувствовал этого. Какое странное, какое жуткое чувство… Он плачет, а не чувствует этого. Словно умер, а накатившие перед смертью слезы бегут из его глаз абсолютно механически, самопроизвольно.
— Вы теперь понимаете?.. — услышал он позади себя голос Марка.
— Что я должен понимать? — Данила вздрогнул от неожиданности.
— Смерть была бы для нее единственным спасением, — бесчувственно ответил Марк.
— Но почему этот обет скорби несет она, а не вы? — Данила с каким-то бессильным ожесточением посмотрел в черные глаза Марка. — Вы же ее брат. Вы могли бы…
— Обет передается по женской линии, — прошептал Марк. — Мужчины в нашем роду хранят и оберегают женщин, но кровь Христа передается только из чрева в чрево, и никак иначе.
— Марк, но что вы хотите от меня? Что?!
— Чтобы вы ее спасли, — спокойно ответил тот.
— Спас?! — поежился Данила. — Но чем?! Как?!
— Смерть была бы для нее единственным спасением, — повторил Марк.
— Вы хотите, чтобы я убил ее?! — вздрогнул Данила. — Вы вообще в своем уме?!
— В этом нет необходимости, — как-то глухо и пусто ответил Марк. — Как только у нее появится возможность, она сразу же покончит с собой. Вы не улыбаетесь меньше суток, но уже не чувствуете себя живым. Мария не улыбалась никогда, почти никогда. Вы думаете, она сохранит себе жизнь, если у нее будет хоть какой-нибудь шанс умереть? Нет. Так умерли ее мать, ее бабушка, ее прабабушка, прапрабабушка… Все женщины рода.
— Боже мой, — прошептал Данила. — Это бред какой-то, бред… Вы шутите.
— На этом острове никто никогда не шутит — тихо ответил Марк. — И не только потому, что это запрещено, но и просто потому, что это невозможно. Так что я говорю с вами абсолютно серьезно. Вы должны освободить ее. Из любви, из сострадания. У вас же доброе сердце, Данила.
— Доброе сердце?.. — Данила физически ощутил, как округлились его глаза. — О чем вы говорите, Марк?! Что я должен сделать?!