Черная книга - Эренбург Илья Григорьевич. Страница 62

На вокзале нас продержали три часа, в шесть часов вечера прибыл наш эшелон (холодные теплушки). В семь часов началась погрузка. На перроне мы шагали по трупам. В вагоны нас бросали, как мешки с картошкой. Немцы вырывали детей у матерей и тут же их убивали.

В последнюю минуту перед пломбировкой поезда я спрыгнула на полотно. Мой значок, ”лата”, был закрыт большим платком. Быстро я прошла по какой-то улице, попала на огород и, прижимаясь к заборам, вышла в поле. Дальше я все время шла полем — на дороге ведь были гестаповцы. Мороз, как я потом узнала, был 21 градуса. Много раз я падала в изнеможении.

Когда я вошла в военный городок, меня остановил оклик постового: ”Хальт!” Я притворилась белоруской и сказала, что иду из своей деревни в соседнюю — там дочка моя рожает. Часовой разрешил мне идти дальше.

Таким образом я шла до 2-х часов ночи. Наконец, я подошла к городу. Два часа я бродила по окраинам, боясь кого-нибудь встретить. С большой осторожностью я приблизилась к монастырю. Тихонько постучала в окно. Дверь мне открыла старшая сестра и тут же стала растирать мне руки. Есть я не могла и выпила только несколько стаканов холодной воды. Мой друг, монахиня Чубак, уложила меня на свою кровать, и я заснула.

Утром (это было 29 января) меня разбудил плач. Плакала одна монашка: оказывается, она боялась, что мое возвращение в монастырь погубит монахинь. Чубак ее убеждала, что завтра мы уедем. Но та лишь повторяла: доктор Гольдфайн все равно должна умереть, а из-за нее и мы погибнем. Тогда я вмешалась в разговор и сказала, что если я сумела выпрыгнуть из поезда смерти, то, наверное, сумею уйти из этого дома, не причинив никому неприятностей.

В городе появились объявления, что все сараи, чердаки подвалы и клозеты должны быть заперты, чтобы евреи туда не забрались, собак нужно спустить с цепей; если в каком-нибудь доме найдут еврея, то все население будет убито.

Шестнадцатилетняя прислуга монастыря Раня Кевюрская ушла в деревню за двенадцать километров искать для меня подводу. Она вернулась поздно вечером и сказала, что завтра с утра приедет подвода.

В десять часов приехала подвода. Я переоделась монашкой и надела черные очки. Сидя на телеге, я упорно смотрена на узелок, который был у меня в руках. Монахиня Чубак пошла пешком вперед. На глазах у гестаповцев я выехала из города. В это время как раз шел третий транспорт евреев. За городом на телегу подсела монахиня Чубак. Навстречу нам попалась знакомая полька Калиновская. Она сделала знак Чубак, что я хорошо замаскирована. Меня это испугало, я боялась, как бы она меня не выдала. Спутница меня успокоила, сказала, что Калиновская очень остро переживает бедствия, обрушившиеся на евреев, и, узнав, что меня собираются спасти, специально вышла на дорогу, чтобы убедиться, все ли прошло хорошо.

Мы ехали до пяти часов вечера. Лошадь была измучена, и мы решили переночевать в ближайшей деревне. Моя спутница обратилась к солгусу (старосте) с просьбой указать нам место для ночлега, но он заявил, что все занято: в этой деревне ночуют двадцать немецких жандармов. Мы решили, что лучше нам отсюда уйти, сели на телегу и поехали дальше. Измученная лошадь едва плелась. Въехали мы в дремучий лес — Беловежскую пущу. По дороге мы увидели маленький домик. Моя спутница вошла туда и встретила свою бывшую ученицу. Нас хорошо приняли, мы провели ночь в тепле. С рассветом опять продолжали путь. Наконец, приехали в Беловеж и направились в костел. Затем мы поехали в Чайновку, оттуда в Бельск, из Бельска поездом в Белосток. В вагоне мы узнали, что 2 февраля немцы окружили гетто, и там идет резня.

В Белостоке мы пошли в Центральный монастырь. Я обратилась к настоятельнице монастыря с просьбой скрыть меня. Но она испугалась и заставила нас немедленно уйти. Покидая монастырь, я сказала своей спутнице, что больше ни одному человеку мы не должны открывать нашей тайны.

Ночью мы оказались на улице и не знали, куда нам деться. Тут моя спутница вспомнила, что она знает адрес брата одной монахини. Его не оказалось дома, но нас охотно приняла его жена. В это время в Белостоке шла резня евреев. Город был наполнен гестаповцами, и все жители боялись, как бы не заподозрили их в том, что они евреи. Билеты на вокзалах не продавались. Мы стали просить начальника станции, чтобы он дал нам, бедным монахиням, вынужденным просить милостыню, билет без пропуска. Он сначала отказал, а потом все же выдал билеты. Я боялась положить драгоценные билеты в карман и все время держала их в руке.

Таким образом 13 февраля мы выехали из Белостока на станцию Ланы поездом, а оттуда подводой поехали в разные костелы — Домброво, Соколы, Мокины и оттуда поездом — до Варшавы. В губернаторстве мы уже не боялись, что нас задержат, здесь паспортов не спрашивали. Из Варшавы мы уехали в Лович, где жила семья моей спутницы. Там мы пробыли шестнадцать месяцев; никто не знал, что я еврейка. Я работала как медицинская сестра и имела большую практику.

В мае 1944 года мы решили переехать под Буг в Наленчов, который находится в двадцати двух километрах от Люблина.

26 июля 1944 года Наленчов был освобожден Красной Армией, а 29-го я двинулась на восток и частью пешком, частью автомашиной попала в свой город Пружаны.

Пружаны были освобождены 16 июля. Из 2700 евреев, которые скрывались в лесу, в город вернулись только два десятка парней и девушек, остальные погибли. Население очень обрадовалось моему возвращению, и ко мне было буквально паломничество моих друзей, знакомых, пациентов. Но, надо сказать, в Пружанах кое-кто испугался, увидя меня, пришедшую с того света, свидетельницу темных дел некоторых людей.

БРЕСТ.

Показания и документальные свидетельства жителей Бреста. Подготовила к печати Маргарита Алигер.

Брест был оккупирован немцами в первые дни войны, он стал одной из первых жертв.

До войны в Бресте проживало около 26 тысяч евреев, среди них инженеры, врачи, техники, адвокаты, лучшие мастера по дереву. Сейчас осталось в живых не более пятнадцати человек, чудом спасшихся от расправы.

Вот что рассказывают о первых днях пребывания немцев в Бресте эти немногие уцелевшие.

Бакаляш Вера Самуиловна:

”В день прихода немцев еврейское население сразу же почувствовало тяжесть немецкой лапы. Начались облавы, угон на принудительные работы; после этой работы заставляли танцевать, ползать на животе, а тех, кто не слушался, безжалостно били”.

Гутман, Таня Самуиловна:

”С первого дня началось для евреев страшное житье. Немцы начали гнать евреев на работу, мучили безжалостно, потом грабили и требовали золота, а тех, кто не давал, били, стреляли; злые, как тигры, они бегали из одного дома в другой”.

Зисман Ошер Моисеевич:

”В начале июля 1941 г. немцы забирали евреев на ”работу”, а в действительности они загнали пойманных евреев в Брестскую крепость, держали их там в ужасных условиях, — в июльскую жару людям пять дней не давали ни воды, ни хлеба, — и всех до одного расстреляли. Один еврей спасся и рассказывал, что когда он выбрался из могилы, там еще оставалось много живых и полуживых людей, так как только первые ряды получили пули. В то время, когда немцы начали засыпать могилы землей и горячей известью, многие были еще живы”.

”В городе Кобрине, Брестской области, — пишет тот же Зисман, — немцы подожгли еврейскую больницу и квартиру раввина, и так как местные пожарные получили приказ не тушить огня, то пожары захватили весь город. Немцы бросали живых евреев в огонь”.

12 июля 1941 года в Бресте была произведена облава на мужчин. Сестры Кацаф, Мария и Суламифь, пишут:

”Ночью с постели их забрали: кому удалось спрятаться, тот еще год пожил. Забрали пять тысяч мужчин, в их числе — тринадцатилетних мальчиков и семидесятилетних стариков. Была забрана большая часть интеллигенции: врачи, инженеры, адвокаты, среди них наши хорошие друзья: доктор Готбеттер — по детским болезням, доктор Фрухтгартен — по внутренним болезням, доктор Танненбаум — по внутренним болезням, известные адвокаты Берлянд, Адунский, Белов, инженер Мостовлянский и другие”.