Асан - Маканин Владимир Семенович. Страница 35

Пошастав для вида туда-сюда, я сунул нос в торцевую, самую большую в этом здании комнату. Заглянул… Туда, где шла оперативка. Заглядывать не возбраняется. (Возможно, ты кого-то срочно ищешь.) А затем я оставил дверь приоткрытой на толщину пальца. (Возможно, кого-то высматриваешь.)

Докладывал Мамаев… Штабной генерал. Считается, что у нас нет другого штабиста с таким талантом речи, с умением разъяснить. Из каждого своего выступления Мамаев делал маленький шедевр. Слова звучны! И какие сравнения!.. А как волнующе он медлил, даже слегка изящно мямлил на важной, на ударной – на удавшейся ему фразе. (Но меж вояками Мамаев, конечно, в большой цене не был. Каждому свое… Меж офицерами, нюхавшими каждодневно порох, его прозвище было Мля-мляев.)

Вояки… Они слушали штабиста с едва скрываемой скукой. Сидели характерно. Точь-в-точь как у моих ворот сидели нынешним утром обстрелянные по дороге солдаты. (Солдаты с тех двух сигналивших, бэ-бэ-бэ, БТРов.) Какое совпадение!.. Казалось, старшие офицеры косили под тех солдат!.. Расставив ноги и колени. Сидели вразвалку. Выставив вперед и напоказ бугор члена под брюками… Боевые полканы и подполканы. Именно так они сидели. Членом вперед… Они, надо думать, пахли кровью и спермой. И презирали всех, кто пахнет иначе.

А блестящий, умный штабист Мамаев все говорил. Он быстро, даже очень быстро, глотнул воды из стакана… всего лишь миг!.. но за этот его быстрый, красивый академический миг-глоток из зала слиняли сразу двое. Один из них знаменитый “окопный” генерал Трошин. (Я еле успел отпрянуть от двери.) Трошин, выходя, крепко хлопнул этой дверью. Невольно. Нечаянно. Но звучно… Расшиб бы мне лоб, не отскочи я загодя.

Не он один дал деру. Часть слинявших расселась в буфете. Туда ушел и я… В буфетной свободе офицеры сидели, уже обмякшие, хорошо наглотавшиеся чаю. Были на стойке еще и бутерброды. Неплохие!.. Я разглядел за угловым столиком двух знакомцев, невысоких чином… И подсел к ним… И к чаю.

На улице поодаль штаба топтался чеченец из “наших”. Ждал меня… Он уже знал о заказах. У чеченцев свои информаторы… Но попросил скромно. Крошки со стола. Как всегда – бензин и немного патронов к АК-74. Я пообещал, если найду.

Едва отошел дальше и включил мобильный – звонок. Крылатый Василек просил горючего. Не для себя… Для некоего своего дружка (еще по Афгану). Дружка перевели к нам из-под Питера. Летчик-ас. На “Сушке”… Отличный вояка. Но он новенький, и ему никто ни фига не дает.

– Василек… Ты же помнишь. Я со слов не доверяю. Я должен знать человека в лицо… Устраивай встречу.

– А можно такую встречу на бегу?

– Можно на бегу. Можно на лету… Но я должен видеть и знать его в лицо.

– Он сейчас в Грозном. Хочешь, он подскочет к штабу?

– Хочу.

– Он тебя найдет?

– Я у въезда.

Состоялось скорое знакомство. Летчик-ас держался неуверенно. Но лицо мне понравилось.

Затем я отправился к Гукаеву и его брату. Это Промысловский район. Лояльные чеченцы. (Хлипкий, слабенький горный тейп. Их всегда обделяют с горючим.) Разговор на квартире… Эти договорные встречи в полуразрушенных и обесточенных грозненских пятиэтажках… Любого напрягают! Темные комнаты. Под тобой шаткий табурет… И сразу же стремительный торг. При фонариках.

Да, опасно!.. Но эти разговоры нужны. И я нет-нет веду их. Пистолет при мне.

– Тебя ищет матерь Владимирская.

Как об иконе… Так это прозвучало. Такая здесь ласковая шутейность. Но речь, конечно, о земном: о солдатской матери из Владимирской области. Мы вытащили ее сына из чеченской ямы. Руслан пленного отыскал, я и Коля Гусарцев помогли его выкупить. Возможно, она привезла деньги.

Чеченцы вернули ей сына под Гудермесом… Через лояльных, вот в чем подробность. Лояльные чеченцы, при торге поспешив, проплатили вперед, и теперь сами ждали деньги. Однако выкупленного солдата в реальности еще не существовало. Он исчез… Фантом… Бывшим ямником занимались фээсы. Пока он свеженький, пока не зашоренный спросом со всех сторон, люди ФСБ должны были его высветлить.

Их право – право первой ночи. Что он помнит?.. Реку? Горы?.. Кого видел из известных, объявленных в розыск чичей?.. Кого из наших пленных?.. Нелегкий, я думаю, спрос. Ямник-раб страшно шепелявил. У него после ямы, как рассказал Руслан, не было ни одного зуба. И отек в горле… Но вот мать уже могла к нему ехать. Так ей сказали.

Почему мать к сыну не любят пускать сразу?.. Мать расслабляет пацана. Мать особенно расслабляет. И подавляет память… Но, надо полагать, всю нехитрую информацию фээсы из него уже выдоили. Теперь солдат мог думать о постороннем, о чем хочешь. О звездах на ночном небе.

Я вернулся к штабу. Поискал… Обошел охраняемую площадку, где все машины, но гусарцевского джипа не видно.

Значит, у Коли еще какая-то забота в Грозном… Надолго ли он там?

Сделав дела, я тоже мог думать о чем угодно – о ночном небе… Но я уже подумывал о моих, по-домашнему пахучих складах. О моей там офисной квартирке… О лунной полянке… О звонке жене… И о том, как я тихо и одиноко (и в общем счастливо!) скоротаю вечер – в обнимку с памятью. О двух-трех чашках горячего чая… Спиртного разве что чуть.

– Ну вот! – все же ругнулся я. Коля как Коля. Надо, конечно же, было ехать сюда своей машиной.

Подошла солдатская матерь (Владимирская) и с ходу, не поздоровавшись, стала проситься, чтобы я отправил ее к сыну. Сын уже ждет… Под Гудермесом. Она слышала – туда будет большая колонна… Через день-два, да?.. Любой колонной… Хоть на парашюте, – так она сказала.

Она сияла. И впрямь, как икона.

Вытащила откуда-то из грудей пакет. Деньги. Восемь тысяч долларов.

– Как вы носите деньги, Ксеня! Вы с ума сошли!.. Ксения Петровна!

– А ничего, ничего, – улыбалась она.

– Должны были оставить деньги в вашем комитете! Я бы после взял.

– А ничего. Мне люди помогают… Мне все помогают.

Она так сияла, так была счастлива найденным сыном, что из денег выделила мне лишнюю тысячу. Это, мол, вам, майору Жилину, лично… Я не взял. Я за труды уже получил эту сумму от комитета. Такая такса – одна тысяча.

– Не надо восемь. Семь – вы же знаете. Семь – это чеченцам как раз.

Она навязывала. Как благодарность… Но я взял только необходимые семь. Я с матерей не беру. Семь! Что за хитрая у чеченцев цифирь!.. Переговорщику… Посреднику… Полевому командиру – какая-то немыслимая горская дележка.

– Возьмите… – я на этот раз решительно вернул ей ее тыщу. – Вам, Ксения Петровна, самой пригодится… Может, сыну, с его зубами, уже здесь придется помогать?

– А что с зубами? Что? – она всполошилась.

– Да нет. Это я так… Какой-то разговор был.

Она на миг успокоилась. Сияла.

– Может, мне закурить. Я никогда не курила! – она была на немыслимом взводе.

В такие минуты душе хочется какого-нибудь дурмана. Хоть копеешного.

– Не надо бы вам привыкать.

– Закурю…

– Ксения Петровна!

Мы больше часа ждали Гусарцева. Когда появился Коля, она опять курила, опять кашляла.

Можно возвращаться… Коля скороговоркой мне дал понять, что не зря мотался по городу Грозному. По раздолбанным его пятиэтажкам… Подробности после. (Не при матери.)

Обратный путь в Ханкалу оказался непрост. Слишком припозднились!.. По счастью, Коля Гусарцев, ведя машину, сам и вовремя заметил при дороге звездочку огонька… Уже на полпути домой. Уже глубокой ночью.

Угадать сигарету нетрудно. Курящего и я угадал издали, едва в кустах он на секунду повернулся лицом.

Гусарцев резко осадил машину:

– Эй. Кто там?

Из тьмы голос. (А могли и не ответить.)

– Поговорить надо.

Ночной, решительный чеченский голос. Акцент – круче не бывает…

– Сидеть в кустах будешь? – крикнул с насмешкой Коля, поглаживая руль. – Выходи на дорогу. Посмотрим на тебя. Тогда и поговорим.

– И ты немного выходи… подъезжай.