Асан - Маканин Владимир Семенович. Страница 69

– Ну, может, за целый час, – сказал комариный голосок по телефону.

– А сопровождавшие майора солдаты? – спросил я, не называя Алика и Олежку поименно.

– А-а!.. Увидев, что майор убит, оба солдата побежали в лес… Они оба чесанули в кусты. Потому что чичи рядом. Чичи тут как тут. Оба солдата чесанули в лес, даже машину майорскую не использовали… Может, они не умеют водить.

А вот майор (Гусарцев), с пулей в плече, очнувшийся и доползший (ну, может, за час), кой-как взобрался в машину, самостоятельно влез! и уехал – и ведь доехал, добрался до блокпоста, управляя одной рукой. Представь себе, Александр Сергеич! Круто!.. Майор терял сознание… Несколько раз… На автопилоте. Однако в канаву не свалился… успевал тормознуть. Повезло… Бился за жизнь майор!

Но у блокпоста майор отключился совсем… Его вынимали три или четыре солдата. Боялись поломать – майор был закостеневший. Он был весь вытянувшийся и сложивший руки на груди. И с разинутым ртом… Проезжавшие на БТРах наши солдаты останавливались посреди дороги и смотрели.

Проезжавшие мимо еще и кричали – давали советы, как вынимать из машины закостеневшего… И понятно, откуда прошел слух о его гибели. Видели, как его, труп трупом, извлекают из его же джипа. Видевшие со стороны не сомневались ничуть, что дело кончено и что майор свое здесь сполна получил. И что за следующей звездочкой майор отправился уже на небо. Там их, пятиконечных, много. Там их полный небосвод.

Нечаянно ранил – вместо нечаянно убил наконец подействовало. Но подействовало как-то невыразительно… Ни, скажем, тика усилившегося на лице Алика я не увидел. Ни слеза из левого глаза сильнее не струилась.

Сам с собой рассуждая, рядовой Евский даже попробовал произнести вслух. Оживлял себя звуками… Словами… Не мог вырваться из-под чувства вины. С легким заиканием он меня переспросил:

– Ранил оф-фицера?

– Ну да.

Но все равно он был нехороший, придавленный.

Зато утром, когда я, спеша на переговоры по дележу летного керосина, заглянул на минуту в их пакгауз, Олежка сказал, что Алику лучше… Алику хорошо… Вчера ночью Алик, кажется, рыдал.

Это не просто хорошо, это отлично. Правильно!.. Расслабился и рыдал. Молодец!.. Я потрепал Алика по плечу – мол, все путем, пацан.

Оба, сидя за столом, заполняли бланки.

– Я р-работаю, работаю, – сказал Алик мне, на миг оторвавшись. И снова склонился над бумагой.

Я не врач. Но мне подумалось, что своему чувству вины Алик сам же должен что-то свое противопоставить. К примеру, детство… Я где-то слышал о целебных воспоминаниях детских лет.

– Ты, Алик, засыпая, думай. Думай о чем-нибудь давнем.

– О чем?

– Ну, не знаю… О детстве.

Но, едва сообразив, куда я клоню, рядовой Евский помотал головой… детство – нет… детство ему не помогает.

Он сказал, что вся эта милота куда-то ушла, куда-то провалилась уже в первые дни войны… Рядового Евского детство уже не грело. Даже на пять минут рядовой Евский не хотел снова в детство. Детство – хрупкое. Детство было, как мотылек. Оно раздавливалось в пальцах само собой… Жижица…. Только пальцы пачкать.

Я бы навестил Колю Гусарцева в моздокском госпитале, чтобы ему так или иначе помочь. Я бензинщик. Я многое на этой войне могу и многое умею. Но я не успел.

Коля и сам, времени не теряя, уже перевелся вместе со своим ранением в какой-то далекий отсюда, подмосковный госпиталь. Штабное начальство не возражало… Штабное начальство по всем пунктам и чуть не хором сказало раненому майору – да… да… да… У них быстро решается, когда они знают, чего хотят. Гусарцев отбыл, и даже поездом или самолетом – неизвестно… Так что все удачно. Коля попросту сбежал куда-то в Подмосковье от мстительных чичей, считавших, что сука федеральный майор кинул их командира (убил, ушел с деньгами). Так что я примчался в Моздок впустую.

Коля решил правильно. Возле госпиталя шныряли незнакомые чеченцы… Даже я заметил… Всполошились, но поздно! Впрочем, даже памятливые чеченцы ускользнувшего майора Гусарцева скоро забудут. Очень скоро! Даже с такой лихой его фамилией!.. Война – как болото. Все тонет.

Все здесь тонет само собой, поглощается и забывается. Единственный, кто огорчился бы тайной отправкой Коли, это Базанов. Милейший и говорливый читающий генерал, скучавший на этой войне, потерял бы собеседника. Генерал, конечно же, поехал бы в аэропорт, поспешил бы к самолету – проводить майора. Вечером налег бы в одиночестве на коньячок… Но генерала Базанова уже не было.

Гусарцев, не ползи за ним следом месть чичей, сам бы пришел, добрался бы с едва затянувшейся раной до моих складов. Непременно добрался бы… Или вызвал бы меня к себе в госпиталь… И рассказал бы, что, увы, сорвалось – увы, попал при свидании с Ахметом под шальные пули (он же не знал, что стрелял Алик… он к Алику спиной был). И что остался без денег… А вообще-то дело было верное! Полный, полнехонький грузовик сапог! Ты был прав, Саша, чертовски не везет мне в самостоятельном бизнесе. Это ты, Саша, у нас везунчик!.. А я едва ноги унес!

Я так и видел, как Коля рулил по той петляющей дороге. Не слишком осторожничая… Хотя рядом, судя по беспорядочной стрельбе, шел какой-то бой. Коля Гусарцев знать не знал, что здесь, в Мокром, засада. Однако он слышал выстрелы… Опасно?.. Плевать!.. Эти кирзовые, засапожные деньги забрать надо.

Крутя руль, он крикнул Олегу и Алику:

– Не дрейфь, пацаны!.. Получим с чича денежку и рванем в сторону вашей родной роты!

Гусарцев прикладывался к фляжке. Он прямо всасывал водку… Но понемногу! Машину трясло… Гусарцев правил одной рукой… Фляжка лязгнула по молодым крепким зубам! Он усмехнулся. Его зубы могли бы разгрызть фляжку… Откусить ей неотвинчивающуюся башку… Он даже не утер рта. С подбородка струйка. Он ее поймал нижней губой. Змейка, подумал он про струйку водки… Пацанам бы дать по глотку для бодрости, но рисковано… Шизы!

Край ущелья… Это чич ловко придумал. Никого здесь!.. Коля был убежден, что сделка удалась! И чич, полевой командир – вон он сидит, Горный Ахмет! Уже ждет… Ага?!. Сапоги-то, кирза-то по душе чичу пришлась!

Гусарцев выпрыгнул из машины… Это подтвердили пацаны. Да я и без подсказки представлял себе его легкий пружинистый выскок, выброс из машины. И подчеркнуто медленный шаг… Полевой командир Ахмет сидел на обрыве, свесив ноги. Конечно, Гусарцев слышал выстрелы поодаль. Вот почему он шел к чеченцу по прямой линии. (А чтоб без снайперов! Доверяй – но проверяй. Спиной чеченец надежно отгораживал от ущелья. Крепкой большой спиной полевого командира.)

Гусарцев подошел за деньгами. С достоинством. Отвага лишь слегка захлестнула Коле мозги. Смелый, но не пьяный!.. Коля наверняка собой восхищался, как он сейчас крут и ловок!

И автоматная очередь Алика была еще далека от него. Еще только через минуту!

Красносотенные бумажки. Деньги… Меж федералом Колей и чеченцем Ахметом… Пачка денег на полпути – из рук в руки… И на сделку у них еще полминуты.

Потому что Алик уже присматривался к п-пачке в руках чеченца. И острые солнечные зайчики уже вовсю кололи ему глаза.

Но начинать будет Мухин.

Еще полминуты…

Обгоревший солдат Мухин, мститель за колонну, как раз очнулся. (Он-то без солнечных лучиков-зайчиков. Совсем без света.) Ослепший Мухин, очнувшись, думал, что ночь… И, слыша вражью гортанную речь, ощупью нацеливал на голоса пулемет.

Еще четверть минуты…

Полковник Груздев. Раненый… Валяется в каком-то далеком селе. Село, вроде бы, дагестанское. Как раненый полковник там оказался, неизвестно. Селяне полковника не показывают… Хотят деньги вперед.

Командование готово дать селянам некую малую сумму. Они поладят. Разумеется, при этой их сделке я не получу ничего. Хотя это мои информаторы нашли раненого. Я нашел… Информаторы, которым заплатил я.