Справедливость силы - Власов Юрий Петрович. Страница 120

Именно такой была тренировка и сегодня.

Я ехал домой с одним желанием – пить.

И пил все подряд: молоко, компот, а когда все кончилось – кефир и воду. Я раздулся от жидкости, а пить хотелось по-прежнему, то есть я горел от жажды. И я в самом деле горел. Я лежал весь остаток вечера, но это не доставляло ни облегчения, ни удовольствия. Эта необычная работа перешла в сильное возбуждение. Хотелось резких движений. И раздражали какие-то незначительные мелочи, музыка, шум за окном. Этот шум за окном и в нормальном состоянии не дает спать-дни и ночи по шоссе грохочут самосвалы, ревут дизели. Окно на эту сторону я заделал книжными полками, получилась не комната, а нора. Но от шума все равно не удается избавиться. А после таких тренировок он невмоготу. Я затыкаю уши ватой, накрываю голову подушкой – и все равно не могу заснуть. А уж воздух… одна гарь…

До трех часов пополуночи не мог заснуть: цедил воду и лежал с открытыми глазами. А после – сон, но бредовый, с кошмарами.

Эта не та привычная усталость, когда радость от покоя,– я весь горел. Да, этот спорт смахивает на войну – войну на грани нервного и физического истощения.

И этот бесконечный поток людей, писем, звонков, требований выступать, приветствовать…

Как изменился Н.! Я не узнал его, а ведь какой был интересный и вдохновенный человек. Такие встречи укрепляют в убеждении не поддаваться жизни – нажиму обстоятельств, мнений, суждений, усталости… Я за людей, которые не звереют и не опускаются, а главное, не предают себя…

Что я делаю, зачем?

Какое назначение исполняю?..

Я веду события или они меня?.."

Глава 214.

В приближении Игр сматывался моток страстей. Каждый вплетал свою нить в надежде, что она окажется самой крепкой.

МОК опубликовал решение о выступлении спортсменов ФРГ и ГДР общей командой. Правда, с оговоркой, что сие – в последний раз. Потом газеты обратили внимание на секретаря Международной федерации Стейта – он превышал полномочия. Его обвинили в политиканстве и недопустимом использовании международной спортивной должности в личных целях. Первое, что сделал Стейт, вступив в должность после выборов на Играх 1960 года,– заказал новую печать ФИКХ. По штемпелю надпись: "Оскар Стейт, генеральный секретарь…"

Что ж, это не так страшно, всего лишь маленькая дань тщеславию…

Словами философа: "У них есть свое маленькое удовольствие для дня и свое маленькое удовольствие для ночи: но здоровье – выше всего…"

4 апреля, в субботу, в Лос-Анджелесе двадцатитрехлетний Лонг послал ядро на 20 м 10 см… Новости нарасхват!

В те же дни я и заболел той самой "неврогенной" лихорадкой. Как выяснилось уже много позже Олимпийских игр, это был сухой плеврит. Штука, надо признаться, неприятная.

Что хуже всего, подлее всего, болезнь могли принять за трусость. Во всяком случае, за страховку от возможных поражений, уклонений от встреч с Жаботинским: мол, прячусь за болезнь.

Новости не вмещались в газетные полосы. И все – от напора на результаты, от надежды, что твоя нить силы из самых крепких! Никто не хотел упускать своего счастья.

А тут хилость в болезни. Поначалу я надеялся: вот-вот распрямлюсь, остынет лихорадка. Не понимал и не знал, что болезнь питалась выжимками от долгих лет усталости и с ней тащиться до августа. Я вынужден был навешивать на себя новые усталости: последний сезон, и к тому же поставлен работать за сборную на чемпионате Европы в июне. Каждая тренировка на счету. Ни с одной нельзя сбиться. Сила именно складывается из непрерывностей ритма в нагрузках.

Глава 215.

Я в Париже. Опять в Париже. Должен выступать на соревнованиях в честь пятидесятилетия Французской федерации тяжелой атлетики. Снова публике обещаны рекорды. Слава богу, в этот раз со мной тренер. И потом мы не одни: я в составе группы атлетов.

А лихорадка верна себе – тоже со мной.

За три недели до поездки в Париж я прямо с тренировки угодил в больницу. С почечными болями отмаялся несколько часов. За эти несколько часов, казалось, навсегда потерял силу. Я был настолько слаб, что несколько дней с трудом передвигался. И еще потом несколько месяцев нес в себе довольно ощутимые боли. Тут же, на окне в спортивном зале, стояли цистенал и другие почечные лекарства.

В тот год лето основательно запаздывало. Слишком много тени от туч. Земля томилась по теплу.

Опять я в "Маленькой таверне" Жана Дама. Вспоминаем Ригуло. У Дама беспокойные руки. Все время что-то ищут.

– Шарль? – Дам вминает пальцами свои щеки. Они у него висловатые, в склеротических прожилках.– Талант! Если бы все было, как я хотел, как должно было бы быть! Загубленный талант!

Я снова дарю Даму массивный янтарный мундштук. Он вскакивает, почти бежит по ресторанчику, показывая друзьям. Уж и не такая радость, но в этом весь Дам – бурный от чувства. Назавтра он появится на соревнованиях без своей толстой трубки. Помашет мундштуком с сигаретой: "Видите, ваш! На счастье! Успеха вам!.."

Первое выступление завтра, 30 мая.

Глава 216.

А уже в восемь утра начались будни перед соревнованиями. Напряженное вслушивание в себя: как мышцы, неторопливый перебор будущих усилий, размеренная ходьба возле гостиницы, после – лежание на кровати и опять ходьба…

Успех…

Какой успех? Слабость от лихорадки была в каждом движении. И при всем том я отлично брал на грудь 213,5 кг– мировой рекорд, но оказывался беспомощным в посыле с груди: разжижила слабость.

Мы выступали в цирке "Медрано" – ни одного свободного места, публика даже в проходах.

По логике тренировок я не должен был ехать: болен, не готов, и в тренировках путаница, из-за поездки путаница. Но я знал: моему спорту конец. Скоро я и спорт разойдемся. А без почета от спорта мне не видать Парижа. И я смалодушничал… Купил поездку званием "атлета". А что тут зазорного? Платил силой, своей…

Радостно и грустно я встретился с Красовским: все от того же чувства – не увидимся, конец игре. Это покажется выдуманным для красивости, но это было так: в канун соревнований я получил от Красовского томик И. Бунина "Темные аллеи", тогда эти рассказы еще не печатались у нас.

Я забыл о режиме, о лихорадке, о выступлении. Я ласкал руками страницы. В каком-то бреду, упоении, восторге юности, которая давно минула, я читал и читал. Я заставил себя отложить книгу и заснуть, когда занималось утро; крыши одна за другой выступали из мрака…

Обязательно нужно было спать, меня ждал поединок с "железом" – предельное напряжение мышц и нервов, а я не мог отделаться от волшебства строк. Это было одно из самых могучих литературных впечатлений моей жизни, и по сию пору отношу этот сборник к вершинам русской литературы.

Я задремывал, и вся Россия входила в меня одной огромной любовью-страстью…

Я не завидовал ни одной строчке, это огромное счастье – видеть и знать их…

"…И вдруг, выехав за деревню и погрузившись уже в полный мрак, перевел лошадь на шаг, взял вожжи в левую руку и сжал правой ее плечи в осыпанной холодным мокрым бисером жакетке, бормоча и смеясь:

– Таня, Танечка…

И она вся рванулась к нему, прижалась к его щеке шелковым платком, нежным пылающим лицом, полными горячих слез ресницами. Он нашел ее мокрые от радостных слез губы и, остановив лошадь, долго не мог оторваться от них… Все сразу поняв, она тотчас соскочила к нему и, с быстрой заботливостью подняв весь свой заветный наряд, новое платье и юбку, ощупью легла на чуйку, навеки отдавая ему не только все свое тело, теперь уже полную собственность его, но и всю свою душу".

Мне помогла выстоять страсть к женщине. Это чувство не оставляло меня в покое, оно все время переворачивало меня, делало могучим и неутомимым, а главное – не позволяло пасть, отступить, унизиться, признать себя побежденным.