Справедливость силы - Власов Юрий Петрович. Страница 147

Соперник предложил больше не выступать. Соперник снизил подход. Мне стало ясно, что он сломлен, или, как. говорят атлеты, накормлен "железом". Мне было ясно, что мои рекорды в жиме и рывке оглушили его. И я сбросил его со счетов.

Я почувствовал свободу. Теперь я один. Все подходы будет определять только целесообразность рекорда, точнее – наката на этот рекорд… Я спокойно назвал тренеру цифры двух оставшихся подходов. Я мог бы установить другой промежуточный вес и обезопасить себя наверняка. Тот промежуточный вес я уже брал не один раз и зафиксировал бы уверенно. Тогда Жаботинский вообще не мог угрожать мне. Но в том-то и дело, что я уже не считал его соперником. Все факты выстраивались один к одному, и вывод следовал вполне определенный: Жаботинский из борьбы выбыл, фактически признал свое поражение, ведь натиск я начал еще в Подольске.

Я назвал цифры подходов, думая лишь о рекорде. Подчинил соревнования интересам рекорда – притирке промежуточным весом к рекордному, наивыгоднейшей разнице между промежуточным весом и рекордным. Рекордный вес не должен ошеломлять тяжестью. Я как бы накатывался на него через оптимальные весовые промежутки.

И забыл о Жаботинском, для меня он уже закончил выступления.

Ведь еще кроме этих слов было много других. И все от настроения свернуть поединок, жалобы на усталость. Не мои слова. Но они тоже работали. Я ими проникся. Жаботинский до поединка вел себя так, словно моя участь решена. Это задевало. Я весь подбирался к схватке, настраивал себя на беспощадность. И вдруг – в жиме у меня мировой рекорд. Можно понять Жаботинского: рекорд в зачетной попытке! И ведь даже при срыве в рывке я остался впереди, а толчковое упражнение – из моих самое могучее. Надежд на победу у него почти нет – я так раскручивал его слова и поведение.

Ведь в памяти чемпионаты – и какие! В Будапеште Жаботинский вдруг отказался выступать, сославшись на больную кисть. А Стокгольм?.. Игра против своего вопреки обязательствам, совершенно ошеломляющий натиск заодно с американцами… Здесь все эти спектакли у Зои Сергеевны Мироновой… Для Жаботинского не столь унизительным явилось бы поражение. При обоюдном согласии все выходило вполне сносно: у Власова – успех в жиме, но неудача в рывке (конечно, относительная, ведь я установил рекорд мира), и все же у него, Жаботинского,– определенное возмещение: пять килограммов отыграны в рывке, а в толчковом упражнении мы мирно расстаемся на заурядных весах. Все это само собой подсказывало сознание, точнее, навязывалось сознанию фактами…

Я уже сражался не с соперником, а со штангой – это принципиальная разница. Это искажение закона борьбы. Не та ярость, не та мобилизация, не та решимость и цепкость. Для меня это уже была не борьба, а всего лишний рекорд. Медаль для меня уже отчеканена… в золоте! Ведь соперник предложил мировую…

Я нарушил великий закон борьбы – закон собранности. Для меня он имел всегда первостепенное значение. На этом чувстве я выиграл когда-то в Горьком, потом в Будапеште, Стокгольме… Да всегда я проникался жгучим неприятием соперника, оно закладывалось в мышцы и волю.

Я был очень удивлен, когда Жаботинский вдруг вызвался на 217,5 кг. Но эта его первая никудышная попытка – 217,5 кг даже не приподнялись выше колен. Обычно под вес все же пытаются прорваться – это от ярости борьбы, серьезности намерений, не от блефа. А мне соперник еще раз показал несостоятельность. Полная потеря себя в усилии.

Это была столь впечатляющая демонстрация бессилия, что меня сразу бросились поздравлять с золотой медалью. Для всех я уже был победителем.

Для меня 217,5 кг-мировой рекорд, и только! Победа уже за плечами. Я лишь должен освоить новый рекорд. И я пошел спокойно, деловито, ничто не угрожало мне, а когда штанга неточно пошла в посыле с груди, я и упираться не стал.

Я этот рекорд увидел в завтра. Все равно надо собирать заветную сумму. Здесь не сложилась – будет завтра.

Зачетных попыток всего три, мои – исчерпаны.

У Жаботинского же – еще одна. И он с блеском ее исполнил. Я беспомощно глазел. Но уже никто меня не вызовет: все попытки использованы. Я всего лишь зритель.

Робости и зависимости от штанги не было и в помине. Я владел собой надежно. Однако все получилось совсем не так, как мы это задумали с тренером. Выступление было замешано на противоречивых установках. И свое понимание событий внесла стихия, то есть темперамент (азарт, страсть). Штанга подчинялась моей воле, но я уже не был рабом расчета, свое место заняли страсть и азарт. И я увлеченно, самозабвенно побеждал, чтобы… проиграть…

Глава 258.

Сколько же раз я возвращался в памяти к этому выступлению, особенно к последней попытке в толчке! В ней отсутствовала воля сопротивления. Я нарушил закон собранности – и поплатился…

Вес я брал на грудь с запасом, вставал легко. Ведь на тренировках гонял себя в приседаниях с весом 275 кг на плечах.

И посыл с груди этих рекордных 217,5 почти удался. Вес чуть-чуть не добрал до распрямления рук. Я уже прилаживался его дожать в темпе. Но мысль о том, что это всего лишь рекорд, совсем иначе заставила себя вести. Она уже сидела приказом в мышцах. Я был уже в чемпионах. И без этой третьей попытки выходил на первое место. И не стал бороться с весом.

"Ерунда! – решил я.– Все равно уже два мировых рекорда сегодня мои – в жиме и рывке! И я чемпион! Все сбылось! Конец!"

И не знал, что через несколько минут проиграю.

Я уходил с помоста, опустошенный борьбой, немного раздосадованный, но, в общем, довольный. Я сумел вложить наработанную силу в подходы. В рывке, правда, сорвался и "засох" на первом подходе, но все поставил на свои места, когда четвертой незачетной попыткой установил мировой рекорд. Если бы тот вес оказался зачетным!

Навстречу поднимался Жаботинский. А потом случилось то, чего я не ожидал. Он превосходно взял вес, который сразу вывел его на первое место. Откуда эта перемена? Откуда этот взрыв силы? Ведь он сломлен, он не способен к борьбе, он практически выбыл из борьбы! Что случилось? Как это могло случиться?! Как я проглядел эту перемену?! Как это стало вообще возможно?!

У меня не было подходов для ответа…

Господи, сколько же я об этом думал!

Первые шесть мест после соревнований атлетов тяжелого веса распределились: Л. Жаботинский (СССР) – 572,5 кг (187,5+167,5+217,5), Ю. Власов (СССР)– 570 (197,5+162,5+210), Н. Шемански (США) – 537,5 (180+165+192,5), Г. Губнер (США) – 512,5 (175+150+187,5), К. Эчер (Венгрия) – 507,5 (175+ 147,5+185), М. Ибрагим (Египет) – 495 (162.5+145+ 187,5); и командные: СССР-43 очка, Польша– 25 очков, Япония – 22 очка, США – 20, Венгрия – 18,ЧССР – 9.

Если не считать атлетов довоенного времени, когда сборная не участвовала в чемпионатах мира и официальных международных турнирах, кроме рабочих и профсоюзных встреч, я оказался во втором поколении советских атлетов. Первые сражались за утверждение нашей тяжелой атлетики в мировом спорте. Поражения от американцев и отчасти египтян следовали одно за другим. И все-таки это поколение прорвалось к победам. Мы учились у этих атлетов, гордились даже обычным знакомством. Они попали под удары самых сильных и все же заставили их уступить золотые медали чемпионов. Поколение победителей: Григорий Новак, Иван Удодов, Рафаэль Чимишкян, Николай Саксонов, Трофим Ломакин, Аркадий Воробьев. Их опыт помог понять тренировки. От них сборная второго поколения впитала дух победы, дерзости поединков, страстного упорства в столкновении со всеми королями помоста. Для нас это – легендарные имена. Без практики международных встреч, в условиях тренировки, которые ныне кажутся жалкими, они врубились в толщу мировых рекордов и чемпионатов – и вырубили победы, рекорды и самое понятие "советская школа тяжелой атлетики".

Мы, атлеты второго поколения, уже приручили победы. Командой мы не проигрывали чемпионатов мира.

Время чистой и благородной силы.