Справедливость силы - Власов Юрий Петрович. Страница 46

Неужели это возможно: Лондон, мировой рекорд, "Скала-театр" и мне вручает медаль Георг Гаккеншмидт? Не свожу глаз с него и когда он поздравляет второго и третьего призеров соревнований в тяжелом весе финна Эйно Мякинена и американца Ричарда Зирка.

Поздно вечером, когда наконец остаюсь один в номере гостиницы "Ройял", я разглядываю фотографию молодого Гаккеншмидта. На ней энергичная, отнюдь не старческая скоропись: "Юрий Влассову от Г. Г. Гаккеншмидт. Лондон. 29-го Юля 1961". И этот коренастый, по-эстонски белый, даже цветом кожи, старик действительно Георг Гаккеншмидт!

Грамматические ошибки в дарственной надписи… Он уже успел позабыть русский-с 1911 года живет за границей.

Его имя связывается в моем сознании с именами Морро-Дмитриева, Крылова, Луриха, Моор-Знаменского (Дмитриев, Знаменский – русские. Приставки Морро и Моор – всего лишь дань дурной моде. Некоторые литераторы путают и принимают их за одно лицо), Александровича, Копьева, Кнутарева, Заикина, Краузе… И, вспоминая одного из них, я невольно вспоминаю остальных. И там, в памяти, фотография: зима, все в пальто, кряжистый человек, расставив ноги, держит на руках двоих мужчин – один из них, что с бородкой клинышком и сонным взглядом, Александр Иванович Куприн, а тот, у кого они на руках,– Иван Заикин.

И другая фотография: Заикин с ласковой небрежностью обнял Куприна, чуть притянув к себе. Заикин вдвое шире, на круглом лице с усами стрелкой – крепкая мужицкая уверенность, сознание своей силы и хватки. У Куприна утомленный, пристальный взгляд из-под тяжелых, набрякших век. Заикин говорил: "Каждому свое: сильному – кротость, юному – любовь, а старцу – глубокий сон…"

Заикин был на два года моложе Гаккеншмидта и на десять – Куприна. И в ту пору им всем еще было далеко до старости…

Глава 78.

Забываю, что я в Лондоне – в крошечном, наподобие пенала, гостиничном номерке. Я снова воспитанник суворовского училища. Я в классе на вечернем приготовлении уроков. Выучены они или нет, но передо мной рассказы Куприна. Что за часы! Когда не могу совладать с чувствами, откидываюсь к спинке парты и смотрю в окно. Там ночь, сиротски подсвеченная изреженной цепочкой лампочек вдоль трамвайных путей. Уже несколько лет как закончилась война, однако этот тыловой город еще не ожил по-настоящему. Глухи и черны его улицы… Но я в Москве Куприна, на Знаменке,– усаживаюсь с юнкером Александровым в розвальни. Сейчас Фотогеныч наддаст ходу. Бал! Впереди бал!..

Английская речь в коридоре?.. Ах да, я в Лондоне! И сегодня закрылся турнир, посвященный 75-летию Британской ассоциации тяжелой атлетики. Раздумываю о рекорде: зацепил-таки, не сорвался! Сейчас я доволен им совсем по другим причинам. Он подтвердил правильность расчетных нагрузок – я обрел бойцовскую форму за четыре месяца! Это веское доказательство в пользу эксперимента, который мы ведем уже несколько лет – Богдасаров, Матвеев и я. Ведь после Олимпийских игр в Риме по ряду причин я не тренировался едва ли не пять месяцев. Я вообще не хотел тренироваться. Не видел, потерял смысл спортивной жизни. Зачем тренироваться? Что доказывать? Разве я дал обещание себе быть всегда только "господином-мускулом"? Или я в самом деле ничего не значу без спорта, не способен принять вызов жизни и слить ее с мечтой? Кто я?..

Победы. Ведь я люблю победы. Зачем обманывать себя?

Это славно – быть первым…

Наслаждаюсь покоем. Ничего нет приятней пустоты после удачного выступления. Разом отсыхают все заботы. Время берет новый отсчет – начало созревания новой силы.

Новая проба на выносливость и силу! Через два месяца чемпионат мира в Вене!

Но что бы там ни было, здесь я победил. Теперь покой. Впереди сорок восемь часов свободы от силы. О ней можно не думать, не прислушиваться к себе: никому ничего не должен, долг взял свое, долг может подождать сорок восемь часов. А уж потом – в тренировки! Но пока я свободен, я волен каждым мгновением. Тому, кто не был зажат в тиски тренировок десятилетиями (каждая на счету), сложно понять это ощущение свободы и блаженной пустоты.

За тонкими стенами номера голоса постояльцев, шаги. На ночном столике воскресный выпуск "Обсервера" и перевод отчета о турнире. Строки обо мне: "…Перед вчерашним выступлением Власов был пессимистически настроен относительно возможности нового рекорда. "Не хватает пищи,– говорил он.– Нет массажиста…" Ни одного признака того, что его выступление в Лондоне может стать историческим событием…" Далее следует описание моих мышц, похожих на "отполированные уличные булыжники", моих движений, "напоминающих движения робота"… Автор отчета – Додди Хэй.

Тот самый мистер Хэй?!

Мы вернулись с приема в полночь. В вестибюле гостиницы подстерегали репортеры. По-московски уже третий час ночи. Чувствовал себя я неважно. Мой номерок, в котором можно находиться только с открытой форточкой – иначе задохнешься, крайне скудное питание, утомление от последних разминок, необходимость присутствия на официальных приемах – все это противопоказано силе, а я рассчитывал на рекорд.

Я извинился, попросил репортеров задать вопросы утром: ведь завтра, а точнее – сегодня, мне выступать, я обязан подчиняться режиму. Среди репортеров стоял человек на костылях, с болезненно-худым лицом. В отвороте пиджака – нашивка боевого ордена.

Я прошел за лестницу и попросил переводчика вернуть человека на костылях. "В конце концов,– решил я,– какие-нибудь десять минут не изменят спортивную форму". К тому же я и не выдерживал режима. Все пошло комом сразу.

На вопрос мистера Хэя о рекордах я ответил, что ничего определенного обещать не могу. Рекорд есть рекорд. Кроме того, условия для него складываются неблагоприятные. Я не жаловался мистеру Хэю, я старался объяснить.

Перечитываю первую половину отчета и краснею. Осрамил! Я здесь как животное! Прав тренер: нечего миндальничать, чемпион – это вроде сана.

Пусть ловят каждое слово, домогаются чести услышать…

На турнире я оказался в незавидном положении. В Москве распорядились: раз соревнования личные и очки не будут начислять – участник обойдется без тренера: к чему расходы? Переводчик поехал и еще руководитель делегации, а Богдасаров – нет. Я должен был следить за подходами соперников, то есть поминутно справляться о количестве оставшихся подходов. Нельзя опоздать с разминкой – тогда остынешь до вызова к весу и будешь вынужден выполнять новые разминочные подходы, а это дополнительный расход энергии, весьма нежелательный, ежели подводишь себя к рекорду.

Между попытками я среди чужих за кулисами. Мне необходимо присесть, расслабить мышцы, взболтнуть их, сбросить усталость, забыться на несколько мгновений. Простые операции, но весьма существенные для восстановления и сосредоточения силы. Я покрутился – нет стула. Пауза между подходами ограничена тремя минутами. И вот тогда я потешил репортеров. Я сел на пыльный дощатый пол среди декораций, тросов, чьих-то ног. Сразу же в глаза ударили фотовспышки. До улыбок ли? Меня о чем-то спрашивали, я молчал. Однако для мистера Хэя я вновь сделал исключение. Не ручаюсь, с довольным ли выражением, но ответил. На разминке штанга была очень тяжелой. И меня занимало лишь это…

Улица приносит голоса и шаги прохожих. Перевожу переключатель программ радиоприемника, встроенного в стену, на цифру "I": не просплю, разбудит спозаранку. С утра в аэропорт Хитроу – и домой! А Лондон так и не увидел. Разве можно увидеть его из окна автомобиля в нескольких поездках с Ганиным – моим старинным товарищем по академии Жуковского, теперь сотрудником нашего военного атташата! Не побывал даже в Британском музее – стены за чугунной оградой всякий раз видел, разминаясь ходьбой у гостиницы. Ожидание соревнований, затем выступление и тут же возвращение домой – неизменный порядок любой поездки. Увидеть нечто большее – значит рисковать результатом. Оберегать силу – закон дней и часов накануне выступления. Лишь один раз не выдержал однообразия ожидания и сбежал из номера. Я запоминал названия улиц, потому что опасался заблудиться. Вышел на Саутхэмптон, которая перешла в улицу под названием Кингсвей, пересек Стрэнд и оказался на набережной Темзы – у скверов с вереницей фонарей. Справа в дождливой дымке зависал мост Ватерлоо…