Королева Ортруда - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников". Страница 43

Перестали смеяться, и смотрели на старого с удивлением. Старик, тяжело шаркая подошвами пыльных башмаков, пошел в свою каморку. Там он положил золотую монету к ногам деревянной Мадонны в белом кисейном платье.

— Старый Хозе служил самой королеве Ортруде, — тихо говорил он Мадонне. — Сама милостивая королева Ортруда подарила старому Хозе золотую монету. Моли Господа Бога, пресвятая Дева, за грешную душу королевы нашей Ортруды.

Изнемогая от сладкого восторга, чувствуя, как вся сила оставляет его, старый Хозе склонился на пол к ногам деревянной Мадонны в белом кисейном платье, вздохнул глубоко и радостно, как засыпающий тихо ребенок, — и умер.

Говорили потом суеверные могильщики: — Старый Хозе был праведник. Прекрасная дама в трауре приходила возвестить ему час его смерти.

Глава шестьдесят первая

После смерти Карла Реймерса мысли о смерти стали привычными Ортруде. Часто останавливалась королева Ортруда перед портретом белого короля, и всматривалась в изменившееся, словно покрывшееся серым пеплом из далекого вулкана, лицо убитого мальчика.

Спокойно думала Ортруда:

«Умру. Умру и я».

И не могла жалеть умершего.

Темная страстность томила ее, словно внушенная дымною страстностью старого вулкана.

Полюбила Астольфа. И эта любовь представлялась ей почему-то, как еще одна ступень к смерти.

Кратким сновидением мелькнули дни ее любви к Астольфу, — и погасли.

И к Танкреду не было той острой, злой ненависти, как прежде.

Светозарному молилась все чаще в эти дни Ортруда, — то на высокой башне гордого замка, то на широком морском берегу.

На краткие минуты отвеяло легким ветром дымный полог от Островов, где томилась королева Ортруда, и стали ясны для нее опять впечатления тихого бытия.

В ясный час предвечерний, надевши белый простой наряд, вышла Ортруда на морской берег. Она села на невысокую мраморную скамью у морских волн. Склонилась просто и спокойно, к легким стопам стройных ног опустила обнаженные руки, такая гибкая, такая милая, как нимфа тихих вод, случайно принявшая тяжелый человеческий облик. Сняла свои сандалии, и пошла вдоль берега. Мелкий песок, согревающий нежно, пересыпался, слегка вдавливаясь под тихими стопами ее легких ног.

Случайно и принц Танкред вышел один в этот час на берег. Они встретились. И были оба смущены.

Ортруда сказала кротко, как давно уже не говорила она с Танкредом:

— Я скоро умру. Может быть, меня убьют. Может быть… ах, да мало ли как смерть приходит!

— Ортруда, — начал Танкред.

Ортруда остановила его повелительным движением руки, и продолжала:

— Тогда у вас, принц Танкред, будут большие шансы на корону моих милых Островов. Но подумайте много, прежде чем принять эту корону. Надеть корону легче, чем носить ее. Она очень тяжелая, принц Танкред. У вас обширные замыслы. Время покажет вам, что было в них суетного и ложного.

Принц Танкред жестоко смутился. В его голове заметались пугливые, короткие мысли:

«Кто проболтался? кто выдал? кто мог это сделать? кому это могло быть выгодно?»

Он сказал с нескрываемым волнением:

— Милая моя Ортруда, отгоните от себя эти мрачные мысли. Я виноват перед вами, правда. Я знаю, что недостоин вас. Но годы проходят, время охлаждает безумный пыл необузданной страстности. Клянусь вам, я исправлюсь.

Тихо и просто спросила Ортруда:

— Зачем это вам?

Танкред воскликнул:

— Клянусь вам, Ортруда! Спасением моей души клянусь, что я буду вам верен.

Ортруда молчала. Загадочно улыбалась. Смотрела на Танкреда с неизъяснимым, волнующим его выражением.

— Ортруда, — страстно говорил Танкред, — будем опять любить друг друга нежною, умудренною любовью, будем опять кроткими и милыми, как дружно играющие дети, в забвении жизненной суеты и прозы.

Он целовал тонкие руки Ортруды. Она молчала, и не отнимала от его губ своих рук, — и они казались усталыми и робкими, — бедные руки рано утомленной жизнью королевы! И нежно обнимал ее Танкред, и уговаривал долго и нежно.

Ах, эти слова, столько раз повторенные!

Улыбнулась Ортруда, так печально, так нежно, как умирающая улыбается в ясном небе, догорая, заря. Спросила Танкреда:

— Вы так хотите, милый Танкред?

— О, милая Ортруда, — воскликнул Танкред, — хочу ли я счастия, жизни, солнца, хочу ли я вашей улыбки, Ортруда!

— Хорошо, — сказала Ортруда, — будем нежны друг к другу во что бы то ни стало. Перед лицом жизни и под холодным взором смерти будем нежны и кротки. Для каждого из нас когда-нибудь наступит ночь, когда наши мертвые придут к нам.

— Что вы говорите, Ортруда? — спросил Танкред.

Не понимал ее слов, ее настроения, ее внезапней мягкости. Тяжким было ему бремя притворства. Ортруда смотрела на него спокойно и нежно, и говорила тихо:

— Будем нежны, будем божественно-незлобны. Наш земной удел — измена.

Не понимал ее Танкред, — но он знал слова, — так много слов очаровательных и нежных. Он говорил:

— Верность, Ортруда, клянусь вам, верность и в измене. Мы изменяем, потому что очаровываемся признаками давних переживаний, но мы всегда верны, потому что связаны цепью пережитых жизней.

Ортруда улыбнулась. Глаза ее были печальны и кротки. Она говорила тихо и медленно:

— Мы неверны, как дети, и невинны, как боги, как это небо, как эти волны. Подобна стихиям душа человека, изменчивая и чистая, сотканная из стихий, всегда невинных.

— О, я понимаю вас, Ортруда! — притворно-искренним голосом воскликнул Танкред.

— Не знаю, понимаете ли вы меня теперь, сказала Ортруда. — Надеюсь, Танкред, что вы пойметe меня когда-нибудь. А теперь для вас, для вас, Танкред, у этих дивных волн, с этими смеющимися волнами, под этим ликующим солнцем, зажженная его золотыми лучами, среди зеленеющей лазури волн и голубой лазури неба я спляшу танец зыбкой изменчивости и сладкого забвения.

С этими словами Ортруда подошла к той же мраморной скамье у морских волн. Она сняла с себя свои одежды, и положила их на скамью. Посмотрела, любуясь нежно, на свое тело, и пошла нагая по мелкому песку к берегу. Когда первая волна плеснулась об ее стройные ноги, Ортруда остановилась, и засмеялась, и начала легкую пляску. Она плясала у воды, — то отбегала от волны, то опять бежала за волною. Она плясала и хлопала мерно ладонь ладонью маленьких рук. Волны плескались о ее тонкие милые ноги, холодные волны, равнодушные к бедной земной красоте, и одной только покорные высокой Очаровательнице, грустными очами вздымающей грудь океанов. И был еле видим уже занесенный над миром серп Очаровательницы, — а солнце еще ликовало, склоняясь устало и томно к черте темно-синей, к вечному кольцу роковому.

В это время тихо и плавно, как легкое полуденное явление из мира призрачного бытия, из-за розовато-серого утеса выплыл розовый на ясном свете солнечном парус, — и показалась рыбачья легкая лодка. В ней сидели двое юношей и мальчик. Они засмотрелись на милую плясунью, играющую с волнами. Залюбовались стройностью ее обнаженного тела. Смеялись радостно и звонко. Рукоплескали, радуясь солнцу, волнам, и зыбкой, милой пляске, и легкости прелестных ног.

Налетел порыв внезапного ветра. Склонился бело-розовый парус. Край лодки черпнул воду. Лодка опрокинулась.

Перестала плясать Ортруда. Стояла на песке прибрежном, и в ужасе смотрела на хлопающий по волнам парус, на людей, которые бились в волнах, пытаясь плыть к берегу, и на далекую ладью, которая уже спешила им на помощь.

— О, — сказала Ортруда, — несчастная какая стала теперь я! И смех мой губит.

— Не плачьте, Ортруда, — сказал Танкред, — людей спасут.

Людей спасли. Но не утешилась королева Ортруда.

И опять надвинулся мрачный, дымный полог, и легкий пепел закружился на берегу.