Городские легенды - де Линт Чарльз. Страница 68

Софи медленно качает головой:

– Хотелось бы и мне в это верить, – говорит она, – но то, чего нам хочется, и то, что есть на самом деле, не всегда совпадает.

– А как же Джэк? Он ведь будет тебя ждать. И матушка Погода? Они оба все время знали, что ты – дочь Луны. А это что-то да значит.

Софи вздохнула. Погладила кота, прикорнувшего у нее на коленях, представила, будто касается темных мягких кудрей ворона, который может оборачиваться человеком в стране, существующей лишь в ее снах.

– Наверное, – сказала она, – это значит, что мне просто нужен новый парень.

Джилли ужасно милая, я очень ее люблю, но она во многом наивна. Или, может, ей просто нравится изображать простушку. Она готова верить всем и каждому, лишь бы речь шла о волшебстве.

Конечно, я тоже верю в волшебство, в то, которое превращает гусеницу в бабочку, я верю в чудо и красоту окружающего мира. Но я не могу поверить в реальность сна. Я не верю в то, на чем настаивает Джилли: будто во мне есть волшебная кровь, потому что я – дочь Луны.

Хотя, должна признать, хотелось бы.

В ту ночь я больше не ложусь. Брожу по квартире, пью кофе, чтобы не заснуть. Я боюсь засыпать, боюсь снова увидеть сон, который может оказаться явью.

А может, наоборот.

Когда начинает светать, я включаю душ и долго стою под ледяной струей, потому что перед этим мне опять вспомнился Джэк. Если допустить, что последствия неправильного выбора, сделанного мною во сне, сказались бы в реальности, то нет ничего странного в том, что пробужденное во сне либидо продолжает бесноваться наяву.

В надежде вернуться во времена невинности, я надеваю одежду, которую не носила лет сто. Белая блузка, линялые джинсы, сапоги и вытертый пиджак, который принадлежал еще моему отцу. Он из бордового бархата, с черными бархатными лацканами. Черная шляпа с плоской тульей и слегка изогнутыми полями завершает картину.

Я гляжу в зеркало и вижу девицу, которая словно на собеседование по поводу должности помощника иллюзиониста собралась, но мне плевать.

Как только час становится более или менее приличным, я направляюсь к дому Кристи Риделла. Я стучу в его дверь в девять, но он выходит растрепанный, с заспанными глазами, и я догадываюсь, что надо было дать ему еще пару часов. Но теперь уже поздно.

Я выкладываю все сразу. Передаю ему слова Джилли о том, что он все знает о просветленных снах, и говорю, что я хочу знать, есть ли в них хоть сколько-нибудь правды: существует ли то место, которое тебе снится, или люди, которых встречаешь там?

Сначала он просто стоит на пороге и мигает, как сова на свету, но, наверное, к странностям ему не привыкать, потому что он тут же приваливается к косяку и спрашивает, слышала пи я что-нибудь об условной реальности.

– Это место, где все, что мы видим вокруг, существует, потому что мы условились так считать, – отвечаю я.

– Ну вот, может, и во сне так же, – отвечает он. – Если все участники сна договорятся считать, что все окружающее их реально, то почему бы и нет?

Еще я хочу спросить его о снах, которые, как говорил мой отец, хотят пробраться в реальный мир, но решаю не искушать судьбу больше.

– Спасибо, – говорю я вместо этого.

Он бросает на меня изумленный взгляд. Спрашивает:

– И это все?

– Как-нибудь в другой раз объясню, – отвечаю я.

– Да уж, пожалуйста, – без особого энтузиазма говорит он, закрывая дверь.

Вернувшись домой, я выхожу на балкон и ложусь на старый диван. Закрываю глаза. Я не совсем уверена, но мне кажется, не будет никакого вреда, если я попытаюсь выяснить, не получится ли у нас с Джэком жить «долго и счастливо», как обычно в сказках.

Кто знает? Быть может, я и вправду дочь Луны. Не здесь, так в другом месте.

В доме врага моего

Прошлое приходит в настоящее непрошеным, как бродячий кот, оставляя цветочки следов-воспоминаний: тут пролились на страницу чернила, там лежит старая фотография с измочаленным уголком, в другом месте ком пожелтевших газет поражает прихотливо перепутанными заголовками. Воспоминания приходят на ум беспорядочно, колесо памяти у нас в голове никогда не катится торными путями. На темном чердаке, который мы именуем головой, времена путаются, иногда в буквальном смысле.

Это сбивает с толку. Я побывала столькими людьми; не все они были мне по душе. Сомневаюсь, чтобы кому-нибудь другому они понравились тоже. Жертва, проститутка, наркоманка, лгунья, воровка. Но без них я не стала бы тем, кто я есть сегодня. Ничего особенного я собой не представляю, но себе я нравлюсь, вместе с нелегким детством и всем прочим.

Надо ли было становиться всеми ими по очереди, чтобы стать такой, какая я сейчас? И где они теперь, прячутся ли еще в темных уголках моего сознания, поджидая, пока я оступлюсь, упаду и снова выпущу их на свободу?

Я говорю себе, что надо их забыть, но это тоже неправильно. Когда их забываешь, они становятся сильнее.

Утреннее солнышко заглядывало в окно мансарды Джилли, играло на лице ее гостьи. Девочка на раскладной кровати еще спала, простыня закрутилась вокруг ее тонких рук и ног, обтянула вздутый живот. Сон смягчил ее черты. Волосы разметались по подушке, облаком окружив голову. Мягкий утренний свет придавал ей сходство с Мадонной, рисуя боттичелливский нимб, который сотрет беспощадное дневное солнце, едва она проснется.

Ей было пятнадцать лет. И она была на восьмом месяце беременности.

Джилли сидела у окна, ноги на подоконнике, на коленях блокнот. Она набросала сцену углем, потом слегка размазала контуры пальцем, чтобы смягчить их. Снаружи бродячая кошка одолела последние ступеньки пожарной лестницы и теперь стояла вровень с окном, жалобно мяукая.

Джилли ждала появления черно-белой кошки. Она сунула руку себе под колени, вытащила пластмассовую коробочку из-под маргарина, в которой был сухой корм, и выставила ее на лестницу перед кошкой. Пока та довольно хрустела своим завтраком, Джилли вернулась к портрету.

– Меня зовут Энни, – сказала ее гостья вчера вечером, когда остановила Джилли на Йор-стрит несколькими кварталами южнее ее дома. – У вас не найдется немного мелочи? Мне действительно надо как следует поесть. Не столько даже мне, сколько...

С этими словами она положила руку на свой вздутый живот. Джилли посмотрела на нее внимательно, ее взгляд задержался на давно немытых волосах, потрепанной одежонке, нездоровом цвете лица, теле, таком худом, что непонятно было, как душа самой девушки в нем еще держится, не говоря уже о ребенке.

– У тебя что, совсем никого нет? – спросила Джилли.

Девчушка кивнула.

Джилли положила руку ей на плечи и повела к себе в мансарду. Там она дала ей принять душ, пока та мылась, собрала поесть, нашла чистое платье, изо всех сил стараясь, чтобы это не выглядело как покровительство с ее стороны.

Достоинство девушки и без того пострадало, а Джилли знала, что восстановить его почти так же трудно, как невинность. Слишком хорошо знала.

«Украденное детство», Софи Этойль. Гравюра на меди. «Студия пяти поющих койотов», Ньюфорд, 1988.

Девочка в рваном платье стоит перед полуразвалившимся деревенским домом. В руке у нее кукла: палка, на одном конце которой шарик, на другом – юбочка. Девочка растеряна, куклу свою держит неловко, как будто не знает, что с ней делать.

За дверью, в тени, стоит человек, он наблюдает за девочкой.

Мне было года три, когда мой старший брат начал ко мне приставать. Ему, значит, было одиннадцать. Пока родители пили или опохмелялись на кухне, он подходил и трогал меня между ног. Я отбивалась, но тогда я еще не понимала, что то, что он делает, плохо, даже когда он стал заталкивать в меня свой член.