Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период) - Горький Максим. Страница 97
23 января 1916
«Ты запрокидываешь голову…» [373]
Ты запрокидываешь голову —
Затем, что ты гордец и враль.
Какого спутника веселого
Привел мне нынешний февраль!
Позвякивая карбованцами
И медленно пуская дым,
Торжественными чужестранцами
Проходим городом родным.
Чьи руки бережные трогали
Твои ресницы, красота,
Когда, и как, и кем, и много ли
Целованы твои уста —
Не спрашиваю. Дух мой алчущий
Переборол сию мечту.
В тебе божественного мальчика, —
Десятилетнего я чту.
Помедлим у реки, полощущей
Цветные бусы фонарей.
Я доведу тебя до площади,
Видавшей отроков-царей…
Мальчишескую боль высвистывай
И сердце зажимай в горсти…
— Мой хладнокровный, мой неистовый
Вольноотпущенник — прости!
18 февраля 1916
«За девками доглядывать, не скис…»
За девками доглядывать, не скис
ли в жбане квас, оладьи не остыли ль,
Да перстни пересчитывать, анис
Ссыпая в узкогорлые бутыли,
Кудельную расправить бабке нить,
Да ладаном курить по дому росным,
Да под руку торжественно проплыть
Соборной площадью, гремя шелками, с крёстным.
Кормилица с крикливым петухом
В переднике — как ночь ее повойник! —
Докладывает древним шепотком,
Что молодой — в часовенке — покойник.
И ладанное облако углы
Унылой обволакивает ризой,
И яблони — что ангелы — белы,
И голуби на них — что ладан — сизы.
И странница, прихлебывая квас
Из ковшика, на краешке лежанки,
О Разине досказывает сказ
И о его прекрасной персиянке.
26 марта 1916
Из цикла «Стихи о Москве»
«Настанет день — печальный, говорят!..»
Настанет день — печальный, говорят! —
Отцарствуют, отплачут, отгорят, —
Осто́жены чужими пятаками —
Мои глаза, подвижные, как пламя,
И — двойника нащупавший двойник —
Сквозь легкое лицо проступит — лик,
О, наконец тебя я удостоюсь,
Благообразия прекрасный пояс!
А издали — завижу ли и вас? —
Потянется, растерянно крестясь,
Паломничество по дорожке черной
К моей руке, которой не отдерну,
К моей руке, с которой снят запрет,
К моей руке, которой больше нет.
На ваши поцелуи, о живые,
Я ничего не возражу — впервые.
Меня окутал с головы до пят
Благообразия прекрасный плат.
Ничто меня уже не вгонит в краску.
Святая у меня сегодня пасха.
По улицам оставленной Москвы
Поеду — я, и побредете — вы.
И не один дорогою отстанет,
И первый ком о крышку гроба грянет, —
И наконец-то будет разрешен
Себялюбивый, одинокий сон.
И ничего не надобно отныне
Новопреставленной болярыне Марине.
11 апреля 1916
«Москва! какой огромный…»
Москва! Какой огромный
Странноприимный дом!
Всяк на Руси — бездомный.
Мы все к тебе придем.
Клеймо позорит плечи,
За голенищем — нож.
Издалека́-далече —
Ты все же позовешь.
На каторжные клейма,
На всякую болесть —
Младенец Пантелеймон [374]
У нас, целитель, есть.
А вон за тою дверцей,
Куда народ валит, —
Там Иверское сердце,
Червонное, горит.
И льется аллилуйя
На смуглые поля.
— Я в грудь тебя целую,
Московская земля!
8 июля 1916
Александров
Из цикла «Бессонница»
«Обвела мне глаза кольцом…»
Обвела мне глаза кольцом
Теневым — бессонница.
Оплела мне глаза бессонница
Теневым венцом.
То-то же! По ночам
Не молись — идолам!
Я твою тайну выдала,
Идолопоклонница.
Мало — тебе — дня,
Солнечного огня!
Пару моих колец
Носи, бледноликая!
Кликала — и накликала
Теневой венец.
Мало — меня — звала?
Мало — со мной — спала?
Ляжешь, легка лицом.
Люди поклонятся.
Буду тебе чтецом
Я, бессонница:
— Спи, успокоена,
Спи, удостоена,
Спи, увенчана,
Женщина.
Чтобы — спалось — легче,
Буду — тебе — певчим:
— Спи, подруженька
Неугомонная,
Спи, жемчужинка,
Спи, бессонная.
И кому ни писали писем,
И кому с тобой ни клялась мы…
Спи себе.
Вот и разлучены
Неразлучные.
Вот и выпущены из рук
Твои рученьки.
Вот ты и отмучилась,
Милая мученица.
Сон-свят.
Все — спят.
Венец — снят.