Тени и свет - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников". Страница 3

Странная боязнь зарождалась в ней,- какое-то неприязненное, робкое чувство к этим черным рисункам.

Она встала и зажгла свечу. С серенькой книжкой в руках подошла она к стене и приостановилась в боязливой тоске.

"Да, надо же наконец узнать, в чем здесь дело",- решила она и принялась делать тени, от первой до последней.

Она настойчиво, внимательно складывала пальцы и сгибала руки, пока не получала той фигуры, какая была ей нужна. Смутное, боязливое чувство шевелилось в ней. Она старалась его преодолеть. Но боязнь росла и чаровала ее. Руки ее дрожали, а мысль, запуганная сумерками жизни, бежала навстречу грозящим печалям.

Вдруг услышала она шаги сына. Она вздрогнула, спрятала книжку и погасила свечу.

Володя вошел и остановился у порога, смущенный тем, что мама строго смотрит на него и стоит у стены в неловком, странном положении.

- Что тебе? - спросила мама суровым, неровным голосом.

Смутная догадка пробежала в Володиной голове, но Володя поторопился ее отогнать и заговорил с мамой.

XII

Володя ушел.

Мама прошлась несколько раз по комнате. Она заметила, что за нею на полу движется ее тень, и - странное дело! - первый раз в жизни ей сделалось неловко от этой тени. Мысль о том, что есть тень, беспрестанно приходила ей в голову,- но Евгения Степановна почему-то боялась этой мысли и даже старалась не глядеть на тень

А тень ползла за нею и дразнила ее. Евгения Степановна пыталась думать о другом,- напрасно.

Она внезапно остановилась, бледная, взволнованная.

- Ну, тень, тень! - воскликнула она вслух, со странным раздражением топая ногами,- ну что же из того? что же?

И вдруг сразу сообразила, что глупо так кричать и топать ногами, и притихла.

Она подошла к зеркалу. Ее лицо было бледнее обыкновенного, и губы ее дрожали испуганной злобой.

"Нервы,- подумала она,- надо взять себя в руки"

XIII

Ложились сумерки. Володя размечтался

- Пойдем, погуляем, Володя,- сказала мама

Но и на улице были повсюду тени, вечерние, таинственные, неуловимые,- и они шептали Володе что-то родное и бесконечно печальное.

В туманном небе проглянули две-три звезды, такие далекие и чужие и Володе и обступившим его теням. Но Володя, чтоб сделать приятное маме, стал думать об этих звездах: только они одни были чужды теням,

- Мама,- сказал он, не замечая, что перебил маму, которая говорила ему о чем-то,- как жаль, что нельзя добраться вот до этих звезд.

Мама взглянула на небо и ответила:

- Да и не надо. Только на земле нам и хорошо, там другое.

- А как они слабо светят! Впрочем, тем и лучше.

- Почему?

- Ведь если бы они посильнее светили, так и от них побежали бы тени.

- Ах, Володя, зачем ты все только о тенях и думаешь?

- Я, мама, нечаянно,- сказал Володя раскаивающимся голосом. Володя все еще старался приготовлять уроки получше,- он боялся огорчить маму леностью. Но всю силу своей фантазии он употреблял на то, чтобы вечером уставить на своем столе груду предметов, которая отбросила бы новую, причудливую тень. Он раскладывал так и этак все, что было у него под руками, и радовался, когда на белой стене появлялись очертания, которые можно было осмыслить. Эти теневые очертания становились близки ему и дороги. Они не были немы, они говорили,- и Володя понимал их лепечущий язык.

Он понимал, на что ропщет этот унылый пешеход, бредущий по большой дороге в осеннюю слякоть, с клюкою в дрожащих руках, с котомкой на понурой спине.

Он понимал, на что жалуется морозным треском сучьев занесенный снегом лес, тоскующий в зимнем затишье, и про что каркает медленный ворон на поседелом дубе, и о чем грустит суетливая белка над опустелым дуплом.

Он понимал, о чем на тоскливом осеннем ветре плачут нищие старухи, дряхлые, бесприютные, которые в ветхих лохмотьях дрожат на тесном кладбище, среди шатких крестов и безнадежно черных могил.

Самозабвение и томительная грусть!

XV

Мама замечала, что Володя продолжает шалить. За обедом она сказала:

- Хоть бы ты, Володя, другим чем заинтересовался.

- Да чем?

- Почитал бы.

- Да, начнешь читать, а самого так и тянет делать тени.

- Забаву бы придумал другую,- хоть мыльные пузыри.

Володя грустно улыбнулся.

- Да, пузыри полетят, а за ними тени по стене.

- Володя, ведь ты этак вконец расстроишь себе нервы. Ведь я вижу,- ты даже похудел из-за этого.

- Мама, ты преувеличиваешь!

- Пожалуйста! Ведь я знаю,- ты по ночам стал плохо спать и бредишь иногда. Ну, представь, если ты захвораешь!

- Вот еще!

- Не дай Бог, сойдешь с ума или умрешь,- какое мне горе будет!

Володя засмеялся и кинулся на шею к маме.

- Мамочка, я не умру. Я больше не буду. Мама заметила, что Володя уже плачет.

- Ну, полно,-сказала она,-бог милостив. Вот видишь, какой ты стал нервный,- и смеешься, и плачешь.

XVI

Мама пристально, боязливо всматривалась в Володю. Всякие мелочи теперь волновали ее.

Она заметила, что Володина голова слегка несимметрична: одно ухо было выше другого, подбородок немного отклонен в сторону. Мама смотрела в зеркало и замечала, что Володя и в этом похож на нее.

"Может быть,- думала она,- это - один из признаков дурной наследственности, вырождения? И в ком тогда корень зла? Я ли - такая неуравновешенная? Или отец?"

Евгения Степановна вспомнила покойного мужа. Это был добрейший и милейший человек, слабовольный, с бессмысленными порываниями куда-то, то восторженно, то мистически настроенный, грезивший о лучшем общественном устройстве, ходивший в народ,- и пивший запоем в последние годы жизни. Он был молод, когда умер,- ему было тогда всего тридцать пять лет.

Мама даже свела Володю к врачу и описала его болезнь. Врач, жизнерадостный молодой человек, выслушал ее, посмеиваясь, дал кой-какие советы относительно диеты и образа жизни, сопровождая их шутливыми прибаутками, весело настрочил "рецептик микстурки" и игриво прибавил, похлопывая Володю по спине:

- А самое лучшее лекарство- посечь бы. Мама жестоко обиделась за Володю, но все остальные предписания выполнила в точности.

XVII

Володя сидел в классе. Ему было скучно. Он слушал невнимательно.

Он поднял глаза. На потолке к передней стене класса двигалась тень. Володя заметил, что она падает из первого окна. Сначала она легла от окна к середине класса, а потом быстро прошмыгнула от Володи вперед,- очевидно, на улице под окном шел кто-то. Когда еще эта тень двигалась, от второго окна упала другая тень, тоже сначала к задней стене, потом начала быстро поворачиваться к передней. То же повторилось в третьем и четвертом окне,тени падали в класс, на потолок, и по мере того, как прохожий подвигался вперед, они тянулись назад.

"Да,- подумал Володя,- это не так, как в открытом месте, где тень тянется за человеком; здесь, когда человек идет вперед, тень скользит назад, и другие тени уже опять встречают его впереди".

Володя перевел глаза на сухую фигуру учителя. Холодное, желтое лицо учителя раздражает Володю. Володя ищет его тень и находит ее на стене, за учительским стулом. Тень уродливо перегибается и колышется,- но у нее нет желтого лица и язвительной усмешки, и Володе приятно смотреть на нее. Мысли его убегают куда-то далеко, и он уже совсем ничего не слышит.

- Ловлев!- называет его учитель.

Володя по привычке подымается и стоит, тупо глядя на учителя. У него такой нездешний вид, что товарищи смеются, а учитель делает укоризненное лицо. Потом Володя слышит, что учитель издевается над ним вежливо и зло.

Володя дрожит от обиды и от бессилия. Потом учитель объявляет ему, что ставит ему единицу за незнание и невнимательность, и приглашает его садиться.

Володя глупо улыбается и принимается соображать, что с ним случилось.

XVIII

Единица, первая в Володиной жизни! Как это было странно для Володи!