Том 1. Тяжёлые сны - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников". Страница 48

Дубицкий захохотал отрывисто и громко. Свежунов крикнул:

— Вот это ловко!

— Нагнали вы ему жару, — говорил Мотовилов. Остальные сочувственно и солидно смеялись.

— Что ж вы думаете? Смотрю, дрожит мой учитель, лица на нем нет, да вдруг мне в ноги, разрюмился, вопит благим матом: «Смилуйтесь, ваше превосходительство, пощадите, не погубите!» — Ну, — говорю, — то-то, вставай, Бог простит, да помни на будущее время, такой-сякой, ха-ха-ха!

Одобрительный хохот покрыл последние слова Дубицкого.

— Вот это по-нашему, енондершиш! — в восторге восклицал исправник.

Когда смех поулегся, отец Андрей льстиво заговорил:

— Вы, ваше превосходительство, для всех нас, как маяк в бурю. Одного боимся: не взяли бы вас от нас куда повыше.

Дубицкий величаво наклонил голову.

— И без меня есть. Не гонюсь. Впрочем, отчего ж!

— Да-с, господа, — солидно сказал Мотовилов, — дисциплина-всему основание. Вожжи были опущены слишком долго, пора взять их в руки.

— А вот, господа, — сказал отец Андрей, — у меня служанка Женька, — видели, может быть?

— Смуглая такая? — спросил Свежунов.

— Во-во! Грубая такая шельма была. Вот я погрозил ее высечь: позову, мол, дьячка, заведем с ним в сарай, да там так угощу, что до новых веников не забудешь. Теперь стала как шелковая, хи-хи!

— Ишь ты, не хочет отведать, енондершиш!

— И дельно, — сказал Мотовилов. — Потом сама будет благодарна. Дисциплина, дисциплина прежде всего. К сожалению, надо признаться, мы сами во многом виноваты.

— Да, гуманничаем не в меру, — меланхолично заметил Андозерский.

— Да, — сказал Мотовилов, — и в нашей, так сказать, среде происходят явления глубоко прискорбные. Возьмем хоть бы недавний факт. Вам, господа, известно, в каком образцовом порядке содержится, стараниями Юрия Александровича, здешняя богадельня, какой приют и уход получают там старики и старухи и какое высоконравственное воспитание дается там детям, в духе доброй нравственности, скромности и трудолюбия.

— Да, могу сказать, — вмешался Юшка, — не жалею трудов и забот.

Затасканное лицо его засветилось самодовольством.

— И Бог воздаст вам за вашу истинно христианскую деятельность! Да-с, так вот, господа, из богадельни убежал мальчишка, убежал, заметьте, второй раз: в прошлом году его нашли, наказали, так сказать, по-родительски, но, заметьте, не отказали ему в приюте и опять поместили в богадельне. И как же он платит за оказанные ему благодеяния? Бежит, слоняется в лесу, его там находит человек, известный нам всем, берет к себе и что же с ним делает? Возвращает туда, где мальчик получал соответственное его положению воспитание? Нет-с! Мальчишку, которого за вторичный побег следовало бы выпороть так, чтоб чертям стало тошно, он берет к себе и обращает в барчонка! Положению этого олуха может буквально позавидовать иной благородный ребенок, сын бедных родителей. Я спрашиваю вас: не безобразно ли это?

— Безнравственно! — решил Дубицкий.

— Именно безнравственно! — подхватил казначей. — И почем знать, к чему ему понадобилось брать этого свиненка?

— Знаете, — сказал Андозерский, — есть люди, которым мальчики нравятся.

— Именно, нравятся, — согласился Мотовилов, — но я вас спрошу: как следует относиться к — таким возмутительным явлениям?

Все изобразили на своих лицах глубочайшее негодование.

— Гуманность! — сказал Дубицкий с презрением. — А по-моему, мальчишку следовало бы отобрать от него, отодрать и сослать подальше.

— Да, да, сослать, — подхватил Вкусов, — в Сибирь, приписать куда-нибудь к обществу, к пейзанам.

— По крайней мере, — сказал Мотовилов, — нравственность его была бы в безопасности. Какое-то общество затевает! Но это — такая глупая мысль, что просто нельзя поверить, чтоб здесь чего не скрывалось.

— Гордыня, умствование, — наставительно говорил отец Андрей, — а вот Бог за это и накажет. Нет чтобы жить, как все, — надо свое выдумывать!

— Господа, — сказал Андозерский, — я должен заступиться за Логина: он, в сущности, добрый малый, хотя, конечно, с большими странностями.

Мотовилов перебил его:

— Извините, мы вас понимаем! Это с вашей стороны вполне естественно и великодушно, что вы желаете вступиться за вашего бывшего школьного товарища. Но кого ни коснись, кому приятно быть товарищем сомнительного господина.

— Уж это, — сказал исправник, — конечно, се не па жоли.

— Но все-таки, любезный Анатолий Петрович, уж на что вы не переубедите.

— Да ведь я, господа, что ж, — оправдывался Андозерский, — я, конечно, знаю, что у него одного винтика не хватает. Ведь мы с ним давно знакомы, знаю я, что это за господчик. Но в существе, так сказать, в сердцевине, он добрый малый, — конечно, испорченный, ну да что станешь делать! Сами знаете, наш нервный век!

— Да, — сказал Дубицкий, — не раз пожалеешь доброе старое время.

— Доброе дворянское время, — подхватил Мотовилов, — когда невозможны были оригиналы, вроде Ермолина, который так дико воспитал своих несчастных детей.

— Да, — сказал Вкусов озабоченно, — смирно живет, а все у меня сердце не на месте: Бог его знает.

— Вредный человек! — сказал отец Андрей. — Атеист, и даже не считает нужным скрывать этого. Человек, который не верит в Бога, — да что ж он сам после того? Если нет Бога, значит, и души нет? Да такой человек все равно что собака, хуже татарина.

— Что собака! — сказал Дубицкий. — Да иной человек хуже всякой собаки.

— И дочка у него, — продолжал сокрушаться Вкусов, — ведет себя совсем неприлично. Пристало ли дворянской девице, богатой невесте, бегать по деревне, с позволения сказать, босиком? Нехорошо, енондершиш, нехорошо! Совсем моветон!

— Дрянная девчонка! — решил отец Андрей.

А в гостиной дамы с большим участием расспрашивали Логина о мальчике-найденыше.

Анна Михайловна Свежунова, жена казначея, говорила, подымая глаза к потолку:

— Вы поступили так великодушно, так по-христиански!

— О да, это такой благородный поступок! — вторила ей Александра Петровна Вкусова.

Клеопатра Ивановна Сазонова, мать председателя земской управы, пожелала показать и другую сторону медали и с грустным сочувствием сказала:

— Да, но люди так неблагодарны! Вы им благодеяние оказываете, но они разве чувствуют?

— Ах, это так верно, Клеопатра Ивановна, — сказала Свежунова, — уж какая от них благодарность!

— Жулье народ, — сказала Вкусова, сконфузилась и прибавила: — Извините за выражение.

— Вот хоть бы у меня, — рассказывала Клеопатра Ивановна, — взяла я сиротку, воспитала, как родную дочь, и что же? Можете себе представить, идет замуж, сама выбрала себе жениха, какого-то купца, Глиняного, Фаянсова, что-то в этом роде, — а обо мне и думать не хочет. Ей это ничего не значит, что я к ней так привыкла!

— Удивительная неблагодарность! — воскликнула Вкусова. — Смотрите, Василий Маркович, и с вами то же самое случится.

— О, непременно, — подтвердили другие дамы.

— Помилуйте, что за благодарность! — сказал Логин. — Ведь если мы делаем что-нибудь полезное для других, то единственно потому, что это нам самим приносит удовольствие…

Дамы выразительно переглянулись.

— За что же тут благодарность? — продолжал Логин.

— Вот уж я не понимаю, какое удовольствие беспокоиться о людях, от которых, знаешь наперед, не будет никакой тебе благодарности, — сказала Сазонова.

— Ах, Клеопатра Ивановна, — язвительно подбирая губы, сказала Вкусова, — у всякого свой вкус; ведь кому что нравится.

В это время из кабинета вышли Мотовилов и его гости. Мотовилов, вслушиваясь в слова Логина, обратился к нему с наставительной речью:

— Я должен вам сказать, Василий Маркович, что наш простой народ не понимает деликатного с ним обращения. Разве это — такие же люди, как мы? Вы ему одолжение делаете, даже благодеяние, а он принимает это за должное.

— Ах, это совершенно верно! Совершенная правда! — раздались сочувственные голоса.