Том 4. Творимая легенда - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников". Страница 76
Глава пятьдесят третья
Все чаще и чаще дымился вулкан на острове Драгонера, все гуще и гуще становились дымные, фиолетово-серые над его тупо раздвоенною, зеленовато-бурою вершиною тучи. Все дальше разносилось тяжелое дыхание вулкана над синими волнами широкого моря, и уже легким серовато-золотистым пеплом все чаще плыли над веселою, шумно-яркою Пальмою его зловещие вздохи, и все чаще несли они обещание несчастий и смерти многих, обещание воплей и слез. С многоуханными ароматами пальмских широких садов все чаще смешивались дымно-горькие запахи: они были странно похожи на слащаво-горькие запахи лесного пожара в равнинах далекой России.
Жители Соединенных Островов сначала были очень обеспокоены этими зловещими признаками. Потом прошло несколько месяцев, когда на Островах мало думали о вулкане. Случилось это отчасти потому, что к медленному пробуждению вулкана все привыкли, — но более потому, что внимание островитян было в то время слишком отвлечено событиями, которые быстро созревали под мглистым дымом жестокого, коварного вулкана.
Дела людские в эти дни перед стихийною бедою были еще безумнее и злее, чем всегда. Над всею страною нависли, как тучи грозовые, вражда и злость. Они заражали помыслы и желания людей и бедную волю их направляли к достижениям жестоким. Это зловещее влияние вулкана сказывалось неотразимо на всем королевстве Соединенных Островов. Некий злобный демон рассыпался мелким бесом по всей той стране.
Самая природа здесь, казалось, изменилась. Резкие краски ее поблекли под легкою пепельною дымкою, раскинутою вулканом по всей стране, но ароматы и все запахи усилились, и цветы в садах и на полях благоухали с бешеною страстностью.
Жители Соединенных Островов стали непомерно возбужденными и нервными. Уличная толпа все чаще казалась сборищем пьяных, хотя пили в те дни почему-то меньше, чем прежде. Всякий спор легко переходил в ссору, а ссоры часто оканчивались убийствами.
Мужья стали чрезмерно ревнивы, строгость родителей возрастала непомерно, и семейная жизнь у многих омрачалась безумными жестокостями.
Во всей стране развелось множество всякого рода необыкновенных людей: ясновидящих, блаженных, теософствующих и наставляющих. Появилось одновременно много поэтов, из которых большая часть была объявлена гениальными. Только немногие скептики говорили, что через пять лет будут забыты все эти новоявленные гении. Печатные же отзывы об их поэмах и романах пестрели такими пышными выражениями:
«Никогда еще мир не видел…»
«Во всей Европе не найдется…»
«Начало двадцатого столетия будет „названо эпохою (имярек)“».
Газеты завели отдел «самокритики», — и отзывы этих поэтов о себе самих были еще великолепнее, чем похвалы критиков профессиональных. Один поэт назвал себя «юным богом» и что Аполлон и Дионис были только его предтечи. Третий превзошел их обоих заявлением, что он — «сверх-я». Четвертый, самый ловкий, согласившись со всеми, расхвалив их всех и еще некоторых других выше семи небес, сказал, что все эти определения очень остроумны, но что, серьезно говоря, это он является главою новой литературной школы.
Польщенные, но и смущенные собратья его согласились с ним, но в душе с этим не могли примириться. Однажды общим скопом они возвели его будто бы для интимного, но торжественного увенчания лаврами на самую высокую скалу над морем и оттуда низвергли его в шумящие, опененные волны. Разбиваясь о ребра острых камней, цепляясь за кусты золотыми кудрями, низвергаемый поэт вопил неистовым голосом:
— Нет, весь я не умру. Позор, позор завистникам!
Правду о смерти своего собрата поэты решили было держать в тайне, но скоро проболтались. Их судили, и суд похож был на торжество: зал суда пестрел дамскими нарядами. Оправдали всех, и дамы осыпали оправданных цветами.
Возникали многие странные, фанатические секты. Их догмы и ритуалы были иногда так необычайны, что сатанисты и люциферианцы перед этими новыми сектантами чувствовали себя почти верными чадами вселенской церкви.
Женщины, — особенно начинающие увядать, — усерднее обычного посещали храмы. В черных, грубых власяницах, надетых на голое тело, они с воплями и с рыданиями распростирались на холодных плитах церковного пола. В экстазе самообвинения, разрывая на себе одежду, они настойчиво требовали для себя таких жестоких бичеваний и каялись в таких чудовищных прегрешениях, что сладострастные патеры порою умирали от разрыва сердца на порогах своих исповедален. Иные стыдливые дамы, чтобы без помехи участвовать в этих неистовствах, закрывали свои лица черными кружевными масками.
На улицах городов и сел все чаще встречались шумные, нестройные процессии кающихся, мужчин и женщин. Полуобнаженные, окровавленные, они жестоко бичевали самих себя и друг друга. И здесь у иных стыдливых женщин лица были укрыты масками, но многие считали это грехом и ни своих лиц, ни тел не закрывали.
Вопли и движения этих кающихся были неистовы и порою даже соблазнительны. Но полиция не всегда решалась разгонять или забирать их: опьяненные жестокими самобичеваниями, фанатики готовы были вступить в кровавую драку со всяким, кто помешал бы их вакханалии. Да и боялись того, как бы в числе взятых женщин не оказались дамы очень знатные или даже одна из королев. Впрочем, многие в те безумные дни стяжали себе славу пострадавших за веру.
Многие сходили с ума. Непомерно увеличилось число преступлений и самоубийств. Молодые люди стали необузданно сладострастны.
С роковою неотвратимостью приближались грозные, смутные дни революции. Все шумнее и многолюднее становились народные собрания, все пламеннее звучали на них речи демагогов, и все более непримиримые предлагались и принимались на них постановления. Уже буйные сборища рабочих нередко вступали в столкновения с полициею и с войсками. Бешеные демоны, летящие в тонком дыму вулкана, багряня зори, золотою желчью обливая полдневные выси, ярили кровь мужей и жен и безумили юных девушек и мальчишек. Безумные были дни и кошмарные ночи. И уже для всех в той стране стала ясною неизбежность вооруженного столкновения.
Лукавые политики в министерстве Виктора Лорена давно уже учитывали шансы восстания. И Виктор Лорена шел спокойно навстречу готовящимся событиям. Он был уверен в победе правительственных войск над вооруженными рабочими, — и потому провоцировал рабочих к мятежу, чтобы не дать времени усилиться их организациям. Его тайные агенты втирались во все рабочие организации и громче всех проповедовали необходимость немедленного восстания.
Свои коварные замыслы Виктор Лорена таил от королевы Ортруды. Но о многом она догадывалась сама. Коварство властолюбивого министра было ненавистно королеве Ортруде. Но что она могла сделать? Бессилие власти ощущать, говорить да и нет готовым решениям, — только.
Виктор Лорена втайне питал широкие замыслы. Пусть бы революция и удалась. Виктор Лорена был уверен, что она только заменит монархию республикою; в республике же, — думал он, — будет господствовать буржуазия, и она не отвернется и тогда от своего испытанного вождя. И уже Виктор Лорена все чаще мечтал о посте президента республики.
В прежние годы похождения принца Танкреда казались Виктору Лорена неудобными для правительства. Теперь же он думал, что в этом отношении чем хуже, тем лучше. Пусть лицемерные буржуа и простодушные пролетарии возмущаются сколько хотят, — даже и крушение древней династии застанет Виктора Лорена готовым ко всему.
В то же время около принца Танкреда все теснее сплачивалась тайная партия людей, замышлявших при помощи армии и флота свергнуть с престола королеву Ортруду, провозгласить Танкреда королем и насильственно изменить конституцию в пользу магнатов и аграриев. В этой партии было много военных честолюбцев и шовинистов. Все они мечтали о войнах, о завоеваниях, о славе, богатстве и власти. Было здесь много дам высокого общества, клерикальных взглядов. Сама королева Клара думала, что она будет влиятельнее, если Ортруда будет не царствующею королевою, а только королевою при муже, как и она.