Покинутые небеса - де Линт Чарльз. Страница 18

Лужайка позади «Вороньего гнезда» почти весь день находилась в тени громадного вяза, превосходившего своих собратьев-дубов как в высоте, так и в размахе кроны. В тени его ветвей каждую весну пышно разрастались папоротники, цвели ландыши и фиалки. Осенью пестрели заросли яртышника и появлялись грибы. Летом обильно цветущие кусты плетистой розы закрывали заднюю стену дома, а зеленый занавес плюща скрывал бывший каретный сарай. Позади этого строения было отведено несколько грядок для зелени, трав и овощей.

Ни на нижних ветвях вяза, ни на столбиках заднего крыльца не было видно птичьих кормушек. Дерево служило пристанищем небольшой колонии непоседливых ворон и одному ворону с прескверным характером. Эти пернатые могли самостоятельно позаботиться о своем пропитании. Горластая стая считала двор собственной вотчиной, как и большую часть соседских владений, и ежедневно заявляла о своих правах дружным хором, который многие могли бы счесть излишне шумным и бесцеремонным.

Рори не возражал против такого проявления чувств, быть может, лишь из-за того, что считал птиц самыми нормальными из всех обитателей дома, исключая разве что самого себя.

А может, из-за того, что в его фамилии было слишком много вороньего – Кроузер*. [1]

Рори занимал квартиру на первом этаже, с высокими потолками, площадью в сто с лишним квадратных футов. Девять лет назад, когда он впервые пришел взглянуть на помещение, комнаты были совершенно пустыми. С тех пор квартира заполнилась привезенной им мебелью и различными мелочами, так что ее невозможно было узнать. Кабинет превратился в свалку бумаг, книг и журналов, гостевая спальня, служившая мастерской для изготовления украшений, выглядела еще хуже – всюду беспорядочные груды материалов, законченных изделий, вдоль стен громоздились ряды коробок и ящиков, оставляя лишь узкий извилистый проход от двери к рабочему столу.

На втором этаже находились две квартиры. Одна из них пока пустовала, а в другой проживала самая поразительная и независимая из всех женщин, которых знал Рори. Ее звали Аннабел Блю – для друзей просто Энни. Ее имя могло оказаться знакомым тому, кто следил за развитием альтернативного течения в музыкальном обществе Ньюфорда. Музыка Энни и впрямь была исключительной по сравнению с теми произведениями, что занимали первые места в списках популярности и назывались альтернативными только благодаря сомнительной популярности среди уличной молодежи. У Энни имелась собственная звукозаписывающая студия, устроенная прямо в квартире, – «Студия нелегкой музыки». Энни любила говорить, что ее произведения тяжеловаты для прослушивания, в отличие от «легкой» музыки. В подвале дома хранились коробки с ее до сих пор не проданными кассетами и дисками.

Энни немного недотягивала в росте до пяти футов и десяти дюймов Рори, а при ее длинных руках и ногах выглядела несколько костлявой, зато глаза девушки обладали особой выразительностью и таким черным цветом, что, казалось, поглощали свет. Угольно-черные волосы Энни подстригала очень коротко, а в это лето она выкрасилась в белый цвет и в то же время добавила к имеющимся семи серьгам, украшавшим мочки и наружные края ушей, еще три, кроме того, вставила кольцо в нос. Две серьги она купила у Рори – простое свисающее воронье перышко из серебра и маленький гвоздь на фоне цветка – символ синтоизма. На правом запястье и левой лодыжке у нее были сделаны татуировки в форме браслетов, воспроизводящие сложные кельтские орнаменты, раскрашенные в красный и черный цвета. Весь гардероб Энни состоял из потрепанных джинсов, тяжелых ботинок, футболок с обрезанными рукавами летом, растянутых свитеров и мужского покроя пиджаков зимой.

Никогда прежде Рори не приходилось слышать такой громкой музыки, таких энергетически емких опусов, сыгранных при помощи обычной акустической гитары в сопровождении человеческого голоса. Иногда Энни могла напевать лирические мелодии, но в ее творчестве эти вещи занимали ничтожно малое место. Главной темой ее произведений была проблема сохранения окружающей среды, иногда проскальзывали политические мотивы, и уж совсем редко ее песни касались проблемы человеческих взаимоотношений. Во время работы Рори всегда слушал ее записи.

Он был слегка увлечен своей соседкой, но было ли это чувство следствием ее необычного характера и внешности или его собственных неудач в любовных делах, Рори и сам не мог сказать. Лили утверждала, что обе причины верны одинаково.

Но Энни можно было считать абсолютно нормальной по сравнению с Люцием.

Люций Портсмут был хозяином дома и занимал верхний этаж вместе с женщиной по имени Хлоя Грейни. Суть отношений Хлои с владельцем дома для Рори оставалась неясной. Любовница, домработница или подруга? Скорее всего все вместе, хотя вообразить первое было Рори не под силу.

В первую очередь из-за большой разницы в размерах этих двух людей. Люций весил никак не меньше пятисот фунтов – громадный мужчина с иссиня-черной кожей, круглолицый и темноглазый – настоящий чернокожий Будда. За все девять лет, что Рори прожил в этом доме, Люций ни разу не покидал пределов своей квартиры. Все дни и вечера он проводил перед окном, глядя в небо. Люций был совершенно лишен какой бы то ни было растительности на голове – не было даже бровей, а что касается остальных частей тела, то Рори не представилось случая проверить этот факт. Да, пожалуй, у него и не возникало такого желания. Когда Люцию случалось пересекать комнату – а это происходило дважды в день – весь дом напряженно скрипел и вздыхал под его весом, и все жители знали, что гора опять идет к Магомету.

Хлоя была немного выше Рори и обладала нормальным телосложением, но на фоне своего соседа казалась бесплотным духом, да и цвет ее кожи был заметно светлее. На лице Хлои выделялся римский нос и высокие скулы, шея и руки поражали изяществом, а с головы на плечи спускался такой водопад черных волос, что его хватило бы на двух женщин. Большие темные глаза были широко расставлены и похожи на глаза птицы, а взгляд никогда не оставался неподвижным, постоянно перескакивая с одного предмета на другой.

Разница между этими двумя людьми была не только физической. При всей своей внушительности Люций словно растворялся в обстановке комнаты. На фоне обоев, дивана и ковра он становился почти незаметным, словно хамелеон. Его спокойствие имело сверхъестественный характер, и даже воздух вокруг хозяина дома оставался неподвижным, казалось, Люций не жил, а терпел жизнь, а его взгляд и внимание всегда были прикованы к чему-то, что видел только он один. В противоположность ему Хлоя была весьма практичной женщиной, и от ее внимания не ускользала ни одна мелочь. Когда она не была занята заботами о благополучии Люция, Хлоя предпочитала проводить время, сидя на коньке крыши – долговязая бескрылая птица, острым взглядом следящая за всем, что происходит внизу. Ворон она скорее привлекала, чем отпугивала, и местные пернатые нередко присоединялись к Хлое во время ее бдений на крыше, словно подданные к своей госпоже.

Рори никогда не разговаривал со своим домовладельцем, да и встретился с ним всего только раз, когда пришел договариваться об аренде квартиры, если только термин «встретился» можно применить в том случае, когда один из людей полностью игнорирует присутствие другого. Все вопросы решались через Хлою, и она нередко стуком в дверь или звонком по телефону вызывала Рори помочь с каким-нибудь мелким ремонтом или разобраться с поставщиками. Вследствие этих незначительных услуг Рори почти каждый месяц получал небольшую скидку при оплате счетов за квартиру. Они с Хлоей неплохо ладили, но ее внимание было постоянно поглощено чем-то более важным, так что Рори удостаивался лишь радушного приветствия да недолгого разговора при встречах.

Жильцы домика в глубине двора тоже не были лишены странностей. Верхнюю из двух небольших квартир занимал молодой чернокожий саксофонист Брэндон Коул, имеющий постоянный контракт с Ратиганом на выступление в его кафе на Пальм-стрит. Он весьма кстати оказался на месте, когда исчез постоянный саксофонист их группы, и с тех пор занял его место. Брэндон был строен и высок и обладал привлекательным обликом воина-масаи, но у него никогда не хватало времени на девчонок, наполнявших раздевалку музыкантов во время перерывов или после шоу. Он был слишком увлечен музыкой, причем такой, какую нелегко было понять, исполнял кое-какие произведения Колтрана и Колемана, в основном же – свои собственные. Поздно ночью или в послеобеденные часы Брэндон нередко сидел на верхних ступеньках лестницы, ведущей в его комнаты, и, сложив на коленях руки, сочинял сольные номера для своих выступлений. Ему даже не требовался инструмент, достаточно было закрыть глаза, и Брэндон уносился туда, откуда на него изливались потоки музыки. Временами Рори казалось, что он слышит отдаленное эхо саксофона, доносившееся с высот звездного неба, но перед его взором Брэндон продолжал неподвижно сидеть на ступеньках, устремив взгляд в неведомую даль, как и Люций.