Журнал «Если», 1993 № 10 - Демют Мишель Жан-Мишель Ферре. Страница 14

— Что же в них странного? — выкрикивает вопрос репортер.

Капитан хмурится и пожимает широкими плечами.

— Ну, хотя бы то, что все они вроде бы травоядные и питаются одним из видов растений, доминирующим в местной флоре. Никаких хищников. И нетрудно понять почему. Не знаю, как бы вам это объяснить… Но, похоже, каждое животное заранее знает, что предпримет другая особь. И то, что собираемся сделать мы, тоже. Мы потратили чертовски много времени на сбор образцов. Нам кажется, что это связано вот с этим растением. Оно как-то влияет на чувство времени.

— У вас есть доказательства? — спрашивает репортер.

— Видите ли, мы скормили это растение лабораторным животным. И с ними что-то случилось. Мы не могли их остановить. Впечатление такое, будто они живут в некоем моменте будущего, или что-то в этом роде. Вот почему доктор Ломинов назвал это растение «tempis seti».

— А как оно выглядит? — спрашивает кто-то.

— Ну, оно похоже… — начинает капитан. — Подождите-ка, — говорит он. — У меня с собой есть образец.

Он открывает мешочек и что-то достает из него. Камера показывает руку капитана крупным планом. Он держит небольшое растение, с широкими зелеными листьями и маленькими пурпурными цветками.

Рука доктора Фиппса начинает дрожать… Он смотрит на меня. Смотрит, смотрит, смотрит…

12 мая 2062 года. Я в маленькой комнатке. Хотите — считайте ее палатой в клинике, хотите — лабораторией или тюремной камерой: на самом деле она и то, и другое, и третье. Я здесь уже три месяца.

Я сижу в удобном кресле с подлокотниками. Напротив меня за столом сидит человек из сверхсекретного правительственного бюро. На столе крутится магнитофон. Человек напротив угрюм и сосредоточен.

— Объект — декабрь 2081 года, — говорит он. —

Расскажите мне все, что знаете о событиях в декабре 2081 года.

Я смотрю на него столь же хмуро и молчу. Мне до смерти надоели все эти люди из разведки, советов по экономике, научных бюро и их бесконечные бесплодные расспросы.

— Послушай, — рявкает человек, — мы слишком хорошо тебя знаем, и поэтому не станем взывать к чувству патриотизма. Мы понимаем, что тебе глубоко наплевать на то, что значат твои знания для твоей же страны. Запомни одно: ты — преступник. Приговор: пожизненное заключение. Пойди нам навстречу, и мы выпустим тебя через два года. Станешь запираться, и мы будем гноить тебя здесь до тех пор, пока твоя тупая башка не сообразит, что другого пути на волю нет. Так вот, объект — декабрь 2081 года. Ну,

давай!

Я вздыхаю. Я знаю, бессмысленно убеждать их, что знание будущего бесполезно, что будущее не может быть изменено, потому что не было изменено, потому что не будет изменено. Они не поймут, что выбор есть иллюзия, рожденная счастливым неведением тех, кто движется вдоль потока времени от одного момента к другому. Они не смогут осознать тот простой факт, что моменты будущего неотличимы от моментов прошлого или настоящего — фиксированные, неизменные, инвариантные. Они живут в оазисе последовательного времени. Поэтому я начинаю говорить о декабре 2081 года. Я знаю, что мой собеседник не отстанет, пока я не расскажу все, что знаю о годах между нынешним моментом времени и декабрем 2150. Я знаю, что они не будут удовлетворены, потому что не удовлетворены, не были удовлетворены, не>бу- дут удовлетворены…

Поэтому я расскажу им об этом ужасном декабре, который для них наступит через девять лет…

2 декабря 2150 года. Я стар, очень стар, мне сто десять лет. Мое искалеченное временем тело лежит на больничной койке между чистыми белыми простынями. Легкие, сердце, сосуды, органы — все отказывается служить мне. Только разум неизменен, разум младенца-ребенка-юноши-муж- чины-старика. С их точки зрения, я умираю. После этого дня, 2 декабря 2150 года, все мое тело больше не будет существовать. Для меня время после этой даты столь же пусто, как и время до 3 апреля 2040 года в другом темпоральном направлении.

В каком-то смысле я действительно умираю. Но в другом — я бессмертен. Искра моего сознания никогда не погаснет. Мой разум не ведает конца, потому что у него нет ни начала, ни завершения. Я существую внутри одного мгновения, которое длится бесконечно, но в границах ста десяти лет.

Представьте, что моя жизнь — это глава в книге вечности, книге без первой и последней страниц. Глава, то есть мой жизненный цикл, занимает сто десять страниц. У нее есть начало и конец, но сама она существует столько же, сколько существует книга, бесконечная книга вечности.

Или же представьте мою жизнь в виде линейки длиной сто десять сантиметров. Линейка «начинается» на единице и «кончается» на цифре сто десять. Но «начало» и «конец» относится к длине, а не к существованию линейки.

Я умираю. Я ощущаю смерть как процесс, а не результат. Смерть — это отсутствие ощущений. Она никогда не сможет меня настигнуть.

Для меня, 2 декабря 2150 года — всего лишь значимая область времени, темная стена, конечная точка, за которой все скрыто. Другая стена расположена 3 апреля 2040 года.

3 апреля 2040 года. Нечто внезапно обрывается, не-ничто столь же внезапно начинается. Я рождаюсь. Что для меня означает «родиться»? Что я могу вам сказать? И сможете ли вы меня понять? Моя жизнь, весь отрезок в сто десять лет, возникает сразу, мгновенно. В миг рождения я одновременно нахожусь и в моменте смерти, и во всех моментах между ними. Я появляюсь из лона матери и вижу свою жизнь так, как вы видите картину или некий сложный ландшафт — сразу и целиком. Я вижу свое странное младенчество, всю его непостижимость, когда я появляюсь на свет, уже прекрасно владея английским и не говорю на нем хорошо лишь из-за пока что недоразвитого голосового аппарата, когда, едва появившись из материнского лона, начинаю требовать, чтобы корабль, прилетевший с Тау Кита 8 сентября 2050 года был подвергнут карантину, и одновременно знаю, что мои призывы напрасны, ведь они были напрасными, будут напрасными, уже напрасны, и, зная в момент своего рождения, что я есть, был и буду всем тем, кем я когда-то был/есть/буду, не смогу абсолютно ничего во всем этом изменить.

Я рождаюсь, я умираю на чистых белых простынях, я в кабинете доктора Фиппса наблюдаю за посадкой корабля, я в правительственной тюрьме болтаю два года о будущем, и я же оказываюсь на лесной поляне, где растут кустики с широкими зелеными листьями и маленькими пурпурными цветками, и я срываю листья и ем их и знаю, что совершаю/совершил/совершу… Я появляюсь на свет и вижу застывшую картину своей жизни, ряд неизменных событий на неподвижном и вечном холсте времени…

Но я не просто вижу «картину». Я сам «картина», и я же художник, и я же стою рядом и разглядываю ее, и я же никто из них.

И я вижу неизменную область времени, которая определяет все остальное — 4 марта 2060 года. Изменить ее — и вся картина исчезнет, а я двинусь вслед времени, как любой другой человек, проживая один благословенный миг за другим, свободный от адского всезнания. Но подобное изменение — тоже иллюзия.

4 марта 2060 года, лес неподалеку от того места, где родился. Но даже знание о том ужасе, который этот день принес, приносил и будет приносить, не меняет ничего.

Я это делаю делал буду делать потому что делал буду делать делаю…

3 апреля 2040 года и я рождаюсь, младенец-ребе- нок-юноша-мужчина-старик, в правительственной тюрьме, в психиатрической клинике, умираю на чистых белых простынях…

4 марта 2060 года. Мне двадцать лет. Я на лесной поляне. Передо мной небольшое растение с широкими зелеными листьями и маленькими пурпурными цветками — «Темп», сорняк времени, что преследовал, преследует и будет преследовать меня всю мою бесконечную жизнь. Я знаю, что я делаю/буду делать/делал, потому что буду делать/делал/делаю.

Но как я могу объяснить? Как дать вам понять, что этот момент неизбежен, инвариантен, что хотя я знал, знаю и буду знать о его жутких последствиях, тем не менее не могу совершить ничего, дабы изменить его.

Язык слишком убог. То, что я говорю вам, — неизбежная полуправда. Все действия, которые я совершаю за свои сто десять лет, происходят одновременно. Но даже это утверждение лишь намекает на правду, потому что «одновременно» означает «в одно и то же время», а «время» значит для меня иное, чем для вас.