Волчья тень - де Линт Чарльз. Страница 88

– Странно, почему в этот раз не так?

Он смеется:

– Из-за тебя – отчего же еще? Дерево и его стражи увидели свет, который ты в себе несешь, и пропускают нас. По крайней мере, пока пропускали.

Опять этот свет. Никогда не понимала, что имеет в виду Джо, хотя, когда он говорит, что и Софи тоже светится, я что-то действительно вижу. Какую-то ауру или сияние иного мира она на самом деле излучает – так по-настоящему здоровые люди лучатся здоровьем. Я приписывала это ее волшебной крови. Но вот я? Сколько раз смотрелась в зеркало – ничего, кроме себя, не видела. Ни света, ни сияния, ни мерцания.

– Ну, хоть на что-то оно сгодилось, – говорю я.

Тоби бросает на меня странный взгляд. По-моему, он хочет что-то сказать, но, передумав, просто расправляет плечи и предлагает двигаться дальше.

– Веди, – говорю я ему, и мы лезем дальше. Не скажу точно, сколько проходит времени, и как далеко мы продвинулись, тоже не знаю, потому что занята только тем, чтобы переставлять руки и ноги, дюйм за дюймом подтягиваясь кверху. Поэтому, когда Тоби останавливается, я врезаюсь макушкой ему в корму.

– В чем дело? – спрашиваю я.

– Смотри… – Он указывает вверх.

Я перехватываю руку и изгибаюсь, заглядывая вверх сбоку от него. Просто не верится, что мы почти у цели, а я и не заметила. Вершина дерева не больше чем в десяти футах над нами. Над ней – небо, такое синее, что глаза слезятся. Но поразительнее всего верхние ветви – совсем тоненькие, конечно. На них тоже трудно смотреть, так сияют они янтарным светом, в котором проскальзывают витые нити золота и бирюзы, вспыхивают рубиновые и изумрудные искры.

Стоит мне остановить на них взгляд, и голову наполняет пение. Усталость будто рукой снимает. Это не человеческие голоса. Не могу представить, какое горло издает подобные звуки. Но это именно пение. Волна небесных звуков, которые показались бы слащавыми в каком-нибудь фильме, но здесь вызывают у меня невыразимый трепет и смирение.

Приходится отвести взгляд. Голоса медленно стихают, отдаваясь гулом в глубине грудной клетки. Я снова поднимаю голову, чтобы улыбнуться Тоби.

– Добрались все-таки! – говорю я.

Он тоже улыбается, но потом показывает мне на ближайшие к нам ветви. Ствол здесь толщиной не более полуфута, и прямо над головой Тоби его обвивает клубок лиан, из которых торчат веточки – не больше нескольких дюймов в поперечнике. А над ними, на самой вершине, полдюжины тех поющих и сияющих прутиков.

– Досюда добрались, – соглашается Тоби, – но дальше…

– Не сдаваться же теперь, – говорю я, – давай-ка поменяемся местами.

С большой опаской он спускается ко мне, а я пробираюсь на его место. Пробую ближайшую ветку, но она угрожающе сгибается еще прежде, чем я переношу на нее весь свой вес.

Поднимаю взгляд к сверкающей вершине. Хор голосов заполняет голову. Мне кажется, еще немного, и я разберу слова. Слова языка, знакомого когда-то, но давно забытого. Они будят во мне гулкое эхо, и что я в этот момент чувствую, не берусь передать. Нет на свете таких слов. Я знаю только одно: это волшебство. Глубокое и древнее волшебство, и мне дано испытать его и запомнить навсегда. Чудо, которое никогда не канет в те черные дыры, что разъедают другие куски моей жизни.

Пение растет, ширится, и наконец мне приходится снова отвернуть голову. Но теперь я твердо решила добраться до вершины. Каким образом – не знаю. Я так и не выпустила из пальцев согнувшуюся под моей рукой ветку.

Тут тоже нужно волшебство, догадываюсь я, а во мне его нет. Остается надеяться на удачу.

Мне вспоминается, как однажды я расспрашивала Джо, как это Народ ест мясо, если он в таком тесном родстве с животными – не так, как мы с вами, – просто потому, что тоже млекопитающие, а в настоящем родстве – одна семья.

«Всем нужна пища, – сказал он мне тогда, – волку, пуме и орлу не меньше, чем кролику, оленю или форели. Даже деревья и травы не могут существовать, не отнимая чужие жизни. Природа вовсе не добра и не справедлива. Но именно потому, что нам приходится жить в этом мире друг с другом, жестокости нет ни оправдания, ни прощения. И когда берешь что-то, щедро дарованное тебе другими, благослови их дар, прими его с почтением, воздай ему должное. Всегда проси, прежде чем взять, благодари, принимая.

Я обнимаю руками ствол и, закрыв глаза, прижимаюсь щекой к шершавой коре.

– О дерево, – тихонько прошу я, – не знаю, заслужила ли я, но Тоби наверняка заслужил. Я возьму только два тоненьких прутика, и все. Надеюсь, это можно. Мы не сделаем ничего плохого. Мы хотим только починить с их помощью то, что в нас поломалось.

Я гляжу вверх, и хор снова наполняет меня, но в пении не слышится перемены. Ни «да», ни «нет». Единственной ответ, который доносят до меня эти голоса, – что чудо и красота есть везде и всюду.

Закусив губу, я медленно вытягиваюсь во весь рост, опираюсь ногами на клубок ветвей у самого ствола. Поймав кончиками пальцев ветку высоко над головой, осторожно подтягиваю ее к себе. Она подается, и я потихоньку сдвигаю руку выше, нащупываю развилку и нагибаю к себе верхушку. Все идет отлично, и сияющие ветви уже над самым лицом, но тут рука соскальзывает, и ствол со свистом распрямляется.

Я чуть не теряю равновесие. Не задумываясь, делаю как раз то, что следует. Не размахиваю руками в воздухе, пытаясь удержаться, а быстро приседаю и крепко цепляюсь руками за лианы у ног.

Когда сердце успокаивается, снова встаю, еще медленнее, чем раньше.

– Джилли, не надо, – шепчет Тоби.

Но я его не слушаю и повторяю все заново, медленно подтягивая к себе верхние веточки. Потом, задержав дыхание, крепче сжимаю ствол одной рукой, а другой нащупываю прутики.

Я почти не вижу, что делаю. Вблизи их сияние слепит глаза. Поющий хор заполняет весь мир, я не только слышу этот звук – я осязаю его, чувствую его запах и вкус. Когда мои пальцы нащупывают два тонких прутика, самое прикосновение к их гладкой коре заставляет меня дрожать, и сердце бьется чаще.

– Надеюсь, тебе не будет больно, – говорю я и быстрым движением отламываю веточки.

Только теперь осознаю, что не дышала, ожидая чего-то ужасного. Но ничто не меняется. Я прячу веточки к себе за пазуху.

– Спасибо тебе, дерево, – говорю я. – Никогда не забуду твоей щедрости.

Я выпускаю ветку и снова приседаю.

Мне не сразу удается восстановить равновесие. Хор голосов еще целую минуту звенит у меня в ушах. И только когда он слабеет, как дальнее эхо, и совсем затихает, я опускаю взгляд к Тоби. Он смотрит на меня круглыми глазами, приоткрыв рот. Я прокашливаюсь и улыбаюсь ему.

– Давай спускаться, – говорю.

Спуск идет не быстрее подъема, но дается нам легче. Мы останавливаемся только тогда, когда ветви становятся достаточно толстыми, чтобы можно быть устроиться вдвоем.

Ухмыляясь, вытаскиваю из-за пазухи веточки, но улыбка моя гаснет, когда я вижу, что держу в руках. Тусклые прутики темно-коричневого цвета, и они молчат. Я с ужасом думаю, что всякое волшебство покинуло их в тот самый миг, когда я оторвала их от ствола.

– Я их убила, – бормочу я. – Волшебство ушло.

– Мы должны верить, что оно осталось, – говорит мне Тоби.

Я встречаю его строгий взгляд и медленно киваю.

– Хорошо, – говорю я, – поверю.

Я отдаю ему одну веточку и чуть не роняю другую, когда у него в руках прутик вспыхивает тем же сиянием, что мы видели наверху: янтарным заревом, в котором вьются золотые и бирюзовые нити, мелькают алые и зеленые искры. Словно включили радио – в воздухе возникает пение и мгновенно достигает крещендо. Я почти вижу, как его слова сплетаются с цветными нитями и те рисуют сияющие надписи – не знакомыми нам буквами, а в виде рун, наподобие тех, что можно увидеть на древних камнях.

Сияние омывает наши лица неземным светом, мигает, меркнет…

Рука Тоби пуста, и только на ладони осталась метка. Не белый шрам, а янтарный отпечаток вроде родинки. Или татуировки, как на тыльной стороне его ладоней. Он круглыми глазами смотрит на меня и кажется… не знаю, как объяснить… более прочным, что ли, чем был прежде.