Волчья тень - де Линт Чарльз. Страница 98

– Не твое дело, чем я здесь занимаюсь, – сказал он храбро, не чувствуя никакой храбрости.

– Вот как?

Тоби хотелось закусить губу, но он остановил себя и просто кивнул.

– Может, ты теперь и настоящий, – предупредил его Гремучка, – но это не помешает мне тебя поколотить, мой крошка храбрец.

Тоби мотнул головой.

– Помешает, – уверенно заявил он. – Ничего ты мне теперь не сделаешь. Только трепаться и можешь.

Гремучка угрожающе шагнул к нему, но Тоби стоял твердо.

– Подумай сам, – сказал он Гремучке, соображая на ходу. – Я настоящий, а ты нет. Как по-твоему, что с тобой станет, если ты меня ударишь?

– Почему бы не попробовать?

– Попробуй! – сказал Тоби.

Он остался стоять, когда Гремучка замахнулся кулаком, и даже нашел в себе силы не зажмурить глаза. Гремучка замер с занесенной для удара рукой, и Тоби видел, как на лице его рослого противника сквозь ярость проступает нерешительность. Осторожность победила, и Гремучка, с силой ударив кулаком в ладонь другой руки, сверкнул глазами на Тобби.

– Ты что-то знаешь? – требовательно спросил он.

– Знаю, что для Эдар нет более скорого способа истаять, чем напасть на кого-нибудь настоящего.

– Ты никак грибочков нажевался?!

Тоби дернул плечом:

– Думай как хочешь. По дороге сюда на меня напал пагуб – пытался укусить. Так я оглянуться не успел, а он уже весь истаял. Видишь, – он вытянул вперед руку и закатал рукав, – даже следа зубов не осталось.

Пагубами назывались призрачные пережитки какой-то старой истории: обросшие серой шерстью люди-волки, унылые и озлобленные. Много лет они были пугалом страны снов. Впрочем, потихоньку они таяли, как все Эдар, и те, с которыми Тоби сталкивался в последнее время, были уже совершенно безвредными призраками.

– Если узнаю, что ты мне наврал…

Тоби снова пожал плечами. Небрежный жест с каждым разом получался все непринужденнее.

– Сейчас я занят, – сказал он, – так что извини…

– Пожалуй, я пойду с тобой.

Тоби покачал головой:

– Я не разрешаю.

И, не дав Гремучке времени на ответ, он резко шагнул к высокому противнику, сжав пальцы в кулак. Ему с трудом удалось скрыть изумление, когда Гремучка отшатнулся назад. Кажется, Мэдди была права. Может быть, перед наглецами действительно нельзя отступать.

– Поразвлекайся с кем-нибудь другим, – посоветовал Тоби, – пока мне не вздумалось заняться тобой.

Гремучка вскинул раскрытую ладонь:

– Спокойно, мой добрый Тоби. Что это ты развоевался? Видишь, я уже ухожу.

Гремучка попятился назад, и Тоби приказал своему лицу оставаться бесстрастным, пока противник не ступил на быструю тропу и не скрылся из виду. Только тогда он позволил себе перевести дыхание. Коленки дрожали так, что хотелось сесть на землю, но такой роскоши он позволить себе не мог. Вместо этого Тоби заставил себя выбежать на луг и принялся срывать синие цветы, шепча каждому «прости» и «спасибо».

А в голове вертелась одна мысль: «Я выстоял! Перед Гремучкой! Я заставил его отступить. Он просто сбежал от меня!»

Если бы день отрастил крылья и упорхнул в ночь, оставив солнце озадаченно чесать в затылке, Тоби был бы меньше потрясен. Неужто такое возможно? Он же ничто и никто…

Тоби покачал головой. Ничего подобного! Он теперь настоящий.

Удивительное ощущение счастья, наполнившее его, не проходило – не могло пройти. Если бы не тревога за Джилли, он бы непременно прошелся колесом по траве. Однако Тоби продолжал срывать цветы вербены и сплетать их в венок.

Хорошо бы добавить сюда деревей. Для здоровья. И пожалуй, веточку рябины. И тут он вспомнил о прутике, лежавшем у него в кармане. Веточка, сделавшая его настоящим, наверняка сумеет исцелить спящего двойника Джилли – Сломанную Девочку. Прутик и вербена – вдвоем они ее вылечат. Теперь Тоби казалось очевидным: в первый раз веточка не сработала, потому что Джилли тогда не была цельной. А когда обе половины объединятся, сработает наверняка.

– Ну-ну, надо отдать тебе должное, – наконец подает голос Рэйлин. – Не струсила явиться сюда, когда весь расклад против тебя.

Ее голос разбивает оцепенение, охватившее нас, и я моргаю. И скашиваю глаза на Рози. Она заряжает пистолет!

– Нельзя было оставлять тебя там, – говорю я, – в том доме.

– Вот тут ты права.

– Но ты же понимаешь, я сама была девчонкой. Когда выбралась оттуда, попала в такую передрягу, что много лет ничего не соображала.

– Стало быть, все в порядке и ты ни в чем не виновата?

Я качаю головой:

– Нет, но я хочу, чтобы ты знала: я за тобой вернулась.

– Врать-то!

– Это правда. Но тебя уже не было, и дом стоял пустой.

Что-то холодное и темное проступает в ее глазах.

– Можешь спросить у Маргарет Суини, – говорю я.

– Эта старая перечница ни с кем говорить не станет – хоть спроси у нее, который час!

Я пожимаю плечами:

– Подумай сама, каково ей было – всякая «белая шваль» вроде нас понаехала в соседние дома и превращала землю, которая их кормила, которую они лелеяли, в помойку. Могла она любить нас?

– Господи, мне что, еще и ее пожалеть? Если уж она такая святая, почему за меня не заступилась?

– Мне она тоже ничем не помогла, – говорю'я. – Может, не знала, что у нас делается. А может, тоже боялась Дэла.

– Я Дэла не боюсь!

– И я не боюсь – теперь. А тогда боялась.

– Надо было сделать, как я, – пустить кровь ублюдку. Может, тогда он оставил бы нас в покое.

– Ты с ним справилась?

Она хлопает себя по карману:

– Мы с подружкой – мадам выкидушкой.

– А у меня так и не хватило храбрости.

– Кажется, тут мы с тобой не похожи, старшая сестричка.

– Мы с тобой во многом не похожи.

– Господи, надеюсь, что так.

Мы проваливаемся в долгое молчание, просто разглядывая друг друга. Ей, кажется, так же любопытно, как мне, но любопытство не изгоняет из ее глаз черной злобы. Я делаю еще одну попытку.

– Я правда за тобой возвращалась, – говорю я. – Знаю, что слишком поздно, но, сбежав из дому, я пристрастилась к наркотикам и в конечном счете попала на панель. Несколько лет у меня в голове была настоящая каша. Но как только я выкарабкалась и начала соображать, что делаю, я стала разыскивать тебя. Хочешь – верь, хочешь – нет, только это правда.

– Это ты так только говоришь, – отзывается Рэйлин. – Просто я нагнала на тебя страху. Ты что хочешь наврешь, лишь бы спасти свою шкуру.

Я качаю головой:

– Я бы умерла за тебя.

Слышу собственный голос, произносящий эти слова, и удивляюсь. Я настолько чужда своей семье, что даже имя сменила, лишь бы не иметь с ними ничего общего. Всю жизнь изменила, и вот, говорю те слова, которые говорят друг другу родные. Наверное, семейные узы крепки – только это не узы крови. Просто обе мы – Дети Тайны, а крепче этих уз вряд ли найдешь. Даже если бы мы были совсем незнакомы, нас крепко-накрепко связывал бы пережитый ужас. А раз то, что случилось с ней, – моя вина, раз я это оставила – мне это и исправлять.

Если бы только знать как.

Рэйлин

Забавно: когда моя сестрица, оскальзываясь, съезжает к нам по откосу, красная пелена, каждый раз заливавшая мне глаза при виде ее проклятой фотографии, не появляется. Не знаю, куда она подевалась. Я ловлю себя на том, что жадно ее рассматриваю, – впервые не украдкой, через дверь больничной палаты, а прямо, лицом к лицу. Я вижу ее, она – меня. И знает, кто я такая. И я знаю, кто она такая.

И тут она начинает оправдываться, а я огрызаюсь и нападаю, но той глубинной черной злости нет как нет. О, я зла на нее, еще бы, но только сейчас я толком не сумела бы сказать, на что злюсь. Потому что она ведь правду говорит: была тогда совсем девчонкой. Что она могла, кроме как сбежать и, ясное дело, вляпаться в новое дерьмо? И может, она за мной возвращалась, может, нет – теперь это не так уж важно.