Фата-Моргана 3 (фантастические рассказы и повести) - Вальтер Даниэль. Страница 117

В Миллионный День Дора выплыла из своего дома, вошла в транспортную трубу, откуда поток воды молниеносно вынес ее на поверхность и выбросил в фонтане брызг прямо перед ее… назовем это залом проб.

— Проклятье! — воскликнула Дора, поскольку, пытаясь удержать равновесие, налетела на какого-то совершенно незнакомого типа, которого мы будем дальше называть Доном.

Неплохая встреча. Дон как раз отправлялся туда, где ему должны были отремонтировать ноги, и ему было не до амуров. Но когда он в задумчивости сокращал себе путь, идя через регистрационную платформу для подводников, то заметил вдруг, что промок, а в объятиях держит чудеснейшую девушку под солнцем. Тут уж он сразу понял, что они созданы друг для друга.

— Выйдешь за меня? — спросил он.

— В среду, — мягко ответила она.

И обещание это было как ласка.

Дон был высокий, мускулистый, коричневый и чарующий, хотя и звали его не «Дон», подобно тому как Дору звали не «Дора». Личная часть его имени звучала «Адонис», и мы будем сокращенно звать его «Дон». Его личный цветовой код в ангстремах составлял 5290, то есть чуть более голубой, чем 5314 Доры, то была мера того, что оба обнаружили с первого взгляда — а именно, что у них близкие вкусы и интересы.

Мне довольно трудно объяснить вам, чем, собственно, занимался Дон — я имею в виду не заработок, а то, чем он придавал смысл и значение своей жизни, и что делал, чтобы не свихнуться от скуки. Могу лишь сказать, что с этим были связаны многочисленные путешествия. Он путешествовал на космических кораблях. Чтобы такой корабль двигался действительно быстро, тридцать одна мужская особь и семь генетически женских должны кое-что делать. Дон был среди этих тридцати одной, и его задачей было обдумывание возможностей.

При этом он подвергался изрядному облучению, не столько потому, что сидел в двигательном отсеке, сколько из-за утечек со следующего уровня, где генетическая женщина собирала коллекции, а элементарные частицы, составляющие эти коллекции, разбивались в брызгах квантов. Вам это, конечно, до лампочки, но для Дона означало, что он должен все время сидеть в оболочке из легкого, эластичного, исключительно прочного металла цвета меди. Я уже упоминал об этом, но тогда вы, наверно, подумали, что речь идет о загаре.

Более того, он был киборгом. Уже давно вместо некоторых частей тела ему вставили механизмы, гораздо более устойчивые и производительные. Кадмиевый насос, а не сердце, перекачивал ему кровь. Его легкие двигались, только если он хотел что-то громко сказать, поскольку это был комплекс осмотических фильтров и Дон получал кислород из его выделений. Людям двадцатого века он показался бы довольно необычным со сверкающими глазами и семипалыми ладонями, но для себя и, конечно, Доры выглядел великолепно. Во время своих путешествий Дон посетил Проксиму Центавра, Процион и загадочные Миры Сети, завез экземпляры культурных растений на планеты Канопуса, а с бледного спутника Альдебарана доставил милых и веселых зверюшек. Он видел тысячи раскаленных голубых гигантов и холодных красных карликов и десять тысяч их планет, бродил по космическим дорогам уже почти двести знойных лет, проводя на Земле лишь короткие отпуска. Но и это неважно. Это люди создают истории, а не обстоятельства, в которых они оказываются, а вы хотите что-то узнать об этих двоих. В общем, они сделали, что должны были сделать. Великолепное чувство, которое они испытывали друг к другу, росло и расцветало, а в среду, как и обещала Дора, дало плоды. Они встретились в Бюро Кодирования, и каждый привел с собой несколько лучших друзей для поднятия своего духа. И пока их личности кодировались и записывались, они улыбались и перешептывались, терпеливо снося шуточки друзей. Потом они обменялись математическими аналогами и разошлись: Дора в свою квартиру под поверхностью моря, Дон на свой корабль.

Право слово, это была идиллия. С тех пор они жили долго и счастливо — по крайней мере до той минуты, когда решили больше не морочить себе головы и умерли.

Разумеется, никогда больше они уже не встречались.

О, я вижу вас, пожиратели прожаренных бифштексов: одной рукой вы потираете свои мозоли, а в другой держите эту книгу, пока на вашем граммофоне стоит Инди или Монк. Не верите ни одному слову? Ни секунды? Люди не могли бы так жить, раздраженно скажете вы, отправляясь за свежим льдом для своего выдохшегося напитка.

А ведь Дора спешит в потоке транспортного туннеля в свой подводный домик (она любит там находиться и дала переделать себя соматически, чтобы дышать в этой среде). Если бы я сказал вам, с каким роскошным чувством исполнения ставит она записанный аналог Дона в манипулятор символов, подключается к нему и настраивается… Если бы попытался рассказать вам что-нибудь подобное, вы онемели бы. Или смотрели бы с яростью и ворчали: — Что за чертов способ любить? — И все же заверяю тебя, мой дорогой, искренне заверяю, что Дора испытывает наслаждение в не меньшей мере, чем любая из партнерш Джеймса Бонда, и даже гораздо полнее, чем то, что может ждать тебя в так называемой «настоящей жизни». Что ж, давай, злись и брюзжи, Доре это все равно. Если она вообще думает о тебе, своем тридцатикратном прапрадеде; ты для нее просто примитивное животное. Да, да, животное. Дора ушла от тебя дальше, чем ты от какого-нибудь австралопитека.

Ты ни секунды не удержался бы на поверхности ее быстрой жизни. Надеюсь, ты не считаешь, что прогресс идет по прямой линии? Знаешь ли ты, что прогресс — это быстро идущая вверх, ускоряющаяся кривая, может, даже экспонента? Поначалу она плетется еле-еле, но уж если разгонится — летит, как ракета. А тебе, откинувшемуся в кресле пожирателю бифштексов, только-только удалось поджечь запал.

Что такое твои шестьсот или семьсот тысяч дней после рождества Христова? Дора живет в Миллионном Дне. Тысяча лет, считая от сегодня. Жиры в ее организме ненасыщены — как в сале Криско. Ее выделения извлекаются непосредственно из крови во время сна, так что ей не нужно ходить в ванную. Если она захочет развлечься, к ее услугам больше энергии, чем потребляет сегодня вся Португалия, и эту энергию можно использовать, к примеру, чтобы вывести на орбиту уикэндовый спутник или разрыть какой-нибудь кратер на Луне. Она очень любит Дона. Ее жесты, манеры, утонченность, прикосновения рук, страстность поцелуев, возбуждение во время акта — все это хранится в символически-математической форме. И когда она его хочет, достаточно просто включить устройство — и вот он.

А у Дона, конечно, есть Дора. Дрейфуя в орбитальном городе в тысяче километров над ее головой или огибая Арктур, удаленный на пятьдесят световых лет, Дону достаточно включить свой собственный манипулятор символов, чтобы вызвать к жизни Дору. И вот она здесь, и они неутомимо трудятся всю ночь. Разумеется, не в телесном смысле, что ему с этого, ведь большая часть его органов заменена. Ему ни к чему тело, чтобы испытывать удовольствие. Гениталии ничего не чувствуют, так же как руки, груди, губы, они просто рецепторы, принимающие и передающие импульсы. Это мозг чувствует все, а интерпретация импульсов дает страдания или оргазм.

Манипулятор символов Дона передает ему аналог ласки, аналог поцелуев, аналог самых безумных и пылких минут с вечным и всегда свежим аналогом Доры. Или Дианы. Или роскошной Розы, или смеющейся Элис, поскольку все они наверняка уже обменялись своими аналогами и будут вновь ими меняться.

Вранье, скажешь ты, это какой-то сумасшедший дом. А ты со своим лосьоном после бритья и красной машиной, ты, который, целыми днями перекладываешь бумаги с одного места на другое, ночью выбиваешься из сил в постели, скажи мне, черт возьми, как бы на тебя смотрел, скажем, Аттила, вождь гуннов?