Фата-Моргана 3 (Фантастические рассказы и повести) - Найт Дэймон. Страница 54

Он брел сквозь ряды деревьев, видел башни цитадели, через стеклянные купола которых семь застывших на темном небе лун казались размазанными. За окнами метались маски, призрачные накидки, словно летучие бабочки-однодневки, порхали по винтовым лестницам, то тут, то там раскрывались хрустальные чашечки странных растений-минералов.

Все выглядело нереальным. Ночь была прозрачной. Сверкали планета и луны на небе, сверкали семь врат, в звуках древнего языка слышался звон металла, тускло отливал жемчуг, застывшая и превратившаяся за много столетий в камень плоть… а он, Стелло, был безнадежно жив. Он чувствовал кровь, бьющуюся в его жилах, тепло и твердость мускулов под кожей. Он провел ладонью по огрубевшему от ветра и солнца лицу, на котором были следы долгих путешествий в космосе, и щетина едва заметной бороды, которая, повинуясь неудержимому течению жизни, значительно выросла под его пальцами.

Что скрывалось за этими масками? Холодное, идеальное совершенство? Формы из песка и грязи, на которых нежелательно было задерживаться постороннему взгляду? Кристаллы с острыми гранями? Тонкая шлифовка металла? Вращающиеся, цепляющиеся друг за друга шестеренки передаточных механизмов? Были ли это существа из плоти и крови или это только театральные роботы с чувствительными датчиками?

Или у них под маской было бесконечное количество других масок, запутывающих, чтобы невозможно было узнать истинное «Я» и заводящих в безвыходные тупики внутренних лабиринтов? Или маски были древним, давно уже потерявшим смысл атрибутом?

Он подумал о том, каким загадочным может быть лицо. Как горы на горизонте можно оставить позади только один раз, так и сами собой разумеющиеся формы и выражения лиц имели здесь совсем не тот смысл, что на Земле. Маски могли быть языком чувств.

Он спешил по улицам города, направляясь к центральной, еще не определенной цели, и наткнулся на большую группу переливающихся огней. Золотые маски, серебряные маски, ониксовые и смоляно-черные маски. Он встретил одинокую пурпурную маску. Маски могли или даже должны были быть знаками или символами, которые соответствовали определенному социальному или кастовому положению, причем контакты с некоторыми из них, по-видимому, были запрещены. Однако потом Стелло снова почувствовал сомнительность своей теории.

Перед ним внезапно открылась равнина; он не сразу осознал, что вышел из-под защиты толстых стен. Перед его глазами танцевали огни. Скоро он понял, что это отражение толпы; игра расцветок масок и кружение накидок, свет множества мерцающих фонарей. Огромное пустое пространство было всего лишь песчаной равниной с таким мелким песком, какого он еще никогда не видел. Это была не пыль, а мягчайший ковер, словно дно спокойного моря, безграничная даль, символ внезапно охватывающей тебя агорофобии. Он не мог себе представить, что какое-то существо сумело бы достичь другого конца этой равнины.

Он и не пытался этого сделать. Благоговейная, мирная тишина, нависшая над толпой, спокойное молчание, нарушаемое только шелестом развевающихся одежд.

Ярко-алая накидка вздулась, поднялась вверх и вспыхнула в центре песчаной арены; Стелло услышал согласное бормотание, обрывки древнего языка, к которому примешивалось что-то чуждое. Огни вспыхивали, взлетали вверх, тихо парили. Музыка звучала все громче и громче, огни танцевали в такт. На мгновение ему показалось, что серый песок является экраном, на котором внезапно вспыхивали огни, появлявшиеся из ничего. Но скоро он почувствовал, что жизнь была как в огнях, так и в звуках, наполняющих воздух над равниной, но он не обнаружил никаких музыкальных инструментов.

На мгновение вспыхнула бледным сиянием гладкая серебряная маска. Он тотчас же узнал ярко-алую накидку местного жителя и, хотя он не понимал смысла этого внутреннего языка, почувствовал, как что-то едва сдерживаемое поднялось в его душе. Ни произведения искусства Земли или других планет, ни живые существа никогда еще так сильно на него не действовали. Он задрожал, но не от страха и не от холода, хотя дул ветер, а от одиночества и непреодолимого ощущения своей чуждости этому месту. На земле этой планеты его внезапно охватило сознание несовершенства своего собственного существа.

Что-то коснулось его руки, но он не обратил на это внимания.

Песок, несмотря на свою хрупкость, вероятно, был чрезвычайно тяжелым, потому что местные жители не поднимали ни малейшего облачка песчинок. Во время танца песок должен был подниматься, впрочем, смотря по тому, что называть танцем. Это понятие казалось устаревшим, потому что танец на Земле являлся прикладным видом искусства. Можно назвать их движения пространственной игрой, хотя такое словесное образование выглядело немного странным, даже если его облечь в звуки древнего языка. Каким способом выражается то, что нельзя выговорить, нельзя нарисовать, нельзя вычеканить даже из самого податливого металла, нечто таинственное, что молниеносно поднималось из песка, а потом в пространственной игре снова падало вниз.

Он подошел ближе, накидки отпрянули от него. Он остановился на краю равнины, его сапог скользнул по песку и оставил четкий след, его глаза уставились на мечущиеся, размытые тени. Он надеялся увидеть за этими развевающимися накидками человеческое или какое-нибудь другое материальное тело. Но он ждал напрасно. Накидки казались языками пламени, кистью, которая танцевала на древнем холсте песка, оставляя мазки.

Эти контуры были словами. Да, в голову Стелло эта мысль пришла, когда он взглянул на луны и пучки света, рвущегося сквозь ночь. В этих следующих друг за другом фигурах скрывались язык, предложения, строки стихотворения, может быть, заклинание. Все ждали знаков луны, движения врат, того, что упадет какая-нибудь маска или из песка вырастет необыкновенное растение этой минеральной, богатой кремнеземом планеты.

Внезапно, по простой аналогии, он понял смысл танцевальных движений: они напоминали волнения моря, водопада, реки. Они воплощали в себе океан; когда ударял мороз, они становились горами льда, а потом, преодолев неподвижность, снова превращались в девственную, гладкую поверхность спокойного моря, напоминая массу застывшего стекла.

Потом игра фигур прекратилась, и это означало смерть. Стелло, наконец, увидел, как маска, словно серебристая кожица, отделяется от лица и, как преждевременно умерший лист земного дерева, падает вниз. Прежде чем она коснулась песка, от нее остались только вялые жилки. Новая маска была бледной, тускло сверкающей жемчужной маской.

Стелло почувствовал смертельный страх, поднимающийся в нем. Носили ли они множество надетых друг на друга масок? Не могли ли они сбрасывать маски и менять лица, как деревья сбрасывают листву?

И снова прикосновение к его руке.

— Вы танцуете, чужеземец? — спросил мягкий голос.

— Нет, — ответил он, горло его пересохло, он обернулся.

Он увидел перед собой скромно украшенную маску из чистого золота, похожую на фантастический самородок, отшлифованный ветром и водой.

Накидка, казалось, взлетела вверх. Стелло услышал странный звук, похожий на рыдание, приглушенное маской.

— О, вы не танцуете, чужеземец! Пока еще нет, не теперь! Подумайте же! Ваша маска…

— Но я не ношу никакой маски, — сказал Стелло, с трудом контролируя свой голос и чувствуя гнев, поднимающийся в нем.

«Может быть, это заговор? — подумал он. — Может, они все намереваются ввести меня в заблуждение? Почему этот танцор не встает снова? Зачем эта неподвижность, эта тишина?» Он не отважился посмотреть на свою руку, потому что все еще чувствовал то прикосновение — краешек накидки на своем запястье.

Он отвел взгляд от золотой маски и увидел — или это был обман зрения? — как из одной из лун, бледной, жемчужной луны, вниз ударил луч и заскользил над равниной. Гнетущее молчание повисло над толпой, и неподвижность эту можно было сравнить только с бездонной морской глубиной. Непостижимо! Накидка и маска съежились и растворились в пыли. Стелло прищурил глаза, но не увидел больше ничего, кроме безбрежного моря песка.